— С хворым, господин, что лежи в доме напротив винного двора. Может, мне остаться с ним, пока он не представится?

— Пошли, поглядим, — кавалер слез с коня, чтобы размять ноги.

Они, и Еган с ними, подошли к дому, что был напротив ворот склада, монах открыл дверь, и они вошли внутрь, там, в большой комнате прямо на столе, как покойник лежал солдат, он был без сознания, грудь его покрыта была язвами, на шее, под челюстью, надулись огромные лиловые волдыри.

— Солдат, ты слышишь меня? — сказал кавалер.

— Он не слышит вас, господин, он почти все время в беспамятстве, приходит в себя — только воду пьет, — сказал монах. — Думаю, что останусь тут с ним на пару дней, более он не протянет.

Кавалер глянул на юношу и не ответил ему, он протянул руку Егану:

— Еган, арбалет.

— Господин! Что вы надумали? — монах в ужасе уставился на Волкова.

— Ты причащал его? — спросил тот, ожидая пока слуга натягивал тетиву.

— Нет, не по сану мне, только смотрел за ним да молился.

Волков взял взведенное оружие.

— Не делайте этого. Господин. Грех это.

— Он не выживет? — спросил Волков.

— Кто ж от чумы выживает.

— Ну, тогда то не грех, если я буду тяжко умирать, так не дайте мне мучиться, — кавалер поднял оружие.

— Господин! — монах встал перед ним.

— Я не оставлю тебя тут, завтра поутру тут будут еретики, знаешь, что они делают с монахами?

— Что? — спросил юный монах. — Вешают?

— Бывает, что и вешают, бывает, что и жгут, а бывает, что и просто бьют, учитывая, что недавно мы убили их предводителя — бить тебя будут сильно, так что молись за этого бедолагу, монах, и уйди, — Волков рукой отодвинул монаха в сторону и, не целясь, выпустил болт. Солдат руку поднял вверх, как-только болт вошел ему в голову, он словно пытался, что-то схватить, то, что ускользало от него, и потом он сразу умер. Рука упала и свисла со стола.

Не говоря ни слова, кавалер сунул арбалет слуге и пошел прочь из провонявшего смертью дома.

Все уже было готово, все собрано и уложено. Телеги выходили со двора, двор опустел. Он был замусорен и загажен, он вонял. И теперь посреди двора чернела большая куча пепла и головешек, которую никто не ворошил, и убирать не собирался. Кости колдуна Волков оставил хозяевам двора, теперь это была их доля.

Он выехал со двора последним, с ним был Еган, а перед ним, за телегой с седлами, шел брат Ипполит, читая молитвы про себя. Волков так и ехал последним, и из ворот города выезжал последним.

Он победил, он взял, что хотел, он не оставил в городе своих людей, взял большую добычу, и получил славу. Поверг славного и сильного врага, сжег мерзкого и злобного колдуна. Рыцарь выезжал из ворот последним, и это был уже не тот рыцарь, что въезжал в них.

Тот был рыцарь авансом, рыцарь милостью жирного попа, волнующийся и неуверенный. А этот был настоящий рыцарь, с верными людьми, с уважением и богатством. Рыцарь уставший, но все еще сильный.

У самых ворот он остановился и обернулся. На город Ференбург опускались сумерки. Ему здесь было нелегко, но сейчас он был доволен тем, как все сложилось. Когда ехал он сюда, думал все время: пойдут ли за ним люди. Теперь он не сомневался в себе. Он знал, что он может многое. И люди за ним пойдут.

— Поедемте, господин, вон темень какая идет, — заныл Еган, — чего мы тут? Да и жрать охота. Вам тоже, наверное.

Да есть ему действительно хотелось. Он повернул коня и поехал в лагерь. Там уже пылали костры, готовилась еда, у его великолепного шатра Волкова встретили Брюнхвальд, Пруфф и Роха.

— Господа, — сказал он, слезая с лошади, — велите всем вашим людям мыться уксусом и сарацинской водой. Скажите, что всех кто не захочет, будем выпроваживать в город. Хворые нам тут не нужны.

— Все помоются, как скажете, — заверил Брюнхвальд.

А кавалер с приятным удивлением отметил про себя, что таким образом этой фразой старый ротмистр признал его главенство.

— Все будет сделано, — сказал Пруфф.

Теперь, когда они вышли из города с такими богатствами, Пруфф готов был выполнять любые прихоти Волкова.

— Я прослежу, — обещал Роха.

— Еган, грей мне много воды, и готовь много вина. После мытья я прошу вас всех господа к себе на ужин.

Все, и Пруфф и Брюнхвальд и Роха кланялись. Они были польщены приглашением.

Ночью, он даже не проснулся когда кто-то легко и бесшумно вошел в его шатер. Еган на входе пробубнил что-то тихо и чуть раздраженно, и все. Он даже не вздрогнул, ни к мечу не потянулся, когда кто-то горячий и сильный забрался к нему под плащ, улегся рядом, приник к нему, крепко обняв. Обдавая его сладкими запахами женской кожи и женских волос. Даже не открыв глаз Волков сказал:

— Я же велел не приходить, пока неделя не пройдет, не слышала что ли? Все мои слова слушают, а тебя они вроде и не касаются, что ли?

А она закинула на него ногу так, что его правая нога оказалась между ее ног, навалилась сладкой тяжестью сверху и, грея холодную свою руку об его живот, поцеловала в губы жадно и долго. Засыпав его сверху волосами. Потом оторвалась и сплюнула:

— Фу, а чего вы кислый-то такой?

— Так уксусом мылся, — ответил он.

— Ишь ты, — шептала она совсем рядом, живая и горячая. — Нельзя уксусом мыться, кожу он сушит, шелуха пойдет. Зачем же им вы мылись?

— Чтоб язвой не пойти, доктор из Ланна советовал.

А он лежал и млел, ощущая ее дыхание на щеке. И слушал ее глупости. Чувствуя, как ее рука опускается по животу вниз.

— И что ж, вы весь такой кислый?

— А ты попробуй.

— Сначала скажите, вы там, в городе, скучали по мне?

Вообще-то в городе ему было совсем не до скуки, но говорить ей он об этом не стал:

— Скучал каждую ночь.

— Честно? Говорите как на духу, как на исповеди, — пытала Хильда.

Он обхватил ее одной рукой, прижал к себе, стал нюхать ее шею, и волосы, другой рукой гладил ее крепкий зад и бедро.

— Ну, говорите, че вы принюхиваетесь, скучали по мне? — не отставала она. — Честно говорите!

Он запустил руку ей между ног, и сказал:

— Только о тебе и думал.

— Честно?

— Честно.

Она стояла посреди шатра, оправляла нижнюю рубаху, собиралась платье надеть, кавалер лежал, ею любовался.

— Чего вы так глядите? — спросила девушка.

— Ничего, красивая ты.

— Да, прям красивая? — это был не вопрос, а требование продолжить восхищение.

— Да. Ты скажи как ты тут без меня жила?

— Да уж не тужила, — беззаботно заявила Брунхильда, — уж на мешках с горохом не спала, как с вами.

Кровати у кавалера не было, Еган сложил мешки с бобами и горохом, накрыл их попоной, вместо одеяла плащ, спать было можно.

— А на чем же спала?

— Да уж на кровати.

— У фон Пиллена?

— А хоть и у него, а что ж нельзя что ли? Он молодой да горячий, говорит что любит.

— А ты и уши развесила.

— А хоть и развесила, — вдруг зло сказала Хильда, и быстро накинула платье. — От вас такого сроду не слыхала, а он может, и женится, обещал.

— Женится? Он? На тебе? Ты умом тронулась, он из родовой знати. А ты из холопов. Женится… — Волков зло ухмылялся.

— Вы себе палатку-то добрую отобрали, у кого-то отбирать, то вы мастак, — холодно говорила девушка, оглядываюсь вокруг, — да вот кровати у вас нет, пока кровати не будет, больше к вам не приду. У Георга буду спать.

Она откинула полог и вышла вон, даже и «до свидания» не сказав.

— Дура, — крикнул кавалер ей в след.

Сел на кровати, посидел, разминая кости, прислушался к своим старым ранам, и сказал зло:

— Жениться он ей обещал, вот дура.

И заорал:

— Еган, мыться и завтрак.

— Пруфф, трофеи мы взяли богатые, несмотря на то, что вы хотели из города сбежать со своими людьми.

Кавалер не пригласил капитана за стол, Пруфф стоял, и изображал из себя смирную овечку, хотя пару дней назад едва не отдал приказ напасть на Волкова. Ну, а теперь, когда речь шла о дележе добычи, он был кроток и смиренен.