Здесь он говорил не совсем то, что думал. Он и сам был бы рад отправить малолетних детей и дряхлых стариков в Палмарис. Но считать монахов союзниками? В этом он очень сомневался.

— Они ехали даже быстрее, чем вы думаете, — воспрянул духом Роджер. — Мне не рассказать, какой была их скорость. Ноги у лошадей так и мелькали, а один всадник, что ехал позади повозки, двигался так быстро, что мне показалось, будто он сам — наполовину лошадь.

Эти слова взволновали беженцев из Дундалиса, всех, кто знал Лесного Духа, кто сражался рядом со Смотрителем и наслаждался чарующими звуками его волынки. Однако Элбрайн и Пони не позволили себе поддаться общим чувствам. Ведь они собственными глазами видели конец кентавра.

— Как ты думаешь, они и сейчас продолжают ехать? — спросил Элбрайн у Роджера.

— Сейчас они уж точно на полпути к Палмарису.

— Тогда и говорить о них бесполезно.

Однако Элбрайн решил следить за монахами. Если караван был послан на поиски Эвелина и камней и, если с помощью магии монахам удалось кое-что узнать, тогда их обоих и в самом деле могут объявить вне закона.

Караван прибыл в Сент-Прешес практически незаметно для тамошних монахов. Даже настоятель Добринион не пришел приветствовать вернувшихся братьев. Эту обязанность возложил на себя Маркворт, который вместе со своими телохранителями тихо встретил караван у задних ворот монастыря.

Магистр Джоджонах не удивился, увидев, кого отец-настоятель взял с собой в Палмарис. Он знал, что Юсефа и Данделиона готовили на роль Карающих Братьев и им предстояло заменить покойного брата Квинтала. Из всех младших монахов Санта-Мир-Абель Джоджонах симпатизировал этой паре меньше всего. Брат Юсеф, монах третьего года, был родом из Юманефа, родного города Эвелина, но на этом их сходство заканчивалось. Невысокого роста, худощавый, он умел зло и напористо драться во время учебных состязаний и не брезговал ничем, лишь бы выйти победителем. Брат Данделион, пробывший в монастыре около двух лет, был полной его противоположностью: эдакий медведь с ручищами толстыми, как бревна. На состязаниях его часто приходилось удерживать, ибо он, добившись преимущества, был готов покалечить своего собрата. В прежние времена подобные действия грозили изгнанием из монастыря, но в нынешнее мрачное время отец-настоятель лишь посмеивался над прытью молодого монаха. Маркворт неоднократно отмахивался от сетований магистра Джоджонаха по поводу брата Данделиона, уверяя его, что они найдут подходящее место для этого дикаря.

Джоджонах часто удивлялся, каким образом Данделион с Юсефом сумели пройти нелегкий отбор и оказаться в монастыре. Ведь из каждой тысячи или даже двух тысяч желающих вступить в обитель оставалось не более двадцати пяти человек. Джоджонах не сомневался, что среди сотен отвергнутых юношей было немало таких, кто по своему характеру, уму и благочестию оказался бы более пригоден для пути монаха.

Однако этих двоих приняли по непосредственному распоряжению отца-настоятеля. Данделион, по словам Маркворта, был сыном его «дорогого друга». Магистр Джоджонах понимал, что дело в другом. Данделиона приняли в монастырь из-за того, что он обладал необычайной физической силой. Других причин не существовало. Он стал одним из личных телохранителей Маркворта, заменив собой Квинтала.

По поводу Юсефа отец-настоятель объяснил, что с исчезновением Эвелина в Санта-Мир-Абель вообще не осталось выходцев из Юманефа, и, чтобы сохранить контроль над этим городком, нужно было исправить подобную оплошность.

Магистру Джоджонаху оставалось лишь вздыхать; он не мог что-либо изменить.

Повозки поставили во внутренний двор. Прибывших разместили по кельям, предусмотрительно отделив их от местных собратьев. Магистру Джоджонаху отвели тихую келью в дальнем конце громадного здания, позаботившись, чтобы рядом не было никого из его спутников и в особенности — брата Браумина. Того разместили в другой части монастыря. Зато рядом с ним оказался брат Фрэнсис, и магистр понимал, что это — отнюдь не случайность.

И все-таки в ту же ночь Джоджонаху удалось незаметно выскользнуть из кельи и встретиться с братом Браумином на трифории — подобии балкона в главной часовне монастыря.

— Подозреваю, что его держат в подземелье, — сказал магистр.

Он провел руками по статуе брата Аллабарнета, которого здешние монахи называли братом Яблочное Семечко. Магистр ощущал, с какой любовью сделана эта статуя, и понял: вот истинная работа, вдохновленная Богом.

— И, конечно же, в цепях, — отозвался брат Браумин. — Великий грех ложится на плечи отца-настоятеля за подобное обхождение с героическим кентавром.

Магистр Джоджонах жестом велел ему умолкнуть. Как бы ни был силен гнев, нельзя допустить, чтобы кто-то услышал их речи, направленные против отца-настоятеля.

— Вы спрашивали у него? — поинтересовался брат Браумин.

— Маркворт теперь мало что рассказывает мне, — ответил Джоджонах. — Он знает, что происходит в моем сердце, хотя нельзя сказать, чтобы в своих поступках я чересчур сопротивлялся распоряжениям настоятеля. Он назначил мне встречу утром, на рассвете.

— Чтобы поговорить о Смотрителе?

Джоджонах покачал головой.

— Сомневаюсь, что о кентавре будет произнесено хоть слово. Нам предстоит говорить о моем отъезде. Я так считаю, ибо отец-настоятель намекнул, что я поеду вперед каравана.

Брат Браумин уловил тревогу в голосе Джоджонаха, и его мысли сразу же обратились к двоим прислужникам Маркворта. Не задумал ли отец-настоятель убить Джоджонаха по дороге? Эта мысль ужаснула Браумина и показалась предельно нелепой. Однако как он ни старался, прогнать ее не удавалось. Браумин не решился заговорить об этом вслух, поскольку не сомневался, что и самого Джоджонаха посещают схожие мысли.

— Что требуется от меня? — спросил брат Браумин.

Магистр усмехнулся и как-то неопределенно развел руками.

— Не сворачивай с пути, друг мой, — сказал он. — Храни истину в своем сердце. Едва ли нам по силам что-либо еще. Я не согласен с направлением нашего ордена, но отец-настоятель не одинок. Да, приверженцы нынешнего курса значительно превосходят нас, считающих, что церковь сбилась с пути.

— Наши ряды возрастут, — решительно проговорил брат Браумин.

После того что он увидел и пережил на вершине разрушенной Аиды, он говорил эти слова с глубокой уверенностью. Рука Эвелина со сжатыми пальцами, поднимавшаяся среди каменного хаоса, связала для него воедино все слова, все рассказы об Эвелине и все намеки о заблуждении, в которое впала нынешняя церковь. Стоя у могилы Эвелина, брат Браумин понял свое дальнейшее предназначение. Он знал, что, скорее всего, это приведет его к столкновению с верховными иерархами, но был готов сражаться.

Брат Браумин расправил плечи и уверенно произнес:

— Наш путь — это самый благочестивый путь.

Магистру Джоджонаху было нечего возразить в ответ на эти слова. Добро и справедливость непременно восторжествуют. Он не имел права сомневаться в этом, ибо таков был основополагающий принцип его веры. Но сколько веков еще пройдет, прежде чем Абеликанская церковь вернется на свой истинный путь, и какими неисчислимыми страданиями придется за это заплатить?

— Храни истину в своем сердце, — повторил Джоджонах. — Кротко распространяй слово, но не против отца-настоятеля и подобных ему, а слово во имя Эвелина и тех, кто обладает таким же щедрым сердцем и такой же мудростью души.

— Трудно говорить о кротости, когда кентавра держат в цепях, — возразил брат Браумин. — Отец-настоятель может вынудить нас на открытое выступление против него, когда мы уже не сможем молчать.

— Есть разные степени молчания, брат, — ответил магистр Джоджонах. — А теперь ступай к себе и не бойся за меня. Я спокоен.

Брат Браумин долго глядел на своего дорогого наставника, затем низко поклонился, поцеловал его руку и ушел.

Магистр еще долго пробыл на тихом трифории, разглядывая статуи святых и недавно изготовленную статую брата Аллабарнета. Более века назад этот монах прошел немало миль, сажая яблони для пропитания будущих поселенцев. Настоятель Добринион неустанно хлопотал о канонизации Аллабарнета, мечтая дожить до этого момента.