Но Пруфф не успокаивался:

— Просил я вас сменную шестёрку меринов для картауны, одна шестёрка полдня только может хорошо её тянуть, а потом уже хрипят, да жилы себе рвут. Я ещё с дела у оврага просил у вас ещё одну упряжку, да воз, как говорится, и ныне там. Ещё тогда вам говорил, что дороги в земле вашей тяжелы, что кони…

— Как доберётесь до лагеря, так обязательно купим, — обещал Волков, не давая ему закончить, и, чтобы больше не слушать артиллериста, сел на коня. — Обещаю вам.

Любое простое дело, если оно касается полутора тысяч человек, сразу перестаёт быть простым.

Казалось бы, что проще, чем выпечь хлеб. Но если хлеба нужно пятьсот-семьсот кругов, то где на него взять муки; тут тремя пригоршнями не отделаешься; да и кто столько теста вымесит, где на выпечку взять дров, да и где вообще всё это делать.

Муку пришлось дать из своих запасов. То была мука пшеничная, тонкого помола, барская была мука. Мария с девками столько хлебов до вечера не вымесила бы. Пришлось за кашеварами на тот берег посылать. Те везли с собой котлы, хлебопечки, топоры для разделки мяса и всё-всё, что нужно. А на своём берегу срочно пришлось, и за деньги, конечно, просить своих мужиков, чтобы собрали для всего этого дела дров. А съедают полторы тысячи человек, помимо хлеба, не меньше четырёх коров и четырёх свиней в день. Но и от этого людям будет голодно, поэтому к ужину солдатам была привезена ещё телега с шестью мешками чечевицы, четырьмя мешками гороха и тремя мешками лука, помимо корзины чеснока. Но день-то был не простой, вроде как победа случилась, хоть и лёгкая, а солдат в победный день желает кружечку пива выпить. Или даже две; а если ему дать, то он и четыре выпьет.

Поэтому опять на тот берег был отправлен гонец. Там он купил девять больших двадцати-вёдерных бочек самого крепкого пива.

Всё это было хлопотно, всё это было дорого. Можно было привести солдат и сказать: ждите утра, утром переправитесь в лагере и поедите. И ничего, доели бы, что было из солдатских котомок, купили бы что-нибудь сами — в общем, не умерли бы. Но Волков хотел, чтобы каждый его солдат знал, что командир о нём заботится. Что он их ценит, что они для него не скот говорящий, хоть он и благородной стати. Тогда солдат тебя ещё и уважать будет. И при деле твёрже стоять. И если вдруг дрогнет и побежит, то остановится при твоём окрике, а не сшибет тебя локтем с дороги. В общем ни траты, ни хлопоты эти он лишними не считал. И когда к вечеру Брюнхвальд привёл людей к пристани, там уже в котлах кипело жирное варево из чечевицы, из гороха, с луком и чесноком, с хорошими кусками разного мяса. А кашевары уже выбивали днища у бочек с пивом, во всю пробуя его.

Волков неимоверно устал в этот день, но вместо того, чтобы помыться, поесть и лечь спать под одну перину с красавицей Бригитт, он, запретив всем в ходить в залу, стащил вниз свой неподъёмный сундук и там, у стола, отпер его, перед этим позвав Ёгана. Пока мальчишка искал Ёгана, кавалер стал считать своё золото. Он раскладывал его на кучки. Тут было золото, что занял у менял Малена. Тысяча монет. Тут было золото, что он должен был купцам Фринланда за расписки — двести шесть монет. И пятьсот шестьдесят семь монет — прибыль с тех денег, что привёз ему Наум Коэн за поход на мужиков. Хорошая прибыль, чего уж душой кривить; именно эти деньги его сейчас и выручали; те, что он привёз из Хоккенхайма, почти уже закончились.

Он что-то обдумывал, перекладывал монеты из кучки в кучку, снова обдумывал что-то. Когда пришёл Ёган, Волков уже всё золото посчитал и всё распределил по мешочкам.

— Садись, — предложил кавалер.

— Чего, господин, звали? — усаживаясь рядом с ним, спросил его управляющий.

— Как дела у тебя? — спросил Волков.

— Да хорошо идут дела-то, дожди были хорошие, землица сырая, отпахались мы с мужиками хорошо, посеялись вовремя. Время угадали. Думаю, с рожью всё будет хорошо, а с ячменём — так и подавно. И овёс будет для лошадок. Со скотом вашим… Так тоже хорошо. Приплод у скота отличный. У вас в конюшне шесть жеребят, и у коровок хорошо, а чего приплоду плохим быть, если скотину-то кормим не хуже, чем какой господин своего мужика кормит. Так что, дела-то, слава Богу, хорошо, жаловаться грех.

— Да я не о том, не про хозяйство, я про то, как у тебя дела?

— А… У меня-то? — Ёгана, кажется, об этом редко кто спрашивал. — Ну, детей я от брата сюда перевёз. Дом достроил, всё в нем есть.

— Про это ты мне говорил.

— А вот баба моя из монастыря уезжать отказывается. Хворая она у меня, руками мается. Пальцы вот такие, — Ёган показывает, какие у жены страшно толстые пальцы, — да все кривые, узловатые, сама ничего делать не может, только молится. Говорит: зачем я вам, только в обузу буду. Так что дом у меня на старшей дочери. А ей уже шестнадцать. Уже сваты приходили. — Тут он добавляет важно: — Из купцов. Не поди кто с улицы. Так что уйдёт дочка, а на кого мне дом оставить, остальные-то трое малые у меня. Может, я вот тут думаю, жену завести?

— Заведи, — Волков кидает ему золотой.

— А это за что? — удивляется управляющий, поймав монету.

— Дочке на приданное.

— На приданное, — Ёган крутит золотой в пальцах, удивляется ещё больше. — А позвали-то вы меня зачем?

— Поможешь мне закопать, — сказал кавалер, похлопав по самому большому мешку.

Из мешка слышится звон монет.

— Я? — удивился Ёган.

— Ты. Не Сыча же мне для этого звать.

— О, — управляющий делает лицо строгим, — для такого дела Сыча я бы звать поостерёгся.

— Вот поэтому я тебя звал, а не его. На улице стемнело?

— Стемнело, но почему я?

— Больше некому, иди оседлай двух коней, лопату найди.

— А почему вы вашего Максимилиана с собой не возьмёте?

— Потому что он со мной едет, а ты тут остаёшься.

— А куда вы едете? — не понимал управляющий.

— Болван, мы с ним едем на войну, я уже завтра отъеду.

— Ах, на войну, — вспомнил Ёган.

— Могу и не вернуться. Юристам, да нотариусам, да банкирам деньги доверять не хочу, тебе их доверю.

— О, Господи! И много тут?

— Много. Если не вернусь, посчитаешь, будешь жене моей и Бригитт выдавать понемногу. Банкиры попытаются долг взыскать, так ты не отдавай ни одной монеты, молчи о золоте. Они попытаются от поместья куски отодрать, но, я думаю, герцог и граф за жену мою вступятся, как-никак родственница. А вот Бригитт тебе придётся помогать. У неё таких знатных родственников нет. Жена её из дома сразу выгонит. Если замуж её никто не возьмёт сразу, так дом ей купишь, или построишь. Чтобы ей с ребёнком маяться не пришлось. Сестру мою тоже не забывай. Хотя она теперь с такой дочерью с голода не умрёт. И себе тоже можешь взять, но бери по-божески и только при большой нужде.

Ёган молчал, смотрел на кавалера, разинув рот.

— Ну, чего молчишь? — спросил у него Волков.

— Ох, думаю… А может, вы кого другого для дела такого найдёте? Деньжищи-то вон какие. Где мне, мужику, с ними управиться? Там всё считать да думать надо, а я и считаю-то плохо.

Волков на пару мгновений задумался.

— Управиться тебе с ними поможет Бригитт и племянник мой, Бруно. Они оба хваткие, но ты всё равно им денег много сразу не давай.

— Ох, хоть бы вернулись, — чешет голову Ёган.

Не шибко, конечно, он умён, но другого человека, которому он мог доверить все свои деньги, у Волкова не было. Бруно ещё молод. Его обмануть могут. Бригитт… А эта может забрать все деньги и уехать, оставив Элеонору Августу с ребёнком без гроша. Уж больно умна и самолюбива рыжая красавица; своенравна, да ещё этой бабьей злой подлостью полна. За счастье своё бабье или счастье своих детей по головам пойдёт, не постесняется. С ней держи ухо в остро. Ёган… И он, конечно, может своровать золото, и его бес попутать может, но всё-таки он самый честный из тех, кто остаётся. И ничего, что умом не вышел.

— Ну, чего ты сидишь, башку чешешь, иди лопату найди и коней седлай.