— Других пошлите, отчего вы всё сами делаете, или у вас людей нет? — вдруг спросила жена. — Неужто вашего Максимилиана и вашу госпожу Ланге не встретят?

«Вашу госпожу Ланге» — это Элеонора Августа произнесла особенно отчётливо.

— Александр, идите седлать коней, — произнёс Волков и уже жене добавил: — лучше меня дорогу знает только Бертье, а он у реки живёт, за ним самим ехать нужно. Так что лучше я сам съезжу.

— Вам просто дома не сидится, вот что! — вдруг крикнула госпожа Эшбахт. — Жена вам не мила.

Увалень сразу поспешил покинуть залу. А она вскочила:

— В покои к жене не ходите, говорить с женой — не говорите, дома быть не желаете.

Кавалер даже не знал, что на это всё ответить.

— Ах, как мне всё здесь не мило! — кричала жена, кидаясь к лестнице. — Не мой это дом, не мой! Он даже ночью уходит, всё войны у него, всё войны, всё дела, даже ночью дела у него, разве такой муж добрый должен быть?

Он глядел, как она, подбирая юбки, взбежала наверх, и слышал, как хлопнула дверь её покоев. Сидел, ковырял ножом кусок колбасы в тарелке и ничего не понимал.

Ждать долго не пришлось. Уже следующим утром, когда Волков и его офицеры у него дома за столом рассматривали шарфы и обсуждали, кому и сколько людей брать на шествие, в залу вошёл мужик, встал у дверей перепуганный и сообщил едва не шёпотом, что во дворе важные господа просят доложить, что ищут аудиенции у господина Эшбахта.

Волков, который только что был почти весел, рассматривал материал, прикидывал, как будут выглядеть бело-голубые шарфы на офицерах и как будет готовиться к празднику, тут же стал мрачен.

Он знал, зачем пожаловали господа. Не письмо послали, а сами приехали. Хотел бы он ошибаться, да разве после письма Брунхильды тут ошибёшься?

Кавалер молчал и ничего не отвечал мужику. Господа офицеры сразу заметили такую перемену, веселье и шутки стихли, они тоже становились серьёзны. От предпраздничного настроения и следа в зале не осталось. А мужик на пороге так и ждал распоряжений. И тогда госпожа Ланге, что была тут, показывала офицерам шарфы и раздавала им же ленты для их сержантов, произнесла:

— Дурень, в следующий раз запоминай имена господ, что просятся.

— Так я это… — начал оправдываться мужик.

— Ладно, раз не запомнил, так безымянных зови, — распорядилась Бригитт, видя, что кавалер опять молчит.

— Кавалер, следует ли оставить вас? — спросил за всех офицеров Карл Брюнхвальд.

— Да, господа, — произнёс Волков. — Думаю, что лучше вам уйти.

Офицеры стали подниматься, гремя мечами, стали брать шляпы со столов. А тут госпожа Ланге и говорит:

— А что же господам уходить? Я уже и обед велела на всех готовить. Каплуна велела забить, клёцки уже трут. Господин мой, пусть господа офицеры остаются. Дело разве ж тайное у вас?

И говорила она это так уверенно и так громко, словно не приглашала их к столу, не оставляла их на обед, как радушная домоправительница, а отдавала приказы, как уважаемый командир. Брюнхвальд, Рене, Роха, Бертье и Джентиле замерли. Люди, которые всю свою жизнь провели в войнах, мужи, что видели сотни и даже тысячи смертей, сами битые, колотые и рубленые бессчётно, замерли от слов молодой бабёнки, что и госпожой дома не является.

И, ничуть не смущаясь этим удивлённым замешательством мужчин, Бригитт сама стала быстро собирать ленты, шарфы и материю со стола, приговаривая при этом:

— Что же вы стали, господа, садитесь, садитесь. Я велю сейчас ещё вина нести.

Ловкая и спорая, она тут же убрала стол и крикнула в кухню:

— Мария, Стефания, вина ещё господам и стаканов новым гостям несите.

Господа офицеры в нерешительности стали снова занимать свои стулья, а Волков смотрел на ловкую и смелую Бригитт, смотрел хмуро, но ничего против не говорил. Он хотел было вылезти из-за стола и пойти в прихожую встречать гостей, но и тут медноволосая красавица всё взяла в свои цепкие ручки.

— Господин мой, сидите, я пойду встречу гостей.

И опять Волков промолчал, вставать не стал, остался в кресле.

И встал из него, только когда четыре господина вошли в залу и стали кланяться. Волков и господа офицеры тоже кланялись, началась церемония знакомства. Двоих господ Волков не раз видел в замке графа. Одним из них был молодой и заносчивый фон Хугген, хлыщ из свиты молодого графа. Вторым был фон Эдель, седеющий господин и вечный спутник графа старого. Двоих других Волков не помнил.

Оба они были молоды, и вид у них был нахальный настолько, что у Волкова стала закрадываться мысль, что они приехали сюда, чтобы затеять ссору.

— Прошу вас к столу, господа, думаю, вы устали с дороги. Или, может, поставить вам кресла к камину? — как можно более радушно произнёс кавалер.

— Нет нужды, — отвечал холодно фон Хугген. — И рассиживаться у нас нет времени.

Он умышленно не поблагодарил Волкова за предложение, эту грубость заметили все.

— Да, желаем мы до темноты быть в замке графа, — уже более миролюбиво продолжал фон Эдель.

«Ну что ж, не хотите быть вежливыми, так и я с вами не буду».

— А я тогда сяду, — сказал Волков, улыбаясь и усаживаясь в кресло, — вы уж простите меня, но врач мой говорит мне сидеть, дабы не вызывать в ноге судорог.

Это прибывшим господам совсем не понравилось, они будут стоять, а он пред ними будет сидеть, словно сеньор. Господа стали переглядываться и кривить губы, но кавалеру на то было плевать, сами начали.

— Так что же вас привело ко мне, господа? — спросил он, беря стакан с вином, что подала ему Бригитт.

— Привел нас сюда печальный случай, что приключился в земле вашей недавно с добрым господином фон Шоубергом.

— Ах вот оно что! Тот самый случай, что произошёл с добрым господином Шоубергом, значит…, - Волков сделал вид, что удивлён. — И что же вас в этом деле удивило — то, что он ехал к моей жене, или то, что он до неё не доехал?

— Говорят, что тот поединок был нечестным! — заявил фон Хугген, и заявил это с заносчивостью, как оскорбление кинул.

— И кто это говорит? — неожиданно для всех захрипел Игнасио Роха.

Он стоял руки в боки, широко расставив ногу и деревяшку. Чёрная борода вперёд, взгляд недобрый. Не дождавшись ответа, он продолжает:

— Вы там были, добрые господа?

— Мы там не были, — ответил фон Эдель опять вежливо, видно, хотел смягчить тон беседы. — Но уважаемые люди, что присутствовали там, говорят, что поединок был нечестный.

— Ваш Шоуберг не хотел драться и хотел уехать, и кавалер обещал вашему Шоубергу, что если он поедет прочь, то он выстрелит ему в спину, — вот и вся нечестность. А в остальном они дрались, как положено мужчинам, — заявил Роха.

— Прекрасно, — вдруг заявил фон Эдель. — Всё это нужно будет вам, кавалер, рассказать на дворянском собрании, что собралось у графа в замке Мелендорф.

— И когда же? — Волков опять изображает удивление.

— Завтра, вас ждут в замке завтра, — сказал посланник графа.

— Завтра? — ещё больше удивился кавалер.

— Завтра, завтра, — настойчиво повторил фон Хугген. — И прошу вас, господин Эшбахт, не пренебрегать желанием благородного собрания видеть вас.

— Я бы и не осмелился, — произнёс Волков с почтительностью, — но видно вы, господа, о том не знаете, что я уже многие дни веду войну с грубыми соседями своими. И у меня, к сожалению, нет никакой возможности покинуть владения свои.

— Даже на один день? — не верил фон Хугген.

— Даже на один час, — отвечал кавалер. — Добрый мой господин, поверьте, по всем границам держу людей и жду вторжения в пределы мои во всякий возможный час.

— Так вы не поедете в дворянское собрание? — радостно и зло спросил фон Хугген. — Пренебрегаете волей всех благородных людей графства?

— Ни в коей мере, наоборот, прошу быть всё собрание ко мне, чтобы раз и навсегда разъяснить дело о поединке и положить конец всем разговорам.

— Это возмутительно, — сказал фон Хугген, — не было ещё такого в нашей земле, что подозреваемый в нечестности отказывался быть в собрании.