Взяли почти пять сотен пленных, большинство пленных были райслауферы из соседней южной земли, но даже их генерал велел не трогать. Тем более не разрешал резать местных. Все они были ему нужны. Особенно офицеры и сам генерал Каненбах. Он был тяжко ранен в левую руку либо картечью, либо мушкетной пулей.

— Руку пришлось отнять, — говорил лекарь Волкову. — Он в дурном здоровье, крови потерял изрядно, а сам немолод, уже не знаю, сберегу ли его.

— Да уж приложите усилия. Он мне надобен, слышите, надобен.

Сказав это, кавалер пошёл в палатку, чтобы поглядеть на поверженного врага. За ним хотел было увязаться Габелькнат, но у прапорщика Брюнхвальда хватило ума и такта его остановить.

В палатку Волков вошёл один. Каненбах, страдающий, лежал на боку к нему спиной, остаток руки его запеленали в тряпку. Сам горец чуть раскачивался от боли, как будто баюкая остатки руки. Он словно почувствовал, да нет, скорее услышал лязг доспехов, и оттого повернулся.

— А, победитель пришёл насладиться поверженным врагом!

Волков молча смотрел на него. Каненбах был бел, совсем бел лицом. И едва шевелил серыми губами:

— Уж не знаю, чего вы задумали, почему не убили меня, а лечите, но скажу вам сразу, не надейтесь, я вам никакой помощи не окажу, а буду лишь мешать всячески по мере сил. Господом всемогущим клянусь!

Кавалер опять ничего ему не ответил: упрям, как и все горцы, глуп, как и все упрямцы.

— А если бы вы мне в руки попались, так я бы вам жизнь сохранил, только лишь чтобы доставить вас в Шаффенхаузен, а там четвертовать на площади.

Волков и на этот раз ему ничего не ответил. А повернулся и пошёл прочь из палатки.

«Можешь пыжиться, старый дурак, и надувать свои дряблые щёки, но раз уж попал ко мне в руки, то сделаешь то, что мне надобно. Не живой, так мёртвый, всяко будешь мне на руку, и согласия твоего мне не нужно».

Захват генерала живым — то была удача. Вообще бой за лагерь прошёл хорошо. Всё из-за того, что старый генерал плохо его поставил и плохо укрепил. Пруфф снёс большой кусок западной стены, Волков даже морщился, видя, как излишествует капитан, тратя порох и ядра. Пушка горцев так и не стреляла. Её разбили ещё прошлым днём. А полковник Брюнхвальд к утру подготовил столько фашин, на сколько ему хватило верёвок. И ещё до зари, чтобы не быть мишенями у вражеских арбалетчиков, солдаты его стали те фашины носить к северной стене, к проходу.

Завалили ров и набросали их под частокол, а с восходом солнца запалили. И стена прогорела, прогорела быстро. И получилось, что у лагеря два больших пролома, один, западный, пробили пушки, там построилась колонна из ландскнехтов, а северная стена прогорела. И проход был там весьма велик. Перед ним начала строиться колонна из людей Карла Брюнхвальда. Горцы, больше опасаясь удара с севера, встали у прогара большой баталией, но Волков не торопился атаковать, к чему ему потери, он и так знал, что до вечера управится, и поэтому велел привезти сюда кулеврины. И кулеврины поставили совсем рядом, за рвом, и били они так часто и так метко, что горцы понесли немалые потери, попятились от огня и отошли вглубь лагеря. А уж за ними через ров полез Вилли с сотней мушкетёров и там, среди палаток и телег, стал весьма успешно избивать горцев и дальше, а уже за ним пошли и пехотные роты. И ландскнехты, после нескольких залпов картечи, без труда смяли у западной стены тех, кто их думал остановить. С двух сторон навалились на горцев, и сразу оттеснили их к южному углу лагеря. Там они огородились телегами, ощетинились, желая драться насмерть. Но опять кавалер не дал им повода стать героями, а опять звал пушки, и пока те не подошли, велел Рохе бить глупых, не переставая, из мушкетов и аркебуз. А когда с трудом большие пушки докатились до надобного места, то дело сразу и разрешилось. Генерал Каненбах решил из лагеря вырваться и пошёл в атаку сам, пошёл на ландскнехтов, желая пробиться к южному выходу из лагеря. Тут и началось для горцев побоище. Были убиты знаменосцы, строй смешался от огня пушек и стрелков, а ландскнехты ничуть не подвинулись, не отошли. И лишь немногие горцы и наёмники пробились к выходу, но и там не нашли спасения — выбегая из лагеря без всякого строя, попадали они под копыта лошадей фон Реддернауфа, что сторожил беглецов с юга. А потом и генерал пал, и горцы пришли в смятение, невиданное Волковым доселе. И первый раз на его глазах на крики «бросай оружие» — так они и поступали. А не бились до смерти, как это бывало раньше.

До Шаффенхаузена от деревни Рэ один день пути, даже меньше, и идти по самым заселённым землям. Большой обоз тащить нет смысла, всегда можно взять нужное в деревнях по дороге. И снова, по негласно сложившейся в его войске традиции, солдаты рассчитывали на день отдыха. Ему это не нравилось, кавалер буквально физически чувствовал время. Кожей ощущал, как оно утекает. Но всё-таки решил дать людям отдохнуть. Один день — Бог с ними, пусть побездельничают. Тем более, что его, да и всех офицеров волновал один вопрос. И опять это был вопрос пороха.

Кажется, взяли его много, к хорошему, привезённому с собой, добавили плохого, взятого в арсенале Висликофена. Но за два дня пальбы пушки сожгли четверть того, что было. Большие пушки были неуёмны в потреблении зелья. Что ни выстрел, то полведра, что ни выстрел, то полведра. Часть ядер, которыми били забор лагеря, потом подобрали, а порох-то не вернуть. Хоть Шаффенхаузен стены и ворота, по утверждению Дорфуса, имел старые, но вдруг дело затянется. Не пришлось бы потом бросить дело на полдороге и отходить к Висликофену из-за того, что кончился порох.

Да, всё было непросто, и сколько он ни побеждал, проще не становилось. А деньки-то каждый вечер улетали, вечер пришёл — день улетел. И до окончания контрактов большинства его людей уже меньше месяца. И теперь они, солдаты и офицеры, потратят ещё один принадлежащий ему день на свой отдых. Всё, что он мог сделать, так это отправить большой кавалерийский дозор с опытным офицером во главе в сторону Шаффенхаузена, чтобы они разведали дорогу хотя бы на половину дня пути. Ну, хоть что-то.

Едва сдерживаясь, чтобы не срываться на окружавших его людей, приказал взять пленных и похоронить всех убитых. После пошёл с Брюнхвальдом смотреть, что взяли в лагере врага. И вдруг — удача, один из пленных просил его о встрече. Среди пленных наёмников ходили слухи, что Эшбахт всех их перережет, местных даст выкупить, а наёмников побьёт. Поэтому этот немолодой солдат и очень хотел тайно встретиться с Волковым. Генерал согласился. И солдат сказал, что он женат на молодой бабе и что у него двое малых детей, что без него они пропадут, поэтому он просил кавалера отпустить его. И за то он скажет, где генерал Каненбах спрятал полковую казну. Пленный оказался знаком с конюхом генерала Каненбаха и помогал ему в том. Волков сразу обещал отпустить его. И солдат указал место у восточной стены лагеря.

Сундук тут же откопали и сломали замок. И там оказалось шесть тысяч двести двенадцать отличных монет местной чеканки, которые по весу почти не уступали талерам Ребенрее. Как и обещал, кавалер отпустил солдата. Но это серебро никак не решало вопросов с порохом. Он всё ещё сомневался, что имеющегося у него зелья хватит на штурм столицы кантона. Поэтому и ел кавалер в тот день не хорошо. Без удовольствия.

Перед сном его немного порадовали кавалеристы. Вернувшись из рекогносцировки, они сказали, что за весь путь почти не встретили отрядов горцев. Был один маленький отряд, но он при их приближении спрятался в небольшой деревне, бросив две телеги обоза. Офицер-кавалерист в деревню за ними не поехал, лишь сжёг телеги и забрал лошадей.

А до рассвета Волков собрал офицеров на совет. Просил их высказать мнение. И все согласились идти на Шаффенхаузен с тем порохом, что есть, так как возвращаться в Висликофен за зельем — это потерять четыре дня. Возник вопрос, что делать с пленными. Роха предлагал порезать хотя бы наёмников, чтобы не отягощать войско. Но Волков отказался это делать. Он хотел, чтобы инициатором резни были люди Бреггена, а не он. Пусть люди кантона сами откажутся от наёмников. Мало того, он послал к пленным Максимилиана, чтобы тот сказал им, что генерал — человек богобоязненный и лишней крови человеческой не желает, поэтому он отведёт их к Шаффенхаузену, и там наниматели пусть их судьбу и решают. Максимилиан пришёл и сказал, что пленные наёмники после слов его стали грустны, так как не верили они, что кантон Брегген к их судьбе проявит участие, а не наплюёт на них, как это уже бывало. Раненых врагов убивать не стали, бросили у деревни, он велел взять с собой лишь раненых офицеров.