По воспоминаниям Устинова (сб. Памяти 1926), «Днем, перед роковой ночью, Сергей, когда мы были вдвоем в его комнате, нежно опрашивал меня про мою жизнь, сидя у меня на коленях. Спросил об одной девушке, о Р. П. И когда я ему ответил, он долго плакал, склонившись ко мне на плечо…». Устинова подозревают в лживости воспоминаний, но сидение на коленях придумывать было незачем. Это не самый лучший способ показать интеллектуальную близость или хотя бы собутыльничество. Видимо, этот красивый и авантюрный парень импонировал Есенину своими мужскими качествами. Духовной близости тут не представить: Устинов в своих статьях бичевал кулацкую природу есенинского «Пугачева».
Есенин искал духовную поддержку и встретился с Клюевым, который жил неподалеку, на Большой Морской. По словам Клюева, разговаривать им было уже не о чем. «Ведь он уже свой среди проституток, гуляк, всей накипи Ленинграда. Зазорно пройтись вместе по улице!» (Клейнборт 1998: 272). Клюев, не уловив отчаяния поэта, бестактно критиковал есенинские стихи и будто даже сказал такие слова: «Пожалуй, для поэта важно вовремя умереть…». Есенин вернулся в убийственно мрачном настроении.
Вручил подоспевшему Эрлиху написанные кровью стихи, которые сунул ему в карман и просил прочесть позже. Это были знаменитые «До свиданья, друг мой, до свиданья…» с концовкой: «В этой жизни умереть не ново, Но и жить, конечно, не новей».
Потом заперся в номере и ночью повесился на трубе парового отопления.
В последние годы появилось много статей и книг о том, что он не покончил с собой, а был убит агентами ЧК, подчиненными Москве, где-то в другом месте, а затем труп притащен в номер, где и было инсценировано самоубийство. В документации, действительно, есть много непонятных деталей. Не обнаружено Есенина в списке постояльцев номера 5 и вообще гостиницы «Англетер». На теле Есенина есть следы ушибов, ссадины. В комнате не найден его пиджак (его бы поискать в номере Устинова). Многие его знакомые, действительно, так или иначе были связаны с ЧК.
Но небрежности делопроизводства и следствия вообще типичны для тех лет и того состава необразованных работников, которые проводили следствие. Ушибы и ссадины естественны на теле пьяного. Агентов ЧК было полно везде. ЧК, конечно, следила за Есениным, как и за другими крупными деятелями культуры, но Есенин не был явным врагом Советской власти или опасным для какой-то группировки партийных деятелей. Как бы ни были близки к ЧК многие знакомые Есенина, убедительных мотивов устранения Есенина так и не приведено. Яков Блюмкин, выдвигавшийся на роль «черного человека», как раз однажды вытащил арестованного Есенина из рук ЧК, поручившись за него, т. е. с риском для себя. А в стихах совершенно однозначно: «черный человек» — в зеркале. К тому же Блюмкина в дни гибели Есенина вообще не было в Ленинграде. Эрлих же, по данным архива ЧК, в органах не работал (в 1937 г. как «враг народа» был расстрелян). Бениславская работала, но не в оперативных сотрудниках, а по хозяйственной части (Кузнецов 1998: 328). Есть документ с пометкой Дзержинского о желательности спасти талант поэта от алкоголизма — лечить (ГИК 2000, 2: 199 по книге Ст. и С. Куняевых).
А главное, уж очень много факторов толкало поэта к самоубийству: непрерывная череда пьяных дебошей и скандалов, уголовные дела, усиление обидной критики его стихов в прессе, постоянная неустроенность и отсутствие домашнего очага, сплошные неудачи браков, недолеченная психика. В недавно вышедших книгах о Есенине А. Панфилов (1994) и А. В. Лукьянов (2000) убедительно показывают, что Есенин был изначально психопатической личностью — невротиком (шизоидом), что было усугублено беспробудным пьянством. В последние годы у него были вспышки белой горячки и мания преследования. «Черный человек» — это состояние его психики незадолго до смерти. Написанные кровью стихи, адресованные последнему сердечному другу Вольфу Эрлиху, это декларация о намерениях. Есть воспоминание Э. Каминской со слов Эрлиха, что тот договаривался покончить с собой вместе с Есениным, но не пришел в «Англетер», оставив Есенина наедине со смертью (ГИК 2000, 2: 217). Этим объясняются прощальные слова поэта:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
На известие о самоубийстве Клюев откликнулся «Плачем о Сергее Есенине». Там есть такие строки:
Помяни, чёртушко, Есенина
кутьей из углей да омылков банных!
А в моей квашне пьяно вспенена
Опара для свадеб да игрищ багряных.
……………………………
Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка,
Слюной крепил мысли, слова слезинками,
Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка,
Ушел ты от меня разбойными тропинками!
……………………………
А всё за грехи, за измену зыбке,
Запечным богам Медосту да Власу.
Тошнехонько облик кровавый и глыбкий
Заре вышивать по речному атласу!
Рожоное мое дитятко, матюжник милый,
Гробовая доска — всем грехам покрышка.
Прости ты меня, борова, что кабаньей силой
Не вспоил я тебя до златого излишка!
……………………………
Только мне, горюну, — горынь-трава…
Овдовел я без тебя, как печь без помяльца,
Как без Настеньки горенка, где шелки да канва
Караулят пустые, нешитые пяльца!
9. Клюев без Есенина
Овдовевший Клюев недолго пребывал безутешным. Были и помимо Есенина поэты, склонные к однополой любви и даже готовые влюбиться в иконописного мэтра..
С 1931 г. Клюев постоянно живет в Москве. И тут влюбился в него не кто иной, как Рюрик Ивнев. Правда, он любил и других, но Клюева, несомненно, тоже. Его дневники 1930–1931 гг. заполнены записями свиданий. Сентябрь. Коля (Клюев) приезжает из Каширы в Москву на время. Какая радость! 29 октября — визит к Коле в Каширу. Своим внутренним огнем Клюев, Есенин и Шергин напоминают Ивневу Распутина. Всё же некоего Анатолия, Тосика, Ивнев любит больше, но — увы! — с ним приходится расстаться. Опять же приехал Коля, на сей раз из Серпухова. Визит к Кузмину и его возлюбленному Юркуну. Ссора с Колей. Далее мирятся («Как он мне дорог!»), Коля читает свои поэмы.
«Когда я сплю с Колей, я воображаю себя самым счастливым человеком на свете». 6 мая — вернулись домой и улеглись поздно и, хотя оба были уставшие, — тут следует какое-то шифрованное выражение: емар ба (не начальные ли буквы дают расшифровку?).
Неожиданно полный разрыв с Колей. Тот ушел и долго не появлялся. Но потом соседи сказали, что кто-то приходил и спрашивал, кто-то с большими бровями. Узнал: это Коля… (Ivnev 1995).
Были и свежие юноши, готовые обратить внимание на стареющего Клюева.
Эпизод знакомства 44-летнего поэта с 17-летним выпускником киевского училища живописи Толиком Кравченко до того вкусно описан К. Ротиковым, что я не откажу себе в удовольствии процитировать эти пассажи из книги «Другой Петербург». В 1928 г. студент отправился в Ленинград поступать в Академию Художеств и заглянул на выставку в Обществе поощрения художеств (ныне Дом Художника). Далее по книге:
«Его внимание привлек старичок с бородой (напомним, сорока четырех лет), в сапогах и простой деревенской свитке, о чем-то интересно беседующий с окружившей его публикой. Интеллигентного, как отметил Толик, вида.