«Откуда подлец только знает, неужели следил?»

А тут и Игнатий его, наглеца, заметил:

— А ну пошёл, — рычит кучер, нагибаясь с козел, и в воздухе звонко щёлкает бич.

— Ай, сволочь какая, — кричит Петер Майер и отрывается от кареты, — как больно ожёг!

Он остаётся на дороге, чешет бедро, а Агнес выглядывает в окно и смеётся, видя это: получил, наглец! Поделом!

Выругав и немного напугав портниху, чтобы та лучше старалась, Агнес вернулась домой.

Шла Рождественская неделя, на улицах было много людей в лучшей своей одежде. Люди ходили друг другу в гости, встречаясь на, обменивались поклонами и поздравлениями. А девушка, видя на улицах радостных людей, слыша, как громко они славят святой праздник, тоже хотела, чтобы её кто-то поздравлял. Тоже хотела с кем-нибудь поболтать. А с кем ей было общаться? Со слугами? С вонючим детоубийцей? Со старым хирургом? И тут она поняла, что особо ей и поговорить-то не с кем. Как хорошо было прежде, когда она могла говорить с господином. Он её слушал. И ничего, что с высокомерной улыбкой, но слушал, общался и спорил по вопросам писания. И с братом Ипполитом могла поговорить. А теперь тут, в огромном городе, в котором живёт, как говорят, сорок тысяч человек, ей не с кем было словом перекинуться. Ну не с Утой же, этой собакой о двух ногах, ей говорить. Вот она и ждала званого ужина, на который её пригласил банкир Энрике Ренальди, хоть и не знала, доведётся ли ей там поговорить с людьми. Хотя вряд ли, приличной деве в обществе подобает больше молчать, а вот торговое, но тайное дело вести с епископом ей точно придётся. Нет, в том, что ей удастся продать зелье попу, она не сомневалась. Раз поп его искал, значит, и купит. Лишь бы у него деньги были, а уж убедить его она сможет.

И всё-таки, даже этот ужин был не тем, чего она искала для своей души. Ужин был важен для дел. Только для дел. И умные разговоры с господином и братом Ипполитом тоже всё не то было. Ведь не могла она о своих тайных силах, о своих скрытых умениях им рассказывать. Даже господину не могла, хотя он многое знал про неё. А ей так хотелось поделиться этим хоть с кем-нибудь. Похвастаться, показать, что она может, какие зелья умеет вываривать, увидать восхищённые глаза и выслушать похвалы. Ну, а кто мог её похвалить? Вот эти вот людишки, что жались к стенам, когда её карета проезжала по улицам? Городские пузаны, хозяева лавок и мастерских, глупые бабы, что вечно хлопочут по кухне да по дому, волнуясь о своих многочисленных выводках да о своих никому не нужных бессмертных душах. Да расскажи она им про свои умения, так они к попу тут же побегут. Донесут сразу. Нет, никому из всех этих людей она рассказать о себе не могла. Прислуга и так о ней знала и боялась её, даже Игнатий её побаивался. Вот и стала она иной раз заглядывать на рынки, бродила там, как будто искала себе редкие приправы, а сама всё высматривала и высматривала там женщин, особенно смотрела среди тех, что торговали травами да настоями. Заглядывала им в глаза, пытаясь узнать среди них таких же, как она. Сестёр.

Но пока никого не находила, то ли скрывались бабы, боясь показать себя, то ли не было ей подобных на рынках. В общем, томилось сердце молодой женщины. Ни подруг, с кем поделиться, ни любимого, с кем спать лечь.

— А ну стой, — крикнула она кучеру, увидав на палке возле лавки шляпника связку разных шапок.

Карета тут же встала. А Агнес выглянула из окна и произнесла, показывая пальцем на шапки:

— Покажи, что у тебя есть.

Расторопный продавец, который только что болтал с соседом, тут же кинулся к ней со всеми шапками, что были привязаны к шесту:

— Какую вам угодно посмотреть, госпожа?

Агнес некоторое время выбирала, разглядывая шапки, и потом сказала:

— Вот ту, красную, с фазаньим пером.

— Ах, как хорош ваш выбор, — тут же забубнил продавец, отцепляя шапку от палки, — все благородные девицы, что не замужем, такие носят.

— Девицы? — Агнес взяла шапку в руки. — Что ты врёшь, дурак? Разве девы в нашем городе такие носят? Не видела я таких шапок на головах дев. Я вообще её для юноши покупаю.

— Конечно-конечно, — ничуть не смутился торговец, — для юноши лучше и быть не может. Вон какое перо у неё, и такую красную шапку все издали будут видеть.

— Ну и сколько? — спросила девушка.

— Восемьдесят пять крейцеров, добрая госпожа, — с улыбкой сообщил торговец.

— Восемьдесят пять? — это было явно недорого для фетровой шапки красного цвета, да ещё и с большим пером. Но в Агнес давно поселилась женская страсть к торговле. — Шестьдесят дам.

— Госпожа моя! — шляпник даже в лице переменился. — Да разве ж это цена, я по такой лёгкой цене отдаю из-за праздника, иначе талер бы просил. Вы поглядите, какой фетр, на нём ножками вашими прыгать можно, он всё одно форму удержит, а перо? А краска какова? Дайте хоть восемьдесят!

— Думаешь одурачить меня, подлец? — почти без злобы говорит Агнес. Она даже подумывает так у него шапку забрать, без денег, и уверена, что заберёт, если надумает, коли не решила бы раньше для себя в городе силы свои не применять по мелочи и без надобности. И она говорит ему так убедительно, как умеет: — Думаешь, что молодая женщина перед тобой — так одурачишь её? Нет, не выйдет. Давай за шестьдесят крейцеров шапку. Соглашайся немедля, прохвост.

Она кидает ему монету.

— Хорошо, хорошо, госпожа, — сразу говорит продавец, поймав талер, ему, торговцу, что всю жизнь торгует, и в голову не придёт перечить такой… деве. Он и сам не понимает, почему согласился, но уже лезет в кошель за сдачей. Отсчитывает, причём медь отдать ей не решается. Берёт серебро, да и то самое новое, не потёртое.

А когда девица уезжает, торговец отчего-то чувствует облегчение. И Бог с ним, что не взял за хорошую шапку хорошую цену, шапок таких он ещё сделает, а вот торговаться с этой злой девицей ему было на удивление в тягость.

А вот Агнес чувствовала себя, наоборот, прекрасно. Она получила то, что хотела, и по той цене, что ей была мила. Шапку она купила… Конечно, для юного булочника с крепкими руками, вдруг вправду придёт, не побоится. Вот как раз подарок ему к празднику будет. Она от мысли, что он может к ней прийти сегодня, вдруг немного заволновалась. Это ж нужно ужин приготовить. Нужно новую нижнюю рубаху надеть, чистую, мало ли что. А что может случиться? Да ничего не может, разве она покажет мужику свою рубаху? Разве допустит до себя? Он же из бюргеров, да ещё и работник. Нет, конечно. Главное, вина много не пить. Да, вина она вообще не велит подавать. И тут она уже волноваться стала не на шутку. Даже дурища Ута, что сидела напротив, и та заметила это:

— Госпожа, дурно вам?

— Если ко мне гости сегодня будут, так вели горбунье вина на стол не подавать, — чуть не закричала Агнес.

— Гости будут? Это тот наглый булочник, что на двери кареты вис? — уточнила служанка.

Агнес даже застеснялась. Подумала, что служанка будет смеяться над ней, что она таких низких гостей принимает, и, собравшись, сказала строго:

— Не твоё дело, сказано тебе на стол вина для гостей сегодня не ставить.

— Как изволите, скажу горбунье, чтобы не ставила, — послушно сказала служанка. Она знала уже свою госпожу, уж лучше ей не перечить и на всё отвечать согласием, когда она так волнуется.

Подарков было столько, что дворовые устали вино, пиво, масло и мёд в подвал спускать. Посуду, серебрёную и простую, расставить было некуда, отрезы шёлка, бархата, дорогого сукна сложили в большой сундук, так его закрыть потом не смогли. Хлопот было много. Тут как раз последние свободные покои для монахини, для матери Амелии готовили. Кровать искали. Хорошо, что монашка была проста. Кровать просила малую. Брат Ипполит ей свою уступил. Перенесли также туда комод, зеркало, столик. От перин она отказалась, попросив одеяла. Больше в доме свободных комнат не было.

Волков сразу понял, что с этой старой монашкой он ещё хлебнёт лиха. Только в доме появилась, только за стол села, так сразу свои порядки заводить стала: