— Благодарю вас, сын мой, но совсем недавно мы отобедали. Я пришёл к вам, чтобы узнать, когда мне уже на кафедру города быть пора?

— А сегодня в Мален и поедем, — отвечал Волков беззаботно, — сейчас мои люди с обозом приедут, и сразу поедем в Мален. Понимаете, герцог велел горожанам мне ворота не открывать, так мне их епископ откроет.

— Я? — удивлялся отец Бартоломей. — Смею вам напомнить, что чина я не воинского, я ворота замков взламывать не умею. Не думаю я, что уместно будет начинать дело с противоречия мирскому сеньору.

Волков тут почувствовал, что затея эта совсем не нравится епископу, не хочет поп начинать своё служение в Малене распрей с герцогом.

И Волкова тут пробрало; тихо, чтобы другие не слышали, он сказал попу:

— Друг мой, за ваше назначение на эту кафедру я отдал архиепископу вашему двадцать пудов серебра и целую деревню людей. Целую деревню! Двести душ, мужиков, баб и детей! И просил я на кафедру эту назначить именно вас, так как думал, что вы мне помощью будете. Опорой. Что вы под себя город возьмёте, а не с герцогом в любезности жить станете.

— Хорошо, хорошо, — тут же отвечал епископ так же тихо, — просто я не знаю, как вам те ворота раскрыть.

— Вам ничего и не придётся делать, — заверил его кавалер, — перед вами откроют, а я за вами проеду. Мне нужна поддержка в городе. А герцог — герцог, он далеко, он в Вильбурге.

— Хорошо, так всё и сделаем, — ответил отец Бартоломей.

— Отец Семион с вами поедет, — сказал кавалер, — если желаете, будет вам помощником на первое время.

— То было бы очень хорошо, — обрадовался епископ, — но кто останется на приходе?

— Брат Ипполит, он тут будет через три-четыре дня, — отвечал Волков.

— Да, то хороший святой отец, сведущий и благочинный, несмотря на молодость, — согласился брат Семион.

— Как только прибудут мои люди, так сразу поедем в Мален. Я за вами пришлю.

Святые отцы откланялись, а Волков сел за стол, так как Мария стала подавать обед.

До ночи отдохнуть ему точно не придётся. Так хоть поесть как следует надо.

Мария ставила на стол бобы в мясной подливе, на бараньем жиру. Расторопная девка уже принесла жареной баранины с чесноком. Вина поставили. Жена вдруг села рядом с ним. Раньше садилась в середину стола. Монахиня там, где и обычно. Четвёртого прибора за столом не было. Госпожу Ланге за столом никто не ждал.

Элеонора Августа стала себе брать еду, брала себе много, и бобов, и кусков баранины, и вина наливала.

— Уж лучше пиво пейте, — заметила монахиня.

— Не к сердцу мне пиво, вина хочу, — отвечала госпожа Эшбахт. — Кислого хочу.

— Так хоть разбавляйте, водой разбавляйте, — настаивала монахиня.

Элеонора Августа послушно разбавила вино водой и, чуть отпив, стала есть. Есть жадно и неприятно. Волков тут подумал, что эта женщина совсем ему не мила. Совсем. Ест ненасытно, как будто отнимут у неё. Уже толста, рыхла, лицо отёчно, а всё равно ест жадно. И даже не поставила тарелку для Бригитт. Нехороша Бригитт, чтобы за одним столом с ней, с чавкающей и обсасывающей бараньи кости, сидеть. Волков, хоть и хотел съесть тоже баранины, но быстро, по-солдатски, съел бобов и начал вставать, вытирая рот полотенцем.

— Куда же вы, господин мой, — переполошилась жена, кладя свою пухлую руку на его руку, — неужто уже поели?

— Уже поел, — он вытянул руку из её жирных пальцев и вытер её полотенцем, — простите, госпожа моя, дела у меня.

— Да что это у вас за дела всё время? — запричитала Элеонора Августа. — Только приехали, скоро опять уезжаете, а с женой, что чадо вам носит, и за столом посидеть не можете?

Стала ещё что-то говорить, да всё с упрёками, со всхлипами, со слезами в голосе. Захотелось наорать на неё, сказать ей, что она глупа и некрасива, прямо в её отёчное лицо, в заплывшие глазки, но он сдержался. Как бы там ни было, она носила его чадо, а пред людьми и Господом была его супругой. А то, что она ненавидела Бригитт, так имела на то право. Имела на то право. И поэтому он лишь наклонился к ней, поцеловал в темя и сказал как можно более ласково:

— Госпожа моя, мне через несколько дней ехать на войну, а до того сделать надобно много всяких дел, вы уж не серчайте на меня.

Сказал и пошёл к дверям, а вслед ему неслось слезливое:

— Как на войну? Опять на войну? Когда же вы уже навоюетесь? Когда угомонитесь?

На дворе уже карета запряжена, Бригитт приоделась в хорошее платье. В узкое. Живот выпирает. Садится в карету, Ёган собирается лезть следом за ней.

— Подождите, — останавливает их Волков. — В город вместе поедем, а пока давайте съездим к реке.

— К реке? — удивляется Бригитт.

Они с Ёганом переглядываются. Ну, к реке так к реке. Все садятся в карету. Тут Волков уже может не стесняться, кроме Ёгана, этого никто не увидит, кавалер садится рядом с госпожой Ланге и берёт её за руку. Ёган дипломатично отворачивается и смотрит в окно.

— Господин мой, а куда же мы едем? — спрашивает она.

Он не удерживается, быстро целует её в губы:

— Узнаете.

Ехать до реки недолго, вскоре они подъезжают к амбарам, где у пирсов разгружается баржа.

— Сворачивай налево, — командует генерал, и кучер сворачивает с дороги на берег реки, — да, езжай дальше, дальше. К тому холму.

На холме Волков приказал кучеру остановиться, вылез сам, помог вылезти Бригитт.

— Вам нравится здесь? — он держит её за руку.

Она оглядывается. С холма открывается прекрасный вид на реку.

— Да, — говорит красавица, — тут очень хорошо.

— Вон видите? — он указывает рукой.

— Да, это дом госпожи Рене, вашей сестры, — отвечает она.

— Верно, а вон сыроварня Брюнхвальдов.

— Вижу, да. А зачем вы мне это показываете?

— Как вернётесь из города, найдите нашего архитектора, скажите, что хотите построить дом на этом месте, пусть покажет вам рисунки, выберете, какой вам понравится. Пусть строит тут дом.

— Дом? — её глаза округлились. — Кому? Мне?

— Вам и вашему чаду, — отвечал Волков. — Я давно это место приметил. Архитектору скажите, чтобы в доме всё было: и колодец, и конюшни, и скотный двор, и большие окна от потолка до пола, как у князей, всё должно быть самое лучшее. Мебель самая хорошая, и посуда, и всё остальное, скажите ему… Скажите, что у вас есть двадцать тысяч талеров.

— Спасибо вам, господин мой, — только и говорит она, причём говорит без особой радости, на удивление спокойно. — Но мне можно дом и поскромнее, мне и двух тысяч на дом хватит. А двадцать… Так это дворец будет.

— Что? — он даже растерялся. — Почему вы отказываетесь?

Она молчит.

— Почему вы молчите?

— Слишком большой дом для меня. У меня слуг не хватит его содержать.

— Слуги будут, — говорит он. — Я дам вам пять тысяч десятин земли и десять душ мужиков, из их жён и дочерей себе прислугу наберёте. Хватит у вас слуг.

А Бригитт поднимает на него глаза и говорит твёрдо:

— Коли надумали от меня избавиться, откупиться думаете, так мне таких подарков дорогих не нужно, мне и простой дом будет в радость. К чему траты такие?

— Да не задумал я от вас избавляться, — кавалер был безмерно удивлён. — Я подарок вам сделать хотел, чтобы вы себя в доме моём не чувствовали притеснённой.

— Жена ваша не желает меня видеть, так пристройте мне флигель к своему дому, — так же твёрдо продолжает Бригитт.

— Флигель желаете вместо дома? — удивляется кавалер.

— Желаю с вами жить. Подле вас. Чтобы вы в моей постели просыпались. Желаю, чтобы чадо моё с детства видело родителя своего, — Бригитт говорит так заносчиво, словно она королева или принцесса крови, которая повелевает своим слугой. — А дом мне построите, так я вас видеть не буду вовсе. А ребёнок вас не будет знать.

— Нет-нет, я буду при вас, — Волков берёт её руки в свои.

— При мне? — она не верит. — Жить будете со мной?