— Уж извините, что мешаю вашему веселью, но завтра до зари мы выступаем, и вам, господа, надо быть к тому готовым.

И дал «шпоры» коню. Учитывая, что никаких шпор, конечно, на его изящных и дорогих туфлях не было.

Четыреста телег, да телеги всё немаленькие, половина из них так велики, что без двух меринов и не поедет. Попробуй с таким обозом проскочить незамеченным дорогу в два дня пути.

Волков был мрачен, всё думал и думал, как ему выполнить распоряжение маршала, как быстро с таким обозом пройти путь в два дня, переправиться через реку, перетащив столько телег через броды, и построить на берегу, который хамы считают своей землёй, укреплённый лагерь. Ничего не придумав, он звал к себе своего капитана кавалерии, слава Богу, что его у него не отобрали.

Тот пришёл, поклонился, сел на указанный кавалером стул. Волков сразу приступил к делу:

— Капитан Гренер, завтра к вечеру, надеюсь, мы дотащимся до Бад-Тельца, после которого начинаются земли хамов. Их пикеты и заставы уже за рекой, у моста стоят, я хочу, чтобы ваши разъезды шли на две мили впереди, и чтобы по бокам тоже были крепкие разъезды. И я ни при каких условиях не хочу попасть со всем этим обозом в засаду.

— По семь человек в разъезд достаточно будет? — Спрашивал Гренер.

— Достаточно, но скажите людям, чтобы были внимательны, там места глухие, овраги и леса.

Когда Гренер ушёл, кавалер хотел поговорить со своим лейтенантом, но Брюнхвальд с тремя сержантами и инженером Шубертом ушёл, он уже выгонял телеги и возы из лагеря ближе к дороге, строил их там в колону, чтобы не делать этого на рассвете.

До офицеров приказ маршала был уже доведён, они тоже пошли готовить своих людей к завтрашнему походу.

А сам полковник был предоставлен самому себе, немного посидев со стаканом в руке, в меланхолии, он вдруг потребовал себе бумаги и чернила. А как получил требуемое, стал писать письма. Первым делом писал он, конечно же, Бригитт, это письмо было самым большим и самым тёплым. Второе письмо он писал госпоже графине фон Мален. И совсем коротенькое письмо, всего в две строки, адресовалось госпоже фон Эшбахт. Спрашивал лишь о её здоровье, всё-таки, она беременна. Можно было, конечно, и больше написать, но он торопился, боялся, что почта в Нойнсбурге закроется.

Как ни готовился Брюнхвальд, как ни начинал всё делать заранее, как ни гнали возницы коней, но огромный обоз за день до Бод-Тельца не дошёл. На ночь пришлось встать в двух милях от села.

— А может, это и к лучшему, — сказал Волков своему капитан-лейтенанту, Гюнтер поставил ему раскладной стул у реки, накрывал на стол, Волков же мял и растирал ногу после дня, проведённого в седле, — может, мужики про наш марш ещё не знают. А на заре быстро пройдём село и уже к вечеру будем у Бродов, начнём переправу. Прошу вас, Карл, присоединяйтесь.

Брюнхвальд уселся на принесённый лакеем второй стул и сказал:

— Может, и вправду так лучше.

Но по его лицу и по голосу кавалер понимал, что лейтенант так не думает.

— Ну, говорите, Карл, — настоял Волков.

Капитан-лейтенант чуть подумал и начал:

— Бросим обоз тут, оставим роту Бертье в охранение, а сами с двумя ротами, со стрелками, арбалетчиками, с кавалерией, артиллерией и с сапёрами побежим к Бродам. Думаю, что к трём часам по полудни, учитывая, что с ними будут пушки, будем там, сразу начнём переправляться и окапываться на том берегу. Мужики не успеют среагировать, даже если нас и заметят. А к утру у нас уже будет окопанный лагерь, со рвом, частоколом и с рогатками. Лагерь со стрелками да с пушками, да с арбалетчиками. Такой с наскоку не взять никаким мужикам.

Волков тёр щетину на подбородке. Да, в словах лейтенанта, конечно, был смысл, но…

— Мы не знаем, сколько людей у хамов за мостом. А вдруг пол тысячи? Узнают про обоз, перейдут мост, а Бертье их не удержит. — Он помолчал. — Фон Бок прав, потеряем обоз — конец компании. И обвинят в этом меня, Карл. Нет. У меня нет желания попасть под суд. Ко мне, конечно, хорошо относятся в Ланне, тем не менее… Купчишки не простят мне потери стольких денег. — Он опять помолчал. — У меня есть письменный приказ маршала, подписанный ещё фон Бернштайном, и мы, Карл, будем действовать согласно этому приказу.

Прошли Бад-Тельц ещё до рассвета, но смогли там найти мужика местного, был он пастухом и звали его Матвей, который согласился быть проводником всего за талер. Уверял, что ходит в истинную церковь, чтит папу как наместника Господа и знает все места в округе. Пошли с ним, приглядывать за мужиком Волков велел Гренеру младшему.

Шли получше, чем в предыдущий день, хоть день выдался очень жарким. Пыль от сотен телег и тысяч ног, жара, дышать тяжко. Но Волков и особенно Брюнхвальд гнали и гнали людей со всей возможной поспешностью. Ни привалов, ни передышек, ни обедов. Остановились только раз, в полдень, чтобы коней притомившихся напоить, и всё.

От жары Волков снял доспех и кольчугу, не говоря уже о стёганке. Оставил лишь раскалившуюся на солнце кирасу. Сам ехал впереди, за людьми Гренера, с ним был Увалень, братья Фейлинги и Максимилиан, который вёз его знамя. Брюнхвальд измывался над своим конем, гоняя его то в голову, то в хвост растянувшейся колонны. Капитан-лейтенант пытался уследить за всей массой людей и лошадей, чтобы последний в колонне возница знал, что он под присмотром старшего офицера.

— Вот, — указывая палкой, говорил пастух Матвей, — это и есть Овечий Брод. Видите, от главное дороги съезд к реке?

Волков и почти все офицеры, въехав на пригорок, смотрели на реку. Линау тут неширока совсем, тридцать, может, тридцать пять шагов, дорога уходит в воду и на том берегу выходит из неё:

— Глубоко тут?

— Да нет, господин, вашему коню по брюхо. — Сообщил Матвей.

— Коню по брюхо? — Это ещё больше осложнило дело. Значит, с телег придётся снимать груз, как муку оставить в телеге, которая будет залита водой, переправа затянется до утра, это было намного дольше, чем он рассчитывал. — Отчего же его зовут Овечьим, если там коню по брюхо?

— Да чёрт его знает, господин, — пожимал плечами пастух.

— А второй брод?

— Меньше мили отсюда, — Матвей махал рукой вдоль дороги и реки, что шли на восток, — отсюда не видать, потому как берег там сильно зарос.

— И так же глубок тот брод, как и этот?

— Чутка мельче, — говорил проводник, — но чутка. На ладошку.

— Гренер, — крикнул Волков.

— Да, полковник, — капитан кавалеристов тут же подъехал к нему.

— Что говорят разъезды?

— Говорят, что вокруг ни души.

Это было очень, очень сейчас важно, чтобы где-нибудь вдруг не появился враг. Кавалер покрылся испариной, но вовсе не от иссушающей майской жары. Именно сейчас наступал момент принятия решения. Важного решения. Он смотрел на капитана, ожидая более развёрнутого ответа, и тот добавил:

— Ни души на этом берегу. На том мои люди ещё не были.

Волков снова смотрел на реку, потом на дорогу и снова на реку. Если враг знает о его обозе, то обязательно попытается напасть. Обозу нужен лагерь. Непременно нужен лагерь. Да и не только обозу. Но как страшно отдать этот приказ, приказ о переправе, не зная наверняка, что тебя не встретит на том берегу враг. Офицеры молчали. Только Брюнхвальд тихо произнёс:

— Господин полковник, тянуть нельзя, через два часа начнёт темнеть.

Волков уже собирался начать говорить, как на всём скаку к группе офицеров приехал посыльный.

— Господин полковник…

— Ну, говори.

— Меня послал старший конюший Вальц…

— Ну, говори, говори…

— Господин капитан Пруфф вздумал пред мостом, что над ручьём, встать и менять коней, а прежде хочет их поить, а пушки свои поставил так, что на мост больше никому не въехать, когда его просят откатить пушки, чтобы другие проехали, он ругается, кричит, чтобы ждали. Говорит, что, пока он не проедет, других к мосту не пустит, потому что, говорит, телеги и так весь мост разбили, его большая пушка может с моста свалиться. Говорит, что вообще хочет звать сапёров, чтобы мост укрепить, а за ним ещё сотня телег, не меньше, все стоят, ждут его.