Волков, сидя на стуле, глядел, как Гюнтер достаёт из телеги очередной роскошный кувшин:

— Номер семнадцать: средний кувшин с чернением, изображена птица, кукушка, — диктовал он, и молодой Курт Фейлинг всё это записывал на бумагу.

— Красив кувшин необыкновенно, — комментирует Максимилиан, беря на секунду кувшин из рук денщика.

— Записал, — говорил Фейлинг.

— Блюдо для мяса большое с позолотой по краю, — говорит Волков, осматривая следующий предмет из телеги.

— Номер восемнадцать… Блюдо…, - повторяет Фейлинг.

Как приятно было этим заниматься, видя, что уже почти накрыт стол, кашевары несут уже к нему подносы с большими жареными кусками свинины с луком. Тазы с грубо нарезанными сырами, самыми разными, от мягких козьих до самых твёрдых, корзины со свежими, ещё горячими хлебами. Масло, сливки, варенья, пироги, соусы… И ко всему этому над майским утром разлетается божественный запах кофе. Кавалеру уже не терпится. Ведь за вчерашний день он почти ничего не ел. Когда ему было?

Но от мечтаний о великолепной еде и разглядывания своих новых сервизов его отрывает Рене. С непривычной для него настойчивостью он становится невдалеке и всем своим видом показывает, что у него к полковнику дело, но не желает отрывать командира.

— Что вам, капитан? — прервал перепись своих сокровищ Волков.

Рене тут же подошёл и начал:

— По недосмотру или по глупости, но холопов мы держим вместе с офицерами и рыцарями. Сие чревато бунтом.

— Верно, — согласился кавалер. — Верно. Развести их хотите?

Нет, Рене и не думал их разводить, он продолжал:

— А если не бунтом, так побегом, может, с той стороны лодки в ночь подойдут, и хамы бежать начнут.

— Хорошо, хорошо, — соглашался Волков. — Распорядитесь, чтобы господ держали от хамов отдельно.

Казалось бы, вопрос разрешён, но Рене не собирался уходить, так и стоял тут со злым лицом.

— Что ещё, капитан? — спросил полковник, немного раздражаясь тем, что его отвлекают от занятия серебром.

— Вот думаю, может, и нет необходимости тянуть с ними? — отвечал Рене, делая вид, что размышляет вслух, хотя сам уже давно всё решил.

— С кем? — не понял Волков.

— Ну, с офицерами и пойманными ночью кавалерами. Может, их лучше сразу казнить?

«С чего бы тебе быть таким кровожадным? И про верёвки для холопов помнишь, и с господами тянуть не хочешь?»

— А не думали ли вы, Арчибальдус, — по-родственному заговорил Волков, — что за господ можно у семей их просить выкуп? Сколько их там у нас, полтора десятка будет или около того, это… Три тысячи талеров, если даже быть милосердными и не грабить их семьи.

— В пекло сатаны это серебро, — с неожиданной твёрдостью отвечал капитан, — все они должны ответить за смерть моего друга, и хамы, и господа. И господа в первую очередь. Всех на ветки, вместо яблок.

«Ишь ты! — Волков уставился на капитана с плохо скрываемым удивлением. — Ещё недавно ты боялся дезертиров повесить, хотел решения солдатских корпораций или приказ от меня, а тут вон как раздухарился! Всех вешать хочет, и денег никаких ему не нужно».

Но, чуть подумав, полковник решил, что он прав. Деньги деньгами, но для репутации Рыцаря Божьего, Меча Матери Церкви и Инквизитора лучше будет поступить так, как предлагает Рене. Да и рыцари эти были, скорее всего, еретиками, и его самого они не пощадили бы.

— Будь по-вашему, Арчибальдус, в пекло такое серебро, — произнёс он, — вот только вешать господ нельзя. Они должны быть обезглавлены.

— Не достойны эти воры, пусть спасибо скажут, что на колёсах их не ломают, как отцеубийц или других душегубов.

— Сие не вам решать, дорогой мой родственник, — уже без всякой мягкости в голосе отвечал Волков. — Велено вам господ обезглавить, так идите и найдите охотников это сделать. Обещайте каждому желающему талер за верный удар.

— Как вам будет угодно, — с видимым недовольством отвечал капитан.

— И перед смертью пусть всякого, кто пожелает, причастит священник, — продолжал Волков.

— Зачем? — уже нагло спрашивал Рене.

— Затем, что я Рыцарь Божий! — заорал Волков так, что Гюнтер и Фейлинг вздрогнули, только Максимилиан был невозмутим, он уже слыхал подобное. — Затем, что я паладин и опора Трона Господня на земле, и Господня Длань! Или вы о том не слыхали?! И затем, что я ваш командир! Или вы про это забыли?!

— Извините, — Рене поклонился, — просто я подумал, что еретикам причастие не надобно и что все капелланы остались в Бад-Тельце, с фон Боком. У нас и попов здесь нет, кроме вашего лекаря.

— Так пошлите за братом Ипполитом. Коли господа вознамерятся вернуться в лоно истинной Матери Церкви, так пусть монах их причастит.

— Всё будет исполнено, как вы пожелаете, а за братом Ипполитом я пошлю незамедлительно, — отвечал Рене, кланяясь.

«Ишь как его распирает, вот так бы ты в бой рвался, как на казни, откуда в нём такая кровожадность образовалась, неужто это из-за бедняги Бертье?»

Полковник смотрит вслед уходящему капитану и решает вернуться к приятному занятию.

— Гюнтер, ну? Что там дальше? — говорит он денщику, что стоит у телеги с серебром.

Но тот ответить не успел, к полковнику подходит кашевар, кланяется:

— Господин полковник, столы накрыты.

— Прекрасно, собирай офицеров.

— Офицеры уже собрались, ждут вас, — говорит кашевар.

— Да, что ж, тогда иду.

Он встал со стула, настроение у него было отличное:

— Господин Фейлинг, будет лучше, если мы не будем искушать наших людей, чтобы никого потом не пришлось из них вешать, я прошу вас приглядеть за моим серебром, пока я завтракаю. А завтрак я распоряжусь вам прислать сюда.

— Я пригляжу, — обещал Фейлинг.

А Волков и Максимилиан с удовольствием поспешили к столу, ведь нет ничего лучше на этом свете, чем завтрак майским тёплым утром в богатом лагере поверженного врага.

А улыбаться ему было отчего, он вспоминал о богатых подарках, что ему уже привезли и ещё привезут горожане. Подарки — вещь удивительно приятная, тем более что военной добычей они не считаются и делить их ни с кем не нужно. Две телеги прекрасных вещей и двадцать тысяч талеров — это всё только его. А ещё, ближе к концу, пока все поднимали заздравные кубки, он сделал несколько распоряжений, после которых Роха едва заметно кивнул ему, а Вилли и Максимилиан так и вовсе встали и ушли из-за стола.

Тем временем завтрак закончился. Господа офицеры стали покидать застолье. И первым встал Рене. Когда Волков взглянул на него, он подошёл и предложил ему:

— Думаю начать казни господ именно сейчас, монах уже приехал, охотники нашлись, всё готово, не хотите ли присутствовать, господин полковник?

Волков поморщился: во-первых, он только что поел, во-вторых, у него было занятие много интереснее, чем казни, его ждали его телеги с сокровищами, в-третьих, он был сыт кровищей, что видел за последние время:

— Нет уж, увольте, — сказал полковник, — без меня как-нибудь.

— После я собираюсь повесить мужиков человек сто… Ну или на сколько хватит верёвок, — продолжал родственник. — Я присмотрел один красивый дуб, думаю начать оттуда.

Волков знал, о каком дубе идёт речь, это роскошное дерево стояло в поле недалеко от дороги, что вела в Ламберг. Да, место для виселицы было подходящим:

— Вы и баб сегодня думаете вешать? — спросил Волков.

— Конечно, пусть и они вкусят сполна от своего греха ереси. Чего их миловать? — говорил Рене, и Волков видел, что никому от капитана пощады ждать нет смысла.

— Если уже будете вешать баб, так начните со старых, — на молодых у кавалера были определённые планы.

— Как вам будет угодно, господин полковник, — Рене поклонился и ушел делать дело.

Остальные офицеры тоже стали расходиться по своим делам, встал и капитан Кленк, он хотел уйти отдыхать, но его остановил Максимилиан и жестом просил подойти к полковнику. Два ротмистра и ротный корпорал из ландскнехтов уже хотели пойти со своим капитаном, но им преградили дорогу стрелки с Вилли во главе. А Максимилиан им сказал: