Роха приехал с людьми и лошадьми, пушки со двора вывез, сразу столько места освободилось. Игнатий вышел, подмёл за ними, так чисто стало на дворе. Хорошо стало. Лошадям и её карете теперь было где развернуться.

А зелье не шло, перегрела, что ли. Загустела основа, потемнела.

А она по дурости туда вылила выварку из мандрагоры. Так обидно было, Зельда с Игнатием её неделю искали, а она по глупости половину такой ценности извела. Еще и три дня кропотливой работы псу под хвост. Как досадно это было! Тут Ута под руку попалась, пришла, спрашивала что-то, так нахлестала ей по щекам от огорчения. Села потом, поплакала даже. После подошла к зеркалу, слёзы вытерла. Успокоилась. Даже заплаканная была красива. Но сделала бёдра чуть пошире. Ну, и потом скулы чуть-чуть повыше.

Тут пришла зарёванная Ута и сказала, что от книготорговца прибежал мальчишка посыльный.

Агнес накинула платье, даже чепец на голову не надела, не велик гость, приняла свой настоящий вид и спустилась вниз:

— Ну, что тебе?

— Господин Люббель просил вас быть. — Говорил мальчишка, низко кланяясь перед этим.

— Хорошо, буду, — сказала Агнес, — ступай.

А мальчишка не уходил, глаза косил, стоял да кланялся опять.

— Зельда, — догадалась госпожа, — дай ему крейцер.

Видно, что мелочный мерзавец Люббель сам денег не дал, решил, что она заплатит посыльному.

— Один? — Скривился мальчишка, беря монетку и пряча её за щеку.

— Одного будет довольно, — сказала горбунья, выталкивая мальчишку в дверь. — Ступай.

Агнес вздохнула, нужно, конечно, было снова делать выварку из оставшейся мандрагоры, да было что-то лень. Вот и решила она развеяться:

— Игнатий, карету готовь, Ута, одежду неси. Поеду по городу прокачусь до ужина.

Как всегда, Удо Люббель был неприятен и дурно пахнул, новые зубы у него не выросли, а те, что ещё оставались, не побелели вдруг. Но что тут поделаешь, других людишек на такую работу сыскать было трудно. Не всякий отважится отыскивать такие книги и такие вещи, что были ей нужны. Да и не всякий знает, где такие искать. Вот и терпела она его, морщила нос, смотреть на него не могла, но терпела. Сама она на его фоне гляделась ангелом во плоти. Стала девушка себе стати добавлять. В плечи, в бёдра, в зад. Роста прибавила, лицу округлости. Вся чистая была и телом, и одеждой. С кожи все прыщи, все пятна и оспины, всё, что портить её могло, убирала. Лицо чистое, ангел, да и только. И главное — теперь быть такой ей труда не составляло. Да хоть весь день она так проходить могла. До самой ночи не устала бы такую простенькую красоту держать.

— Вы ослепительны, прекрасная госпожа, — шепелявил книготорговец, низко кланяясь.

Нет, не врал ублюдок, не льстил, она щекой чувствовала, как сморит и смотрит он на неё, словно жрёт её погаными глазами своими. Ах, как приятно было красавицей быть. Только платье нужно новое, это для такого её роста коротко уже было. Ещё и старо оно, подол и манжеты уже обтрепались, да и не носят такие уже в Ланне.

— Показывай то, зачем звал, — холодно сказала Агнес.

— Вот, молодая госпожа, вот, что прислал мне один мастер, — он начал из ящика с соломой доставать дерюгу, рассказывал при этом. — То мастер хороший, хороший, госпожа. Его один раз инквизиция брала, так ему бежать пришлось.

Люббель развернул дерюгу и показал девушке шар. Это был небольшой, молочно-белый шар. Это был удивительно красивый шар. На грязной руке книготорговца он выглядел беззащитно. Чёрные ободки его давно нестриженых ногтей гляделись на молочной поверхности шара кощунством.

Агнес поторопилась взять этот чудесный шар из грязной лапы, так торопилась, словно спасала это волшебное стекло. Вырвав шар, она сразу принялась глядеть в него, приближая стекло к глазам и отдаляя его.

— Это мастер прославлен своим искусством. — Продолжал книготорговец вздыхая. — Боюсь, госпожа, даже цену вам сказать, что он просит за шар.

— Да уж не стесняйся, говори, — произнесла девушка, не отрывая глаз от белого стекла.

— Хочет он сто двадцать талеров. — Заискивающе произнёс Люббель.

— Он хочет или ты хочешь? — Уточнила Агнес, всё ещё не отрываясь от шара.

— Он, госпожа, он, моей корысти тут нету.

Тут девушка, наконец, оторвалась от стекла, размахнулась и ударила шаром о каменную стену. Так ударила, что осколки брызнули в разные стороны, а она сказала:

— Сто двадцать талеров многовато за красивую стекляшку, в которой нет жизни.

— Госпожа моя, — Люббель растерянно осматривал пол, на котором валялись крупные и мелкие белые куски стела, — госпожа моя, а что же я скажу… мастеру?

— Скажи, что везёт ему сильно, не буду я его наказывать за обман его. — Она взяла из кошеля талер и кинула его Люббелю. — Собери стекло да отправь ему обратно. И напиши, что если он недоволен будет, так пусть приедет сюда и скажет мне о своём недовольстве. А уж я найду, что ему ответить.

Она повернулась и пошла к двери, но на ходу, головы не оборачивая, спросила:

— Книги интересные ищешь мне?

— Ищу, госпожа, ищу, — невесело отвечал ей книготорговец, глядя на куски стекла на своём полу, — кажется, нашёл вам «Манипуляции» Маллера.

Агнес сразу остановилась, развернулась к нему, она знала это слово:

— Манипуляции? Что за книга?

— О! Это знаменитая книга, инквизиция её воспретила, за одну эту книгу можно попасть в лапы попов. — Говорил Люббель. — Там писано, как управлять людьми помимо их воли и желанием своим подчинять себе слабых.

— Хочу эту книгу. — Сразу сказала Агнес. Она уже умела кое-что из этого делать, но делала это по женскому наитию, не зная тонкостей.

— За ту книгу отдать придётся много денег, — предостерёг её книготорговец.

— Сколько?

— Не знаю, не знаю, госпожа, книга это редкая, за неё могут и пятьдесят монет попросить.

— Соглашайся. — Сразу сказала Агнес.

— Госпожа, — Люббель сразу перестал грустить по поводу разбитого шара, его голос стал заискивающим.

— Что?

— Мне тоже нужно на что-то существовать, мои потребности скромны, но они есть…

— Получишь пять монет, — сразу сказала Агнес.

Кажется, эта была не та сумма, на которую Люббель рассчитывал, но спорить он не стал.

— Хорошо, госпожа, книгу я велю везти нам, по почте её слать неразумно будет, хозяин сам её привезёт.

— Хорошо.

— И ещё меня… Меня… — Он мялся.

— Что ещё?

— Мастер, что делал шар, будет разгневан, боюсь, что… Как бы… Он… Не осерчал и не потребовал…

— Пусть молится, чтобы я не осерчала за то, что обмануть меня хотел, — сказала Агнес. Она снова хотела уже уходить, но опять остановилась. — А знаешь ли ты что-нибудь о епископе Бернарде?

— Настоятеле храма святого Николая Угодника?

— Да, о нём знаешь что?

— Богат, из рода знатного. Карета у него великолепная.

— А ещё что? — Не отставала Агнес.

— Больше ничего, госпожа. Я в тот собор не хожу, далеко. — Отвечал Отто Люббель. — Причащаюсь в церкви, что рядом, за углом.

— Ты ещё и в церковь ходишь? — Усмехнулась девушка, глядя на него.

— А как же, — улыбался книготорговец, — обязательно хожу каждое воскресенье. И по праздникам тоже.

— Зачем, ты же уже душу свою погубил? Ты же детоубийца! Зачем тебе причастие?

— Выделяться нельзя, госпожа, — помрачнел книготорговец. — Никак нельзя выделяться.

Агнес повернулась и пошла из его дома. Она вышла на улицу, шла, рассеянно поглядывая по сторонам и приподнимая подол платья, когда перешагивала через лужи. И в голове девушке так и звучали слова этого ублюдка: «Выделяться нельзя, госпожа. Никак нельзя выделяться».

А ведь он был прав.

Деньги. Вот, что ей сейчас было нужно. И не те жалкие монеты, что выскребала она у мелких купчишек по трактирам. А настоящие, большие деньги. Такие деньги, получив которые, ей долго нуждаться не придётся. Чтобы как у господина, чтобы сундуки серебра у неё стояли дома. Сейчас она сварит зелье, продаст его за золото, выгодно продаст попу, что любит в женские платья рядиться. Другому продаст, третьему. Но тогда она будет торговка зельями. Занятие постыдное. Как и зелья, которыми она будет торговать, пока на неё не донесут в инквизицию. Даже если и не донесут, подобных торговок на порог дома и то не всякий пустит, а ей же надо, чтобы лучшие люди ей кланялись, знались с ней, в гости её звали.