В скором времени все его люди перешли реку, и майор поехал дальше. Так добрались до последней телеги из обоза, около которой фон Реддернауф сам зарубил мужика-возницу. Для примера. Дальше ехал, просто держа меч; всех обозных и всяких других людей мужского естества, что попадались по дороге, рубили его подчинённые. Так и проехали всю улицу, доехав почти до самой площади, где стояла под огнём артиллерии баталия горцев.

— Реддернауф! — воскликнул даже хладнокровный Максимилиан, когда на то стороне реки увидал кавалеристов.

— Молодец майор! — поддержал его Брюнхвальд.

Теперь выдвигаться вперёд, к мосту, имея на фланге кавалерию врага, горцам было невозможно.

— Теперь будут пятиться, — сказал капитан Дорфус.

— Главное, чтобы обоз оставили, — подытожил всё сказанное генерал. — И пусть уходят.

Нет, конечно, он не собирался их отпускать, просто, отняв у наёмников обоз, он сразу ослаблял их. Им даже раненых не на чем будет возить, не в чем приготовить еду и попросту нечего есть. Да, обоз им отдавать нельзя.

А майор фон Реддернауф, окрылённый успехом, столкнувшись с арбалетчиками врага, что отошли от берега к обозу, недолго думая, решил их атаковать. И снова он ехал первый под знаменем и сей раз строить людей своих не стал, уповая на быстроту и удачу солдатскую.

А почему нет? Для кавалеристов арбалетчики скорее добыча, чем соперник. Так и вышло, арбалетчики лишь по одному болту в сторону кавалеристов кинуть успели, как те уже были рядом и рубили их. Арбалетчики и побежали от обоза за спины своих братьев-пехотинцев, а некоторые так и вовсе вверх по дороге, вон от сражения. Весь обоз горцев был в руках кавалеристов. Теперь главное было не отдать его врагу обратно.

И горцы сразу стали выводить из своей баталии задние ряды и строить из них колонну. Решили отгонять кавалеристов от обоза.

— Румениге, скачите к капитану Кленку, — сразу распорядился генерал, — пусть подходит к мосту. И встанет. Пусть ждёт приказа идти на тот берег.

Румениге уехал, Волков продолжал:

— Майор Роха, арбалетчики разбежались — ваше время. Пусть капитан Вилли с сотней аркебузиров перейдёт реку вброд, пусть они постреляют по колонне, когда она пойдёт отбивать обоз.

Теперь он уже был уверен, что побьёт горцев, сильно побьёт, и не будь его первой оплошности, глупости с попыткой перейти мост, то и без потерь побьёт. Пушки-то, пушки его работали не переставая, осыпая врагов свинцовой картечью и вбивая в их строй чугунные ядра уже почти без промаха. Было видно, как перед построением горцев почернела от запёкшейся на солнце крови мостовая. Как выбивались из сил обозные людишки и горожане, унося от места раненых. Даже бабы прибегали помогать, носили наравне с мужиками изувеченных и ревущих от боли солдат, потому что раненых было очень много. Потому что на всех болезных телег не хватало.

Так оно и получилось: перейдя реку — а в этом месте она пешим доходила почти до пояса — Вилли с сотней стрелков выбрался на тот берег и сразу стал стрелять по строящейся колонне. Кое-кто из оставшихся арбалетчиков стал в ответ постреливать и по стрелкам, но арбалетчиков было уже мало, и кто-то из них, когда бежал, потерял оружие, а кто-то растерял болты, в общем, они уже не сильно беспокоили Вилли. А он как раз, стреляя от берега со ста шагов, наносил вред вполне заметный, так как строящаяся колонна состояла из солдат самых задних рядов, у которых доспех самый малый из допустимого.

И в это же время большие пушки, как по заказу, выстрелили очень удачно. Причём одна из них, а именно лаутшланг, била не картечью, а большим и тяжёлым ядром. И ядро это влетело в строй врага на уровне колена первого ряда. И пронеслось до самого последнего, ломая и отрывая ноги всем несчастным, что попались ему на пути. Прорубив целую просеку в плотном строю людей.

«Молодец Пруфф! Больше они стоять не будут».

Так и случилось, баталия начала пятиться. И колонна, что вот-вот должна была идти отбивать обоз, стала тоже отступать и тоже пятиться, боясь повернуться к кавалеристам спиной.

— Румениге, — спокойно сказал генерал, — скачите, передайте Кленку, пусть потихоньку идёт на мост, если мерзавцы вдруг решат поспешить и повернутся к нему спиной, пусть навалится на них, пусть бьёт быстро. А потом скачите к капитану Пруффу, пусть собирается, мы будем горцев преследовать.

Враг стал отходить по дороге, что вела из города вверх к перевалу. Отступал по широкой улице, меж домов, и лавок, и мастерских спиной вперёд, а силы генерала стали по мосту и вброд переходить реку, чтобы преследовать их. Горцы могли остановиться и встать как вкопанные, перегородив улицу и простояв на ней до темноты. И ландскнехты Кленка, пусть им даже помогали бы все люди Брюнхвальда, не сдвинули бы их с места. Но офицеры горцев правильно полагали, что Эшбахт тут же пошлёт свои другие силы по параллельным улицам и зайдёт к ним во фланги, в тыл. Поэтому они решили выходить из города. И правильно делали.

Волков при встрече выразил своё восхищение фон Реддернауфу, сказав ему, что в этом бою он и его люди были примером всем иным. И тут же приказал кавалеристу попробовать найти проход в городских улицах, чтобы оказаться за спиной у отступающих горцев. И кавалерист тут же поехал искать такой путь.

А враг всё отходил, всё пятился. Шёл в боевых порядках, под барабан, под знамёнами, без криков и суеты. Горцы есть горцы. Тем не менее, они отступали, ощетинившись острым железом, шаг за шагом, шаг за шагом, увозя вверх по дороге переполненные телеги со своими ранеными.

А за ними, так же с пиками и копьями наперевес, наступая им на пятки, шли их извечные враги ландскнехты, тоже в порядке боевом, тоже со знамёнами, тоже под барабаны. Шли за ними, но в бой с ним не вступая. Зачем? Ведь по сторонам от ландскнехтов, и справа, и слева, там, где позволяла ширина улицы, втискивались стрелки, чтобы стрелять и стрелять по врагу с тридцати, а иной раз и с двадцати шагов. Если уж не пушки, так мушкеты и аркебузы будут истязать заносчивых горцев, пока солнце не сядет или пока генерал не отдаст приказа остановиться. Так и будут бить беспощадно, нагло подходя к врагу на два десятка шагов, целясь, чтобы влепить пулю в лицо или в незащищённое бедро, и с удовольствием стреляя. Чтобы вспоминали горные сволочи, как всегда, во все века, резали глотки сдавшимся в плен и добивали раненых. Теперь же каждый выбитый из строя удачным выстрелом раненый горец, если его не успевали подхватить товарищи, падал на мостовую и умирал под ударами алебард, протазанов и двуручных мечей ландскнехтов. При этом ландскнехты ещё и задирали горцев, добив очередного раненого:

— Эй вы, храбрые горные хорьки, вы видели, как я ему разрубил морду?! Аж зенка улетела прочь!

— Эй, ублюдки, остановитесь, вы же хвалились во все времена, что вы никогда не отступаете! А сейчас так убегаете, кривоногие, что нам за вами не поспеть.

— Остановитесь и деритесь, чёртовы трусы!

Но горцы пятились, пятились и молчали, потому как в строю у них был строгий запрет на разговоры и крики. Жара стояла неимоверная. Тяжко было всем. Но люди Волкова хотя бы чувствовали своё превосходство над непобедимым врагом. Это их окрыляло. Но даже им в латах и стёганках от зноя дышать было тяжко, а ещё ведь и идти нужно, идти и держать оружие. Пот из-под шлемов ручьями стекал по лицам и у ландскнехтов, и у горцев. Ландскнехты, наступая, кричали горцам оскорбления, стрелки стреляли, делая секундные остановки и на ходу снова заряжая оружие, а горцы всё молчали, теряли по пути товарищей, оставляя их лежать под башмаками врагов, и лишь смотрели на наседающего врага с ненавистью. И продолжали отступать, и отступать, и отступать.

А день тем временем уже повернул к вечеру. Фон Реддернауф смог выйти во фланг отступавшему противнику, но ничего больше предпринять не успел. Горцы уже выходили из города. Майор мог обойти их и догнать уходившие к перевалу телеги с ранеными, но не поспешил за ними. Волков после спрашивал его о том, так майор говорил, кони, мол, устали, берёг их. Но генералу казалось, что он не хотел пачкать белое оружие в подлом деле убийства раненых. И он его в этом не упрекал, напомнив лишь, что горцы, будь он раненым, его не отпустили бы.