Шар лежал рядом с ней. Она так и держала на нём свою руку, словно боялась, что кто-то заберёт его у неё во сне. Волков и забрал. Спрятал его в мешок, свободной частью перины накрыл девушку, потом пошёл в другую комнату, но та была заперта на ключ.

И из-за неё доходил до него резкий, непривычный запах.

«Интересно, что у неё там?»

Но выяснять ему почему-то не хотелось, не хотелось знать; он и так понимал, что там что-то опасное, порицаемое Богом и людьми. К дьяволу! Он туда не полезет. Кавалер вернулся в спальню к девушке, а после пошёл вниз, взяв с собой большую подушку. Там он улёгся прямо на стол, на ту сторону, что была поближе к тёплому очагу. За свою жизнь он спал в местах и похуже, а уж на ровном столе, да с подушкой… Даже одеяло не нужно, если печка, которая рядом, ещё не остыла. Да и лето уже почти пришло. Скоро и ночью от жары не спрятаться. После трёх дней дороги заснул он быстро.

Утром удивленные слуги ходили на цыпочках, боясь его разбудить. Только неуклюжий Игнатий, когда шёл поить лошадей, загремел ведром.

— Куда? — коротко спросил его кавалер, приподнимая голову от подушки.

— Лошадей поить, господин, — отвечал конюх.

— Сначала мне воды принеси. И скажи горбунье, чтобы согрела, — распорядился он. В последнее время кавалеру совсем не нравилось мыться холодной водой, отвык он от холодной воды и, кажется, уже навсегда отвык.

— Да господин, — отвечал конюх, — сейчас принесу.

Услышав их разговор, в столовую, кланяясь и здороваясь, вошла кухарка, сразу стала разводить огонь в печи. Большая служанка, скрипя половицами и ступенями лестницы, «тихой мышью», вжимая голову в плечи, проскочила наверх. И тогда Волков встал со стола. Да, ушли уже те годы, когда он мог вот так спокойно спать без перин на твёрдых досках. Тело его побаливало. А вот нога… Нога даже и не напомнила ему о себе. За всю ночь он не разу из-за неё не проснулся. И сейчас всё с ней было хорошо. Отлично вчера Агнес её заговорила.

Он встал, пошёл наверх и чуть не столкнулся на лестнице с глупой служанкой, что тащила вниз ночную вазу. Хотел обругать дуру, да та побелела вся и без его ругани, едва не при смерти была от страха. Не стал. Постучал в дверь:

— Да, господин, — донеслось из-за двери. — Входите.

Он вошёл, а Агнес стояла перед зеркалом и причёсывалась, была она в одной нижней рубахе из тонкого, просвечивающегося батиста. И даже через ткань было видно, что и грудь у девушки не та, что ночью, а бёдра её и зад приятно полны. Так полны, что хочется к ним прикасаться. Только вот лицо усталое, и синяки под глазами, припухлости, а если не эти мелочи, так молодая красавица перед зеркалом стояла. Странно всё это было, но пришёл кавалер сюда не разгадывать женские загадки и даже не разглядывать её тело; усевшись на не прибранную кровать, он сразу спросил:

— Ну, что вчера увидала в шаре?

— В шаре? — она не прервалась, так и расчёсывала волосы дальше. — Стекло показало, что у вас всё будет хорошо.

Настроение у неё было прекрасным, Волков это почувствовал, и думая, что она приукрашивает, настоял:

— Говори, что видела?

Она перестала причёсываться, через зеркало посмотрела ему в глаза с лёгкой укоризной и произнесла:

— Видела, что в Ланн вы вернётесь с большой победой.

Волков всё никак не мог понять, верит ли он ей, верит ли этому поганому шару, но даже так ему стало легче:

— Значит, вернусь? — переспросил он.

— С победою, — нараспев отвечала девушка, снова начиная расчёсывать волосы, — с победою, господин мой.

Отчего-то ей было радостно. Давно так хорошо не было. Утром молодые господа из выезда кавалера пришли на завтрак в её дом. А у них кони почищены, напоены, накормлены. Лоснятся в стойлах, красавцы. Игнатий с утра расстарался. И Ута все вещи господина постирала ещё на рассвете, сапоги так вычистила, что сверкают. Тяжеленный колет, что подшит железом, вычищен не хуже сапог, и не подумает никто, что в нём три дня по пыльным дорогам скакали. Как новый он, словно только что портной его закончил.

А пред тем Ута ещё и на рынок сбегала, огромную корзину дорогой снеди принесла. То ей Зельда велела, пока госпожа спала. Госпожа могла за растрату и отбранить кухарку, но не в этот день. Сегодня госпожа сказал, что всё правильно сделала она. И как только кавалер со стола слез по утру, так Зельда сразу принялась готовить. Старалась женщина. Всё, что знала о готовке, всё вспомнила. Гостей-то угощать надо.

Гостей? Или хозяина со свитой?

Ну, этот вопрос ни Игнатия, ни Уту, ни Зельду не волновал. То пусть хозяйка думает, кто кому хозяин. Да и хозяйке было не до того.

Все слуги видели, что та счастлива, как новобрачная на третий день брака. Нарядная, не бранится, улыбается. Ласкова со всеми, даже Уту «собакой» не зовёт. Зельду горбуньей тоже. Всегда бы так.

А Агнес и вправду была радостна.

И то ли от того, что вчера она глядела в стекло до умопомрачения, то ли от полного дома молодых красавцев, благородных мужчин, но хорошее настроение Агнес не покидало. Вот только платье… Вернее, не платье, с платьем-то как раз всё в порядке, — лиф платья по последней моде города Ланна был так низок, что едва на полной груди соски покрывал, а вот рубаха нижняя могла быть и потоньше, сейчас они как раз в моду входили. И потому были больно дороги те тонкие, как утренний воздух, рубахи. Так дороги, что не купив три таких, можно и платье себе новое пошить. Пожалела денег на такую недавно, а так хорошо бы её грудь под тонким полотном смотрелась бы. Впрочем, два молодых человека, братья Фейлинги, что сидели от неё через стол напротив, и так почти не отрывали глаз от её верха. И даже красавец Максимилиан — и тот на неё смотрел.

А после завтрака господин и его свита поднялись и уехали быстро. Отчего молодая госпожа расстроилась, так как хозяин ещё и стекло с собой увёз. Даже дулась на господина, что не доверяет ей. Ну чтобы она со стеклом сделала, сбежала, что ли?

К аббату монастыря Святых Вод Ёрдана, викарию и казначею Его Высокопреосвященства брату Иллариону попробуй ещё попади.

Во дворе аббатства поутру не протолкнуться от карет и сёдланных коней у привязи. Ещё и народа всякого полный двор: слуги, люди из свит, сами всякие господа. Городское дворянство те, что при железе. Но в основном люди купеческого звания. Волков кинул поводья Увальню, Максимилиан пошёл с ним.

— Господин! Господин! — окликнул его упитанный молодой монах, когда Волков бесцеремонно отодвинул другого монаха от двери и вошёл в низенький тёмный флигель с маленькими окнами. — Сюда без доклада нельзя!

— Ну так доложи! — повелительно сказал кавалер монаху.

— В своё время, сначала я вас запишу, — монах вернулся на своё место, открыл книгу. — Назовите имя и цель визита.

Волков глянул на него скептически и пошёл к двери в келью.

— Стойте, господин, стойте, — монах пытался кинуться ему наперерез, но не успел. Волков открыл тяжёлую дверь.

В низенькой келье было заметно светлее — в старинной стене додумались прорубить большое окно. Там был стол, а за столом совсем облысевший уже аббат Илларион принимал трёх купцов.

— Святой отец, — произнёс кавалер, кланяясь, — примете?

— Ах, друг мой! — казначей Его Высокопреосвященства стал выбираться из-за стола. И говорить купцам: — Господа, простите, уж больно редкий гость этот славный рыцарь Фолькоф. Потом, после него, я вас приму.

Купцы всё понимали, кланялись казначею, а заодно, на всякий случай, и Волкову, и уходили из кельи. А брат Илларион уже обнимал кавалера:

— Проездом?

— Проездом, святой отец.

— Как обычно, на войну?

— На войну, святой отец.

— Знаю, слышал, садитесь, кавалер, садитесь, — брат Илларион подошёл к двери, — эй, брат Бенедикт, подай нам моего вина.

Тут же появился упитанный монах с подносом, на котором стояли графинчик и маленькие стаканчики из серебра.

Он сразу разлил вино и удалился.