— И кто это?

— Нотариус Петерс.

— К нему едем? — спросила Ульрика, понимая, зачем им нужен был нож.

— К нему, — сухо ответила Анхен.

Женщины слезли с воза рядом с богатым домом, оправили платья, подошли к воротам. Анхен стала громко и настойчиво стучать в ворота. Для того нож в руку взяла, им стучала. За воротами не сразу, но зашаркали ноги, и злой грубый голос, спросил:

— Ну, кто тут, чего вам, спят господа.

Анхен набрала воздуха побольше и громко, очень чётко выговаривая слова, сказала, делая паузы между ними:

— Отвори… мне… дверь.

Ульрика так не умела и потому с восхищением смотрела на подругу.

— Дверь? — переспросили из-за ворот с удивлением будто.

— Немедля! — почти крикнула Анхен.

Тут же загремели засовы на воротах, и со скрипом отворилась одна створка, Анхен тут же протиснулась в щель и сразу, двумя пальцами ткнула огромного мужика в лоб, приказав ему:

— Стой тут, не шевелись. Жди, пока вернёмся.

И огромный мужик, что был ростом на голову выше её, покорно замер у ворот. А Ульрика прикрыла ворота, и пошли они в дом, хоть темно было, шли уверенно. На второй этаж поднялись, комнату с прислугой прошли, сразу в спальню хозяев.

Там одна маленькая лампа горела на комоде. А в огромной кровати спали муж, жена, а промеж них двое детей. Анхен обошла кровать и заглянула мужу в лицо.

— Он, Ульрика, тронь его, чтобы не шумел, — сказала она, готовя нож, проверила пальцем, острый ли. Нож был остёр.

Ульрика тем временем подошла к мужу и ткнула пальцами его в лоб. Он охнул во сне и дёрнулся, и тут же Анхен повернула его голову лицом от детей, упёрлась левой рукой ему в висок и начала деловито резать нотариусу горло. А мужик, хоть и тронут был, хоть в беспамятстве, глаза стал таращил в ужасе, может силился проснуться, очнуться от сна кошмарного, стонать пытался, хрипеть, стал руки слабые поднимать, отстранятся, сучить ногами, мешать делу.

— Руки ему держи, — говорила Анхен, и Ульрика стала руки его ловить, наваливаться на него и… смеяться. Приговаривал:

— Ишь, и ловкий же какой. Неуёмный.

— Не смеши меня, дурёха, — говорила ей Анхен, разрезая горло нотариусу.

Кровь заливала уже не только подушку, но и её платье. Рукава, так все в крови чёрной были. Брызги горячие и на Ульрику летели, и на подушки, и на перины, и даже на детей, что лежали рядом.

Один из детей, мальчик лет шести, очнулся, открыл глаза, и стал с ужасом смотреть, на то, как какие-то женщины делают что-то страшное с его отцом. Стал шептать что-то матери, Ульрика увидела это и сказала ему с усмешкой и ласково:

— Молча лежи, коли не спишь, не смей рта раскрыть. А то и за тебя примемся.

Мальчик окостенел от ужаса. Отец его уже лежал мёртв, свисая головой с кровати, горло располосовано, от уха до уха — дыра чёрная. А кругом кровь, как на бойне. Всё ею залито. Анхен уже закончила дело. Нож на перину бросила. Стояла с рук кровь стряхивала, на мальчишку смотрела. И Ульрика отпустила руки нотариуса. Тоже вся в крови была.

— Помыться бы, — сказала она.

— Из города выедем и помоемся, — отвечала Анхен, — пошли.

Ульрика с перины нож вязла, обошла кровать, и вложила нож в руку спящей женщины, для смеха. Та проснулась, испугалась, рот открыла кричать, но Ульрика в лоб её пальцами ткнула и сказала строго:

— До утра спи, и ножа из рук не выпускай.

И подруги пошли на выход весёлые. А мальчишка даже смотреть им в след не посмел. У двери мужик огромный стоял, как оставили его. Анхен остановилась рядом с ним, и всё ещё вытирая руки об передник, сказала строго:

— Ворота за нами запри и спи до утра, а про нас забудь.

И пошла на улицу, даже лба его не касалась. Это умение опять восхитило Ульрику.

Сестры сели в возок и поехали на северный выезд. Мимо загулявших пьяниц, горланивших песни, мимо визжащих у кабаков девок, рвущих друг другу космы за не поделённого богатого мужичка. Мимо тусклых огней в маленьких окнах.

Ульрика всё боялась спросить, хоть вопросов у неё была куча, сидела молча. А Анехен уверенно управляла лошадьми, хоть и темно было, знала, куда править. Вскоре пред ними встала городская стража, застава на выезде стояла. Молодой стражник оторвался от костра и звонко крикнул:

— До утра не велено из города выпускать. Спать езжайте.

— Убери рогатки, дурень, — сказала спокойно Анхен.

И негромко, вроде, сказала, а стражники всё услышали, от костра вставали, по голосу видно признали, спешили колья и рогатки с дороги убрать. И ещё кланялись вслед уезжающему в темноту возку.

Ехали они не спеша, и Анхен руку свою временами клала на спину Ульрике, и волосы гладила ей рукою липкой от засохшей крови. И от этого Ульрика готова была ехать хоть куда, лишь бы с ней. С любимой.

А как светать стало, Анхен на пустынной дороге коней остановила.

Спрыгнула с козел, пошла вниз, к реке, в туман, что от реки полз.

Надобно ей было по малой нужде. Села, а вокруг так тихо было, только кони ногами прибирают, да уздой звякают.

И когда дело своё почти закончила, камень увидала. Круглый, ровный и тяжёлый. И позвала Ульрику:

— Родная, иди сюда, облегчись тоже, светает уже, побыстрее поедем, останавливаться не будем.

Ульрику звать дважды не надо, спрыгнула с воза, прибежала довольная, села, подобрав юбки, и что-то спросить собиралась. Да не успела, встала Анхен над ней и ударила её по голове камнем тяжёлым. Сильно ударила, на чепце Ульрики сразу пятно красное растеклось. Ульрика на колено припала, за голову схватилась, глаза на подругу подняла и спросила удивлённо:

— Так за что же, Анхен?

— Не Анхен я боле, и о том, что была ей, знать не должно никому, — спокойно отвечала красавица.

— Я бы и не сказала бы никому, — говорила Ульрика, трогая пятно на чепце.

— Так на дыбе, если попы спросят, разве умолчишь.

И ударила с размаху, сестру и подругу свою, ещё раз тяжким камнем, та повалилась на землю, только рукой ещё упиралась, чтобы совсем не упасть, а второй рукой надумала голову прикрыть и говорила при этом:

— Зря ты так, сердце моё, никто тебя любить не будет, как я.

Но Анхен отвела её руку и стала бить её камнем, ответила:

— Не первая ты, кто мне говорит это. Уж прости, родная. Дальше я сама.

Когда Ульрика уже лежала, не шевелясь, Анхен встала во весь рост, кинула в траву камень, плечи расправила свободно. Осмотрелась, сняла с себя передник, за ночь он много крови впитал, кинула его в репейник, спустилась к реке, у воды села, смыла кровь с рук и лица, с волос, и пошла к возу. Не спешила, поглядывала, как солнце поднимается. Мимо Ульрики прошла, даже и не глянула на неё. Села в воз, взмахнула кнутом, и поехала к новой своей жизни. Не первой уже.

И не боялась никого, хоть была одна на пустынной утренней дороге. Все, кого боялась она, там, за спиной остались, в прошлой жизни.

Не только Брюнхвальд пришёл к Волкову и привёл солдат, приехал к нему и барон фон Виттернауф. Только приехал он утром, а не ночью, как Брюнхвальд. Но сразу отыскал кавалера, почти тогда же, когда его разыскал и Карл.

Они уселись за стол втроём, слуги из гостиницы были скоры и ловки, и Вацлав шмелём кружил тут же, старался угодить важным господам. Он и все остальные видели во дворе карету с гербом Его Высочества, на которой приехал барон. Все видели отряд опытных солдат, что до вечера расположились во дворе гостиницы.

Карл и барон разглядывали Волкова и были удивлены. Не таким они видели его ещё совсем недавно. Кавалер был худ неимоверно, в ворот дорогого колета можно было две таких, как у него, шеи просунуть. Ещё бы: почти неделю в беспамятстве не ел ничего. Выстрижены волосы за правым ухом, и шрам от макушки до шеи, ещё нитки не выдернули. Рука правая зашита. Только глаза всё те же смотрят исподлобья, взгляд неуступчивый.

— Болели? — спросил Карл у Волкова. — Отчего худы так? Не понос ли?