Все посмотрели в их сторону, а граф спросила с улыбкой:

— Вам понравились котлеты, кавалер?

— Он забыл их взять, папенька, — объяснила Элеонора Августа.

— Так следите за гостем, Элеонора, — сказала граф. — Надо, что бы он все попробовал. Повара у нас лучшие в округе, только у Епископа Маленского не хуже, да и то вряд ли.

— Да, папенька.

— Да-да, дорогая моя, приглядывайте за ним, кавалер пережил тяжкий разговор, — сказал граф, посмеиваясь, — лицо его было таковым, что я боялся, что за железо он возьмется. Жирному бюргеру было бы несдобровать, не отведи я нашего гостя от него.

— Да, папенька, пригляжу, — обещала девушка.

— Неужто по моему лицу было видно, что желаю я разрубить голову этого мерзавца? — спросил Волков.

— Да от ваших глаз можно было свечи разжигать, — ответил граф и все за столом рассмеялись.

После, когда обед был законен, граф и его старший сын встали, Волкова проводить, и Элеонора Августа была при них. А у дверей уже граф, как радушный хозяин, спросил:

— Понравился ли вам обед, кавалер?

— То был лучший обед, что был у меня в этом году, — ответил Волков.

— Вот и прекрасно, — обрадовался младший граф фон Мален, Волков вспоминал, что, кажется, звали его Теодор Иоганн, — раз так, то приглашаем вас к нам в Мален на день святых Петра и Павла двадцать девятого числа. То дни, в которые наш епископ читает проповедь сам, а также в городе будут празднования. Коммуны и гильдии будут ходить по городу, а вечером буду плясать на Главной площади. Приезжайте к нам в Мален.

Хоть и было это приглашение крайне лестное, но Волкову было не до празднеств. Он все еще трясся от мысли, что какой-то подлец из кантона отобрал у него кучу денег, и было то не без участия старшего графа.

— Если изыщу возможность, то обязательно буду, — уклончиво ответил он.

— Нет-нет, так не пойдет, — сказал граф отец. — Вы уж обещайте, вот и Элеонора Августа вас о том просит.

— Обещайте, кавалер, — подтвердила его дочь.

— Обещаю быть в Малене к празднику святых Петра и Павла, — согласился Волков. Ну, а как он мог отказаться?

— Отлично, мы отведем вам хорошие покои, — сказал молодой граф.

На том они и распрощались.

Максимилиана и Сыча тоже отменно накормили и напоили. Они возвращались в Эшбахт немного навеселе, чем Волкова только раздражали.

Вернулись они ближе к вечеру. И все: и Брунхильда, и Бертье, и слуги сразу заметили, что кавалер в дурном расположении духа. Бертье пришел похвастаться волком, что он добыл, уж тот был велик. Но Волков только глянул на него самого хмуро, а зверя смотреть не пошел. Бертье ушел к себе, хотя думал поужинать у кавалера. А он, сидя за столом со стаканом вина в руке, думал только об одном, только о потере денег и унижении, что причинил ему советник Вальдсдорф. И вино ему не помогало, как подумает он о том, что деньги надо графу вернуть, как вспомнит, как улыбался победно советник, так захлестывала его злоба, волнами шла, голод и сон отгоняя.

Даже Брунхильда, и та его успокоить не могла. Так он и просидел чуть не до ночи, пока голова не начала болеть. Раньше, до стычки в Хоккенхайме, почти никогда не болела. А тут уже не в первый раз. То ли старость так приходила, то ли от ран все, то ли вино дурное.

В общем, встал он и пошел спать под теплый бок красавицы.

А утром встал, на дворе солнце, петухи орут, а он так же сумрачен, как и вчера. Брунхильда молчит, по дому суетится, к нему не лезет. Обняла один раз и все. Поумнела, кажется.

А он все про деньги думает. А что тут думать, делать нечего, нужно графу деньги отдавать, семьдесят пять монет. Глянул в кошель, а серебра и полстолька нет у него. Полез в сундук, стал золото считать.

Посчитал и охнул. Из Хоккенхайма выезжал после Инквизиции, так больше четырехсот золотых было у него. То не деньги, то деньжищи были, а сейчас пересчитал — так едва триста шестьдесят осталось. Таяли деньги на глазах. Графу семьдесят пять талеров вернуть — вот и еще четыре золотых. А для расходов еще хоть немного серебра и себе нужно. Так что четырьмя не обойтись.

Позвал монаха к себе. Положил пред ним на стол пять золотых, три гульдена, два флорина и сказал:

— Езжай в Мален, найди менял или банкиров, поменяй золото на серебро. Оттуда поедешь в усадьбу графа, отдашь ему семьдесят пять талеров. То долг мой. Остальное мне привезешь, кстати, ты походи по менялам, сразу не меняй, поищи лучшую цену.

— Да, господин. А как мне найти имение графа?

— Максимилиана с собой возьми. Он там был вчера, — отвечал Волков. — Да, и скажи ему, что бы при оружии был, деньги все-таки, будете возить.

— Так он всегда при оружии, — отвечал монах.

— Пусть доброе оружие берет.

— Хорошо, — сказал брат Ипполит и ушел.

Когда монах удалился, Волков позвал Сыча и сказал ему:

— Собирайся, дельце есть. Еды возьми, на день уедем.

— Дельце? — без азарта интересовался Сыч.

Не очень ему, конечно, хотелось куда-то ехать, хорошо ему лежалось, но дело есть дело. Пошел седлать коней да просить у Брунхильды еды.

Волков тоже собрался. Когда уже выезжали, приехал Брюнхвальд, пригласил смотреть его дом, который только что закончили строить, жена Брюнхвальда кланялась и звала их с Брунхильдой в гости на пирог, а заодно посмотреть, как поставили чаны в сыроварне. Но кавалер был вынужден отказаться. Сказал, что едет на юг поместья и будет к ночи. Ротмистр тогда спросил, не нужна ли его помощь, на что Волков ответил, что возможно понадобятся люди для прибыльного дельца, но попозже. На том и разъехались.

Да, поместье его было велико, к реке, к заброшенной деревне, приехали они уже за полдень. Причем всю дорогу он, усмехаясь, издевался над Сычем, не говоря ему, зачем они едут.

— Экселенц, все, приехали, говорите — зачем тащились в такую даль? — произнес Фриц Ламме, как только они добрались до лачуг.

— Посмотреть, только посмотреть, — отвечал кавалер, когда они выехали на берег.

Они спешились, Волков достал карту. Уселся на песок и стал рассматривать ее, время от времени поглядывая на реку.

— Ну, вы скажите, чего удумали? Или так и будите меня томить?

— Да… Хорошо. Это прекрасное место.

— Да чем же оно прекрасно? — не унимался Фриц Ламме.

— А ты знаешь, что эти мерзавцы тут сплавляют лес?

— Чего? — не понял Сыч.

— Горцы сплавляют тут лес, плоты гонят к Хоккенхайму и ниже на север. Знаешь о том?

— Ну, может, и так, а нам-то что с того?

— А то, что гонят они свои плоты по моей части реки. Вон остров, видишь? — Волков указал рукой на реку.

— Вижу.

— Так вот, остров, вернее, западная его часть — это уже моя земля. И река с этой стороны острова моя.

— Ну и что?

— Пойдешь на тот берег, — произнес кавалер, не глядя на Сыча, все еще разглядывая реку.

— Ну?

— Выяснишь, отчего они не плавают, по своей стороне реки.

Он полез в кошель и достал оттуда пару талеров:

— Разговоришь там кого-нибудь, сможешь?

— Это уж не беспокойтесь. А когда мне туда?

— Да вот поедим и давай… Плавать же ты умеешь?

Сычу, конечно, не нравилась вся эта затея, да делать нечего, он встал, подошел к воде, поглядел на нее, потрогал рукой и сказал:

— Не холодная… Течение быстрое, но одолею.

— Ты не только там про плоты узнавай, ты про все говори, все спрашивай. А лучше найди человека, что все там знает, денег ему посули.

— Уж о том не волнуйтесь, экселенц. Найду, поговорю, посулю.

— Да, думаю в этом ты, мошенник, больше моего смыслишь.

— Так что вы задумали, экселенц? — Сыч с опаской поглядел на него, усаживаясь рядом.

— Пока ничего, — ответил кавалер, он сам еще толком ничего не решил. Он просто думал, как ему вернуть свои деньги и искал способы. — Давай поедим, и плыви.

— Мне, может пару дней там пробыть придется, — сказал Фриц Ламме, встал и снял с лошади сумку с едой.