— Что там щебечет этот бродяга? — доносится с башни.

— Громче, громче! — ревёт Волков. — Ори, чтобы он тебя слышал! Говори, кто тебя нанимал!

— Это тот человек, что сейчас говорит сверху, — что было сил кричит ослабевший бандит, — это он меня нанял, я его признал по голосу. У него большой дом рядом с храмом святого Андрея-крестителя в Вильбурге.

— Эй, Верлингер, вы слышали? Имеете ли вы дом у храма святого Андрея? — орёт кавалер, пытаясь задрать голову в шлеме так, чтобы видеть верх башни.

Никто не ответил ему на сей раз. И это ещё больше укрепило кавалера в правильности его мыслей, он был доволен, чуть подождал и продолжил почти радостно:

— Какого же дьявола вы замолчали, Верлингер, отвечайте, зачем вы нанимали убийц, чем я вам помешал? А? Говорите! Чем? Разве тем, что хотел увидеть барона, который очень, очень болен, так болен, что может встать с кровати лишь для того, чтобы поехать и поохотиться?

И снова ему никто не отвечал. Но теперь это его уже мало беспокоило, он теперь боялся лишь одного, он опасался того, что Верлингер сбежит, может быть, и с бароном вместе. Быстрее бы сержант Франк вернулся с объезда замка.

— Выходите подобру, Верлингер, иначе я возьму замок штурмом, сегодня же я обложу его, уже к ночи тут у меня будет две сотни людей, а завтра к полудню я притащу сюда пушки, день, может два, и я пробью проломы в стенах или выбью ворота, я войду, схвачу вас и повешу, повешу как убийцу, как поганого вора или конокрада, вон на том дереве, — кавалер указал рукой на ближайшее, весьма кривое и весьма уродливое дерево, что стояло у дороги, — а если вы выйдете сами, обещаю передать вас суду города Малена, где было совершено злодеяние, где был убит честнейший из людей, которого я знал, кавалер фон Клаузевиц. А замок ваш, если не откроете ворота… разграблю и спалю к чёртовой матери. Что вашему роду будет большим позором.

Ему было не очень-то удобно, сидя на коне, смотреть вверх, доспех и шлем ограничивали ему видимость, но это он увидал. Прямо на фоне неба, рядом с зубцом башни, появилась дуга арбалета.

— Арбалет! — тут же крикнул Максимилиан за его спиной.

«Ах ты, старый чёрт!»

За себя он ни секунды не волновался, доспех его был прекрасен, но вот разбойник, бригант, был и так слаб. Чтобы Верлингер не убил свидетеля, кавалер дёрнул за цепь, подтягивая бриганта к себе поближе, да ещё и коня чуть развернул, чтобы собой и конём закрыть свидетеля.

«Коня не погуби мне, мерзавец!»

Он разозлился, думая, что конь стоит без всяких натяжек сто талеров. И очень будет жалко потерять коня или лечить его потом.

Но ничего не произошло. Только сверху раздался молодой голос, голос сильного человека, чистый и без всякого карканья:

— Эшбахт, нет нужды для войны. Я открываю ворота.

Волков, всё ещё прикрывая собой бриганта, поднял голову, он ничего не мог толком разглядеть, так как смотрел вверх, почти на солнце, но он и так знал, что там наверху, на башне, стоял сам Адольф Фридрих Балль, барон фон Дениц.

На всякий случай Волков велел Ежу увести бриганта подальше, а сам стал ждать. И слушать. На башне говорили, вернее, спорили, едва не переходя на крик, но через шлем и через подшлемник слов кавалер разобрать не мог. Барон спорил со стариком, вот и всё, что из этого жаркого разговора понял Волков.

Потом всё стихло. Прошло ещё какое-то время. Волков уже начинал думать, что придётся всё-таки брать замок штурмом, как наконец грохнул за воротами засов. Потом ещё раз, и наконец старые створки поползли в разные стороны. Там, в темноте башни, поначалу проявилось светлое пятно, и из ворот вышел сам барон. Именно вышел, а не выехал на коне, был в простой белой рубахе и тёмных панталонах, даже чулок на нём не было, лишь туфли на босу ногу, словно прогуливался он по двору своего замка или шёл из покоев в покои. Только сейчас, когда на бароне было мало одежды, кавалер понял, насколько тот хорошо сложён, да ещё и красив. Именно красив, той мрачной мужской красотой, что начинается в развороте широких плеч и заканчивается грубоватыми, но правильными чертами лица.

Этот записной турнирный боец, завсегдатай балов и пиров, был на удивление хорош собой, и статью, и челом.

— Какой же вы упорный человек, Эшбахт, — подойдя ближе, сказал барон, притом не протянул руки для рукопожатия, хотя раньше при встрече протягивал. — Своим неотступным упрямством довели моего дядю до греха. А ведь он честный и добрый человек.

Говорил он всё это с усмешкой, даже игриво, словно всё это было для него забавой. А Волков был даже благодарен, что барон не протянул для рукопожатия руки, не то генералу пришлось бы протянутую рыцарскую руку отвергнуть.

— Ваш дядя убийца, — сказал кавалер строго, он не собирался слезать с коня, так и разворовал с фон Деницем сверху, ничуть не заботясь о вежливости. — Смерть прекрасного человека, кавалера фон Клаузевица, — это заслуга вашего дядюшки.

— Нет, не его, — вдруг заявил фон Дениц.

— Будете оспаривать? Глупо. У меня есть свидетель, и ему я доверяю больше, чем вам.

— Нет, оспаривать не буду, но в смерти вашего рыцаря я и вы виноваты больше, чем мой добрый дядюшка, — произнёс барон. И прежде, чем Волков успел возразить, пояснил: — Вы своей глупой настойчивостью, а я тем, что попросил дядю вас убрать от меня. Вот так всё и сложилось.

— Вижу я, что вы очень хладнокровный человек, — произнёс кавалер. Он не знал даже, с чего начать, ведь вопросов у него было много. Наконец он нашёл, что спросить: — Это вы убили монаха? Того, что жил в пустоши, между моими и вашими владениями?

Тут барон вдруг повернулся к Максимилиану, который внимательно слушал их разговор, и, дружелюбно улыбаясь ему, произнёс:

— А я вас хорошо помню, мой молодой друг, даже лучше, чем вы думаете.

Прапорщик растерялся, как ребёнок, он не знал, что ответить, и посмотрел на кавалера словно ища помощи. Но и Волков не нашёлся, что сказать, и барон продолжил:

— Молодой господин, не могли бы дать нам с кавалером возможность побеседовать наедине?

А Максимилиан опять посмотрел на Волкова, мол, что мне делать?

— Прапорщик, оставьте нас, — сказал генерал.

— О! Вы уже прапорщик! — удивился барон. — Как летит время, кажется, недавно вы сидели на дереве, и от вас, уж простите меня, попахивало страхом и мочой, и вдруг вы уже прапорщик.

Теперь Максимален взглянул на барона уже весьма зло, от первой озадаченности и следа не осталось. Волков побоялся, что он разговорчивого барона и мечом может рубануть, но прапорщик выполнил распоряжение генерала и отъехал от них.

— Ну, — продолжал Волков, — это вы убили святого человека? Отшельника?

— Святого человека? — как-то странно переспросил фон Дениц. Как будто поначалу не понял, о ком говорит кавалер. А потом согласился: — Ах да, это я его убил.

— Он знал, кто вы? Он знал, что вы…, - Волков был из тех людей, что мог легко сказать в лицо человеку, что думал о нём, но тут отчего-то постеснялся закончить речь.

— Что я зверь? — договорил за него барон. — Да, он это прекрасно знал. А как вы, Эшбахт, догадались, что он знал?

— Не знаю, — отвечал Волков, — может, из-за того, что он тут жил и всё видел, а может, из-за клетки, в которой он от вас прятался.

— Прятался от меня? — барон ухмылялся. — Нет-нет, он в ней прятался не от меня.

— А от кого же? — Волков вдруг подумал о том, что барон не единственный в округе зверь. От этой мысли ему стало не по себе.

«Неужели придётся ещё кого-то искать?».

— Он прятался от себя, мой дорогой сосед, от себя, — спокойно и с улыбочкой произнёс барон. И видя недоумение кавалера, продолжал: — От себя, от себя. Представляете? Когда он чувствовал приближение времени, он запирал себя в клетку и ключ бросал рядом, звериной лапой он не мог его поднять и открыть дверцу клетки, так он и пересиживал метаморфозу.