А барабаны стучат. Трубы всё так и играют сигнал. Сержанты громко повторяют приказы офицеров. Ряды зашевелись, чуть смешались. Стали сдвигаться, чтобы из трёх отдельных рот стать в одну колонну. Древками протазанов и копий сержанты выстраивают ряды, ровняют их. Но не всё идет так, как нужно, кое-кто из солдат не сразу находит себе место, их уже грубо загоняют в строй рассерженные сержанты.

Капитан-лейтенант поворачивается к полковнику:

— Долго!

Волков молчит. Он и не надеялся на другое. Люди собраны с разных земель, друг друга почти не знают. Сержантов не знают, офицеров увидели первый раз три дня назад. Чего от них ждать?

Наконец, построение завершено, все пехотинцы стали в четыре ряда, лицом к холму, на котором лениво шевелиться на лёгком ветру бело-голубое знамя с чёрным вороном. Офицеры становятся перед рядами, сержанты за ними.

— А солдаты-то у нас неплохи, — замечает кавалер, разглядывая ряды.

— Неплохи, неплохи, — соглашается Брюнхвальд, снова садясь на стул. — А погонять я их погоняю, и вы их через пару недель не узнаете, господин полковник.

— У нас их уже почти восемь сотен? — спрашивает кавалер.

— Без малого, могу уточнить по бумагам верное число.

— Нет нужды.

— И Бертье наймёт ещё около шестидесяти человек, — говорит капитан-лейтенант.

Волков кивает и говорит:

— Карл, пусть построятся в баталию, в восемь рядов.

Брюнхвальд сразу встал и закричал:

— В баталию, в восемь рядов строиться. Барабанщики: «Свободный шаг»! Трубачи, играть «Строиться в баталию»!

Снова закричали офицеры, снова засуетились сержанты. Только что ровные линии людей смешалась в кучу, роты перемешались. Да так, что сержантам, где за руку, где окриком, а где и древком оружия, приходилось расставлять солдат по своим ротам.

— Стадо баранов, — сурово констатировал капитан-лейтенант.

Он ещё что-то хотел добавить, но Волков его перебил:

— А чем это пахнет?

— Что? Чем пахнет? Да то повара обед готовят солдатам.

— А что у них сегодня будет?

— Бобы, кавалер, с чёрной подливкой из жареной муки и на говяжьем бульоне.

— Бобы с чёрной подливкой, — повторите Волков. Для солдат это была неплохая, вкусная и сытная еда. — Давно не ел бобов с чёрной подливой.

— Для офицеров велено варить каплунов и клёцки с жареным луком, — говорит Брюнхвальд.

— Нет, сегодня хочу бобов, — говорит кавалер.

Сегодня он хочет вспомнить вкус простой солдатской еды.

Брюнхвальд соглашается:

— Как пожелаете, господин полковник. — И тут же, вглядываясь в даль, добавляет. — И, кажется, к нам едет гонец.

Волков поворачивает голову: так и есть — по просёлку бежит мальчишка, кажется, он из Эшбахта. Скорее всего, это к нему.

Так и было. Запыхавшийся мальчишка, отдавая ему письмо, произнёс:

— Только вы отъехали, господин, так приехал верховой из Малена. Вот, привёз…

Кавалер вертит красиво сложенный конверт из хорошей бумаги с красной сургучной печатью, с неизвестным ему гербом на ней. Он ломает печать, спрашивает у посыльного:

— На словах что сказал?

— Сказал, что письмо от епископа.

— От епископа?

— Да, господин, так и сказал, что для господина Эшбахта письмо от епископа.

«Когда ж он успел на маленскую кафедру встать!? Он что, за дверью что ли стоял, когда отец Теодор ещё на смертном одре с жизнью прощался?»

Это была большая для него неприятность. Значит, не успел брат Семион к казначею епископа в Ланн.

Карл Брюнхвальд смотрел, как Волков вертит в руках красивую бумагу. Ждал. И все офицеры, сержанты и солдаты ждали, стоя на весеннем солнышке, когда же полковник отдаст какой-нибудь приказ. А кавалер приказов никаких не отдавал. Наконец, он сломал печать, развернул письмо и стал его читать. Прочитал быстро и, опираясь на меч, встал:

— Господин капитан-лейтенант, прошу вас продолжить учения.

— Вы уезжаете? А бобы на обед? — Брюнхвальд тоже встал.

— Бобы? Бобы в следующий раз, меня в Малене ждёт новый епископ.

Как-то было не удивительно, но Волков почти правильно угадал внешность нового епископа. По письму, по буквам, по подписи.

Одна подпись чего стоила: «Франс Конрад фон Гальдебург, Франциск, епископ Малена».

Отец Теодор перед именем своим ставил простое слово «брат» так и подписывался: «брат Теодор, епископ Малена». Тут же никакого «брата» не было. Франс Конрад фон Гальдебург ни с кем панибратствовать не собирался. Гальдебург. Волков не слыхал такой фамилии, но уже понимал, что имя сие громкое, раз его ставят впереди имени церковного.

И епископ такой и был. Судя по чахлой бородёнке, ему едва ли исполнилось тридцать лет. Принимал он Волкова прямо в храме; оказывается дворец епископа, в котором жил отец Теодор, принадлежал лично отцу Теодору, а вовсе не епархии.

Всё было иным в отце Франциске. Отец Теодор носил альбу — длинную рубаху изо льна, словно мужик, а у этого — расшитый по рукавам и вороту шёлк. Руки у нового изнеженные, пальцы в дорогих перстнях, а у старого епископа было всего два перстня: один маленький серебряный, с ликом божьей матери, второй и вовсе медный.

Тон у отца Франциска повелительный.

Дал кавалеру руку для поцелуя. Осчастливил? Или принял присягу?

Они медленно пошли меж рядов скамеек от входа в храм к кафедре.

— Слыхал, слыхал я о делах ваших, — сразу и не поймёшь, хвалит или порицает. — Дела ваши славны, а вы, видно, редкий храбрец.

Кавалер кланяется.

— Прошлый епископ, я слыхал, был с вами дружен.

— Отец Теодор был очень добр ко мне, — нейтрально отвечает кавалер. Ему ещё неясно, кто этот новый поп, друг или… никто.

— Говорят, что положение у вас отчаянное. Говорят, что герцог на вас сердит, а граф так и вовсе со свету сжить желает. Интригует против вас, наёмных убийц подсылает. А ещё и дикие безбожники из-за реки покоя вам не дают.

— Положение моё лучше и не опишешь, — говорит Волков, всё ещё не понимая друг перед ним или…

— И со мной, перед благословением на здешнюю кафедру, долго говорил канцлер Его Высокопреосвященства, брат Родерик.

«Ну, конечно, как же без этого хитреца. Без него тут не обошлось».

— И он просил меня, и сам архиепископ просил меня, быть вам тут опорой.

«И что? Ты будешь мне опорой? Или сразу начнёшь дружить с герцогом?»

— Отец Теодор был мне беспримерным другом, — говорит Волков, — я и на вашу дружбу рассчитываю.

— Вполне обоснованно, вполне обоснованно, — кивает новый епископ, — вот только не могу я понять, как вы умудрились поссориться со всей аристократией графства? Может, вы заносчивы и дерзки? Отчего местные господа не принимают вас?

— Со всеми господами я не ссорился. Раздор у меня вышел всего с одним, — дипломатично отвечает кавалер.

— С графом? — догадывается отец Франциск.

— С ним. А уж через него и другие господа стали мне недружны. Также, я думаю, что и война с горцами сыграла здесь какую-то роль. Не хотят местные нобили, чтобы горцы высаживались на этом берегу реки.

— Да, сие может статься, наверное, так оно и есть, — соглашается епископ. — А что же рассорило вас с графом? Говорят, тяжба?

— Именно тяжба, из-за поместья, что обещано моей сестре по вдовьему цензу. Она была замужем за старым графом, и родила ему сына, но уже после его кончины. Новый граф брата не признаёт и обещанное поместье сестре передать отказывается.

— Тяжбы, тяжбы… Обычное дело для наших времён, — понимающе кивает отец Франциск. — Всё благородное сословие погрязло в вечных тяжбах, и нигде нет от этого бедствия спокойствия. Бич не хуже морового поветрия.

Он замолкает, задумывается. Волков тоже молчит. Так молча они доходят до кафедры и лишь там останавливаются. И уже здесь молодой епископ начинает говорить:

— Филленбург просил меня быть вам опорой, но как мне ею быть, коли вы настроили против себя всех людей вокруг? Со многими знатными господами я говорил, все о вас мнения дурного. Говорят, не спокойный вы, яростный, человек вы в здешних землях новый, а фамилий старых, местных, не чтите.