— Вы уж простите меня, друг мой, но и вы и я знаем, что такое дисциплина, сиречь повиновение пред старшими! — он поднял вверх палец.

— И кто же отдал вам приказ? — холодно спросил кавалер.

— Ну, а кто, как не первый секретарь суда, он. Прислал смету на содержание арестантов, а в ней приписка: «Незамедлительно выпустить всех, кто не записан в судебный реестр». То есть все те, кто не ждёт суда, должен быть отпущен. Все бродяги, шлюхи и дебоширы, драчуны и похабники все, все, все — пошли на выход. Вот и ваши тоже пошли, в реестре их не было.

— Могли бы и предупредить меня, — произнёс кавалер с укором.

Старик встал к нему близко, положил ему руки на плечи, и, касаясь седой бородой его одежды, заговорил тихо:

— На словах… На словах велено было вас о том не предупреждать. Но я послал к вам человека днём, но никого из ваших людей в трактире не было, была одна ваша служанка, молодая. Ей и было предано на словах, что людей ваших вечером выпустят. Она вам не сказала разве?

— Что за служанка? — интересовался Волков.

— Почем мне знать, сударь мой, а у вас что, много служанок?

— Сыч, — позвал кавалер, — Эльза тебе что-нибудь передавала про сидельцев наших, то, что их отпускают?

— Ничего, экселенц, — подошёл Сыч, — первый раз слышу.

— А эта, замарашка, как её… Жена Лодочника?

— А, эта, Гретель её звали… — вспомнил Фриц Ламме.

— Точно, она ничего не говорила?

Сыч задумался, а потом озадачено произнёс:

— Так я её со вчерашнего дня и не видел, не ночевала она в людской сегодня.

Волков стал ещё мрачнее, захотелось ему найти виновного, да кто тут виноват, сам не оставил девку в тюрьме. Сам и виноват.

— Ну что, сударь мой, скажете, виноват я, в том, что упустили вы своих сидельцев?

— Скажу. Вы не виноваты. Спасибо вам, господин комендант, — Волков поклонился ему, а старик обнял его как родного.

Сыч придерживал ему стремя, когда он садился на коня и говорил:

— А я думаю, чего сержанта сегодня нет, думаю, проспал подлец, а он видно не проспал, видно он боле не появится. Кажись, надоели мы этому городу.

Волков мрачно молчал, трогая коня шпорами, поехал к трактиру, а Сыч запрыгнул на своего, догнал кавалера и продолжил:

— Что теперь делать будем, экселенц?

— Писать письма, — отвечал Волков, думая о чем-то, о своём.

В трактире их поджидал ещё один сюрприз, как только кавалер вошёл в залу, так к нему тут же устремился распорядитель Вацлав, ещё издали начал кланяться и так старался, что Волков почувствовал недоброе. Так оно и вышло. Вацлав говорил вежливо, и улыбаясь:

— Уж не сочтите за грубость, достославный рыцарь, но по велению хозяина нашего, сказано мне взымать с вас плату за проживание в королевских покоях. Уж сегодняшний день будет для вас бесплатным, а за следующие дни, коли надумаете остаться, придётся платить.

И был так любезен и ласков распорядитель трактира, что захотелось Волкову дать ему в морду, руки чесались, но кавалер сдержался, ни к чему на холопе срываться, коли хочешь господина проучить. А господином тут был бургомистр. Тот самый бургомистр, которого барон фон Виттернауф считал верным человеком.

Внешне Волков остался вежлив и холоден, и съезжать из таких роскошных покоев ему явно не хотелось, и он спросил:

— А сколько же ваши покои будут мне стоить, если я надумаю сам платить?

— Два талера за ночь, — радостно сообщил ему распорядитель, — а так же за людей ваших, что в людской ночуют, и за коней ваших в конюшне ещё талер.

Тут уже кавалеру пришлось приложить усилия, чтобы не влепить мерзавцу оплеуху, за такие-то цены. А мерзавец улыбался всё так же ласково, кавалер скривился, ничего не ответил и пошёл в свои покои, писать барону письмо.

Как пришел, сел за стол, сидел, сцепив пальцы в замок, и уставившись в стену — думал и был зол. Даже сапоги не снял. Ни вина не просил, ни пива. Ёган на цыпочках ходил, зная, что господину в таком расположении духа на глаза попасться — не дай Бог! Сыч же в своём нестираном колете и вовсе сидел в людской, носа в залы не совал, а Эльзе, хоть была она и в чистом платье, да и монаху тоже, передалось тревожное состояние Сыча. Все сидели и ждали, когда господина отпустят бесы. А кавалер сидел и злился на бургомистра, знал он, что все препятствия ему чинит именно бургомистр, видно надоело тому, что кто-то по его городу ездит, людей будоражит и в холодный дом бросает. Там допросы чинит, ищет чего-то, а чего — не говорит. Любой бургомистр осерчал бы. А ещё Волков злился на барона, который считал бургомистра честным человеком, который поможет делу. Нет, делу он не помогал, а мешал, и кавалеру стало ясно: чтобы продолжить розыск, ему требовались полномочия. Чтобы и самого бургомистра, коли потребуется, в рог скрутить можно было.

В общем, долго он сидел, думал, и надумал, что не только барону писать нужно требуя у него полномочий. Ещё написать ротмистру Брюнхвальду надобно, чтобы с добрыми людьми своими пришёл к нему сюда, так как полномочия, не подкреплённые мечами и алебардами, мало чего стоят. И монахам написать в Ланн надумал, отцам из Святого Трибунала, брату Николасу и брату Иоганну, что были с ним в Альке. Им он собирался описать ситуацию в Хоккенхайме, и объяснить, что для Святой Инквизиции работы тут хватит надолго, и работа эта весьма прибыльна будет, так как бабёнок подлых здесь много, и недобрым они промышляют издавна, а посему и серебра у них в достатке будет.

Как всё это он обдумал, потребовал себе чернила и бумагу, и гостиничный слуга всё принёс, но перья были плохи, и Волков тут же капнул на дорогую скатерть чернилами. От того ещё больше злился, хоть скатерть не его, и от злобы этой глупой письма и вовсе не получались.

Давно он не писал таким людям как барон. Грязное и глупое письмо доверенному лицу герцога разве пошлёшь. Приходилось стараться. И как тут стараться, если перья дурно точены. А письма приходилось по два писать, потому, как не знал он, где сейчас барон. Может он ещё в Альке, а может он уже в Вильбурге. Тоже самое было и с Брюнхальдом, может он со вдовой ещё, а может уже в Ланн поехал. А ещё письмо монахам. Так что, пока написал пять писем, все руки перепачкал, кучу бумаги извёл и скатерть заляпал. Он уже проголодался, а ему даже пива никто не принёс. Ёган, и тот сбежал из покоев, видя как бесится кавалер, в очередной раз комкая испорченную бумагу. В довершении ко всему, на рукав дорогого колета попали чернила.

За это он отчитал Максимилиана, не вовремя пришедшего в его покои спросить у него что-то об одном из сёдел, которое требовало ремонта. Волков высказал ему, что он небрежен и отправил его на почту с письмами. А сам зло звал Ёгана, чтобы поменять запачканную одежду. После чего, решил ехать обедать в любой трактир, в котором о нём не знают, и вряд ли будут травить. Всё-таки боялся он отравы. В общем, утро и день были преотвратны.

Лейтенант Вайгель был человек умный, и был он из хорошей семьи. И первое обстоятельство, и второе, содействовало его успешному продвижению по службе. Но в городе Хоккенхайме он достиг пределов карьерного роста. Стать капитаном он не мог, так как по городскому уставу капитаном всех городских войск был штатгальтер императора. И как не пытался изменить это правило герцог Ребенрее, император свою привилегию — назначать городского главнокомандующего, отдавать не хотел. И посему, лейтенанту приходилось мириться с тем фактом, что его непосредственным начальником был не кто иной, как бургомистр, а не император, который тут никогда не появлялся.

Вайгелю, человеку, за плечами которого было несколько военных компаний, подчиняться бургомистру, которого он считал первостатейным жуликом и отъявленным трусом, было непросто. Но уж больно выгодна была должность начальника стражи в богатом городе. Настолько выгодна, что порой он забывал жалование получать. Поэтому приходилось терпеть, и что ещё хуже, участвовать в грязных делах бургомистра. Вот и теперь этот взбалмошный тип вызвал его и стал у него требовать выгнать кавалера, что рыщет по городу с непонятной целью. Но лейтенант, который недавно ужинал с этим кавалером, уже понял, что его просто так не выгнать. Этого кавалера запугать не получится. Лейтенант Вайгель смотрел на бургомистра, который лихорадочно расхаживал по кабинету и придумывал один за другим глупые способы, как избавить город от назойливого пришлого. Лейтенант со скептической миной слушал весь этот бред бургомистра и думал: «Ишь ты, видать, и вправду этот пришлый глубоко суёт свой нос, раз тебя так припекает. Тебя и твою благочестивую старуху, с которой вы весь город доите. И что это ты так разволновался, ведь сам обер-прокурор у тебя в дружках ходит. Или от этого кавалера и обер-прокурор не спасет? Интересно, что же это за кавалер такой?»