Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Ах, это он! Я помню, ты говорил про него. Он тверд в вере?

— Аббат пишет, что тверд и не алчен. И еще он вырезал вурдалака с его выводком и провел в одном баронстве аудит. Я думаю, что наш благочестивый епископ в союзе с таким головорезом натворят таких дел, что у еретиков опять будет повод злословить по поводу святых отцов.

— И что думаешь делать?

— Думаю, что будет благоразумным не дать свершиться тому, что задумал наш добродетельный епископ. Чтобы не давать повода врагам нашим для хулы нашей.

— И?..

— Выдворю его из города, или посажу под замок, на пару месяцев. А потом выдворю.

— Угу, — архиепископ задумался, на мгновение, — а на кого же ты собираешься опираться, если будешь сажать в подвал добрых и смелых людей, твердых в вере, что достойны самой большой награды. Неужто на ленных рыцарей? Или на свободных рыцарей? Или на солдат, что алчут только серебряные сольдо? Кто станет опорой твоей в трудный час?

Приор, молчал, он был растерян.

— Итак, что ты намерен предпринять? — продолжал архиепископ.

Монахиня намазала ему ноги и теперь заворачивала их в полотно.

— Ну, если мы дадим им то, о чем просит епископ, мы можем получить очередную неприятность. Может, мы просто откажем этому солдату в чести. И он уедет отсюда, и не будет служить епископу.

— То есть мы откажем епископу, моему брату в его просьбе, и не наградим человека, который этого заслуживает?

— Да, монсеньор, сие будет разумно, до тех пор, пока мы не узнаем планов добродетельного епископа Вильбурга.

Архиепископ поглядел на приора тяжелым взглядом и произнес:

— А напомни-ка мне, сын мой, ты ж хорошо помнишь все цифры, когда в последний раз еретики стояли под стенами нашего города, сколько добрых людей прислал нам епископ Вильбурга.

— Кнехтов более тысячи человек, монсеньор.

— С добрым ли оружием были они?

— С добрым оружием, монсеньор. И с хорошим обозом.

— А ленных рыцарей, а других всадников он присылал?

— Присылал, монсеньор, всех рыцарей было двадцать два, все были с ратными людьми и с холопами. И кирасир более шестидесяти. И от личной охраны епископа жандармы были семь копий.

— Личной охраны семь копий значит, были от него, — задумчиво повторил курфюрст Ланна, — это все?

— Еще шестьдесят арбалетчиков были и шесть двадцатифунтовых кулеврин, с огненным запасом. А еще казна была от него. Шесть тысяч золотых дукатов.

— А посильна ли помощь эта была, мог ли дать больше епископ Вильбурга мне?

— Помощь удивительна была, для столь небогатого епископства, удивлялись мы все, как благочестивый епископ Вильбурга смог собрать такую рать, и столько денег. Думаю, что он отдал все, что у него было.

— Угу, угу, — архиепископ смотрел на своего канцлера, — значит, ты помнишь про помощь брата моего, и тут же предлагаешь, отказать мне вернейшему из подданных моих, брату моему, да еще предлагаешь мне посадить под замок доброго человека, что славен подвигами своими?

— Я пекусь о добром имени вашем, монсеньор, боюсь, что богобоязненный епископ наш и его добрый человек свершат то, что упреком будет имени вашему и имени Матери Церкви нашей.

Взгляд архиепископа становился все тяжелее, и от того приору становилось горько на душе.

— После индульгенций нам бояться упреков не нужно, хуже уже ничего не будет, — архиепископ опять помолчал, размышляя и заговорил, — рано я доверил тебе столь ответственный пост, рано. Да больше и некого поставить, обмельчал народец после такой войны. Нет тонких людей. Давно не вижу их.

Брату Родерику были обидны слова курфюрста. Стоял, теребил четки, глаза в пол. Но проглотив обиду, глянул на господина своего и спросил:

— Так как же мне поступить, монсеньор?

Курфюрст молчал, он глядел на свои завернутые в полотно ноги. Видимо боль донимала его. Наконец он произнес:

— Головореза моего братца было бы лучше убить тихо, да что это даст, братец мой неугомонен. Нового найдет, и уже без нашего ведома дело продолжит, сейчас головорезов много вокруг рыщет. За всякую работу берутся, лишь бы платили. А то, что братец воровство затеял, любой скажет, кто его знает. Не может он без воровства и свары. И что имени моему будет укор от дел его, тоже любой скажет, кто его знает. Мы сами деяниями своими даем еретикам палку, которой они и бьют нас. Головорезу достоинство дадим, послезавтра, раз брат просит — медлить не будем. В кафедрале, после утренней мессы, пусть будут все мои добрые люди, не менее капитанов, из тех, что сейчас в городе есть… Пусть там будут комтуры и божие дворяне тоже. Разошли приглашения. Пиши им, что доброму человеку будет даровано звание кавалера за дела его. Проси быть.

— Неужто он достоин такой чести, что лучшие ваши люди должны быть там? — спросил канцлер удивленно.

Архиепископ посмотрел на него, как на неразумное дитя:

— Брат мой, и другие дети мои должны знать, что любая просьба их будет исполнена мной со всеми подобающими мелочами. А иначе как я буду призывать вассалов — детей моих под знамена свои, коли буду недостойным сеньором.

— Так значит, мы не будем чинить препятствий добродетельному епископу Вильбурга? — спросил приор, опять удивляясь.

— Узнай, что задумал он, и поди прочь, устал я от тебя, — сказал архиепископ.

Приор поклонился так низко, что снова почувствовал едкий запах мази, которой лечили ноги курфюрста. Он вышел из покоев и почти бегом кинулся в свою приемную.

А архиепископ произнес сам себе:

— Молод, глуп, а где взять лучше?

А приор добежал до своей канцелярии, где его ждал монах в тишине и одиночестве. Тот сразу понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, но спросил на всякий случай:

— Монсеньор, ужин давно ждет вас и гостья тоже.

— Гостью гони, не до нее мне сейчас, вино и сыр вели сюда принести. И человеку нашему скажи, что удваиваю плату, пусть от головореза приезжего не отходит, пусть всех своих людей соберет и выяснит, что за дело затеял вильбургский вор — епископ.

— На заре скажу ему.

— Не на заре, сейчас беги к нему. Сейчас. Его высокопреосвященство раздражены, желают знать, что опять задумал братец его. Всегда, всегда, как дело касается его брата… этого его брата, так жди беды. как-только я письмо от него увидал, так понял, что будет наш господин недоволен.

— Иду, монсеньор, — поспешил монах.

— Бери охрану и беги. Пусть все выяснит, иначе пусть не попадается мне на глаза.

Глава четвертая

Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, вид имел кислый. Он вертел в руках кирасу солдата и был явно не весел. А Еган пошел отсчитывать шаги по мокрой от росы траве. Солнце еще не разогнало обрывки утреннего тумана. А вот Яков Рудермаер и Виченцо Пилески были бодры и энергичны. Яков развернул тряпку, в которой была мускетта и рогатка — держатель. Если поставить эту мускетту на землю, то высотой он была выше плеча солдата. Длиннющая труба, из серого некаленого железа, да с тяжеленным прикладом. Пилески достал кожаный мешок, они шептались, отмеряя черный порошок. Стали заряжать оружие.

— Хорошая у тебя кираса, — уныло сказал Роха, — с нахлестом да с крутым ребром. Каленая.

— Каленая, — кивнул солдат усмехаясь, — каленая.

Он был уверен в своей кирасе до тех пор, пока не увидал оружия, которое длинной было с полевую кулеврину. Но даже теперь он не думал, что на пятидесяти шагах свинцовый шарик пробьет каленое железо.

А вот двое дружков Скарафаджо почему-то не сомневались, что им броню пробить удастся. Пилески начал раздувать фитиль, а рыжий Рудермаер пошел к Егану — понес кирасу.

Дойдя до него, они вдвоем набили кирасу камнями и комьями земли, чтобы не качалась во время попадания, и водрузили ее на старый пень.

— Запаливай, — крикнул Рудермаер.

Пилески установил мускетту на рогатку, стал целиться. Еган и рыжий мастер отошли в сторону, чтоб не дай Бог не зацепило.

Пилески поднес дымящийся фитиль к полке с порохом.

126
{"b":"841550","o":1}