Наконец, всё было готово. Зал суда был простой и современный, с обшитыми красноватыми деревянными панелями стенами. По сигналу бэйлифа мы все сделали «встать, суд идёт», как это показывают по телевизору. Как выяснилось, судьёй на процесс оказался назначен тот же самый Себастьян Херрингтон, который вёл предварительные слушания. Он вошёл и уселся за длинным столом того же красноватого оттенка, что и стенные панели. Позади стола по одну сторону от него висел флаг Мичигана, и американский флаг – по другую. Рядом со столом судьи находилось место для свидетеля.

Дешон и Карен сидели за столом истца, который стоял рядом с местами жюри. Тайлер и Лопес сидели за точно таким же столом. Перед этими двумя столами находилось широкое пространство, покрытое желтоватой плиткой; эта зона, как сказал мне Малкольм, именуется «колодцем».

Я не был участником процесса, и поэтому сидел на галерее для зрителей, которая, в отличие от тех, что я видел по телевизору, была сдвинута в сторону, так что можно было видеть лица и истца с ответчиком, и судьи и свидетелей.

Малкольм Дрэйпер сидел рядом со мной. Также на галерее присутствовали две дочери Тайлера, двенадцати и восьми лет, за которыми присматривала его чопорная жена. Дети были совершено очаровательны; их присутствие было явно призвано создать у присяжных впечатление о нас как о бессердечных монстрах, лишающих милых крошек их законного наследства.

Разумеется, процесс транслировался по телевидению, и все остальные места были заняты преимущественно репортёрами. Также присутствовали несколько представителей «Иммортекс», приехавшие сюда из Торонто.

– Заслушаем вступительное слово, – сказал судья Херрингтон, подперев рукой подбородок. – Начнём со стороны истца. Мистер Дрэйпер?

Дешон поднялся. Сегодня на нём был тёмно‑синий костюм, светло‑синяя рубашка и галстук, оттенок которого занимал промежуточное положение.

– Дамы и господа присяжные, – сказал он, – Библия недвусмысленно заявляет: «почитай отца твоего и мать твою». Это не просьба и не рекомендация – это одна из десяти заповедей. Что ж, мы все сегодня здесь потому, что некий человек – очень жадный человек – решил нарушить эту заповедь. – Он встал позади Карен и положил руки ей на плечи. – Познакомьтесь с матерью этого человека. Это Карен Бесарян, знаменитая писательница. Она многие годы тяжело работала, создавая одних из самых запоминающихся персонажей современной литературы. Она заработала этим много денег – и она их заслужила. В конце концов, это и есть американская мечта, верно? Усердно трудись, и ты далеко пойдёшь. Но теперь её сын – он сидит вон там, некто Тайлер Горовиц – решил опозорить свою мать самым бесстыдным, самым оскорбительным, самым вопиющим способом. Он говорит, что она мертва, и её деньги теперь должны перейти к нему.

– В ходе этого процесса вы узнаете, что Карен Бесарян за человек. Вы узнаете, что она любящая, отзывчивая, щедрая и добрая. Она не просит вас присудить ей выплату материального или морального ущерба. Всё, чего она хочет – чтобы её сын оставил попытки реализовать её завещание до того момента, когда она в самом деле умрёт. – Дешон по очереди заглянул каждому присяжному в глаза. – Разве она просит слишком многого? – Он сел и похлопал Карен по руке.

Похожее на рожок для обуви лицо Херрингтона качнулось.

– Спасибо, мистер Дрэйпер. Ваше вступительное слово, миз Лопес?

Мария Лопес встала. Она была одета в жакет такого густого красного оттенка, какого я раньше не видел – поразительно, что я до сих пор продолжал обнаруживать новые цвета. Брюки на ней были чёрного цвета, блузка тёмно‑серого.

– Дамы и господа присяжные, этот процесс не о жадности, – она покачала головой и печально улыбнулась. – И не о деньгах. Он о любящем сыне, который хочет, чтобы его мать обрела покой, о скорби, о том, чтобы сделать то, что сделать должно. – Она замолчала, чтобы в свою очередь пройти через ритуал заглядывания в глаза каждому из присяжных. – Завершение дел умерших родителей – одна из самых печальных обязанностей в жизни человека. Это разрывает сердце, но это должно быть сделано. Попытки третьих лиц продлить страдания несчастного Тайлера бесчеловечны. Карен Бесарян мертва, и мы это докажем. Она умерла на Луне. Что же касается… машины , сидящей в этом зале и утверждающей, что она – Карен Бесарян, мы покажем, что она является самозванкой, пытающейся присвоить себе деньги, на которые у неё нет никаких прав. Позволим же Тайлеру похоронить свою мать.

– Я согласна с истцом лишь в одном. Настоящая Карен Бесарян была щедрой женщиной. Она завещала больше десяти миллиардов долларов благотворительным фондам – таким, как Американское общество борьбы с раком, Гуманитарное общество США и «Врачи без границ». Эти деньги сделают возможным огромный объём добрых дел. Никто не скорбит о кончине Карен Бесарян больше, чем её преданный сын Тайлер. Но он хочет увидеть, как состояние его матери поможет другим людям – в точности, как она сама того хотела перед тем, как умерла. Не будем же препятствовать исполнению последней воли великой женщины. Спасибо.

– Хорошо, – сказал судья Херрингтон. – Мистер Дрэйпер, приступайте к представлению дела со стороны истца.

Войдя в ресторан американской кухни Верхнего Эдема, я заметил Малкольма Дрэйпера, сидящего в одиночестве и читающего что‑то с планшета. Я подошёл‑подпрыгал своей подскакивающей лунной походкой к его столику.

– Привет, Малкольм.

Он вскинул голову.

– Джейк! Садитесь.

Я отодвинул стул на другом краю стола и сел.

– Что читаете?

Он поднял планшет так, чтобы мне был виден экран. «Диномир». Он слегка пожал плечами.

– Мой сын был без ума от этой книги, а я так и не собрался её прочесть. Должен признать, она очаровательна.

Я покачал головой.

– Ну почему всегда так? Ничто так не увеличивает продажи автора, как его смерть.

Он нажал жал кнопку выключения на планшете.

– Только, разумеется, Карен Бесарян на самом деле не умерла, – сказал он. – Мнемосканированная Карен получит свои отчисления.

Я фыркнул.

– Будто она их заслужила.

Перед Малкольмом стоял бокал вина. Он отпил из него.

– Она в самом деле их заслужила. Вы это знаете.

Я снова фыркнул, и Малкольм пожал плечами. Он, должно быть, увидел официанта у меня за спиной, потому что сделал рукой подзывающий жест; его таффордское кольцо блеснуло.

И действительно, через мгновение появилась официантка: белая, лет двадцати пяти, кудрявые волосы, да и все остальное изгибалось где надо.

– Добрый вечер, джентльмены, – сказала она. – Чего желаете?

– Для начала салат цезарь, – сказал Малкольм. – Без крутонов. Потом филе‑миньон, завёрнутое в беконе, средне прожаренное. Толчёная картошка с чесноком. Горох, морковь. Сделаете?

– Конечно, мистер Дрэйпер. Всё, что пожелаете. А для вас, мистер Салливан?

Я посмотрел на неё и растерянно заморгал. Откуда она знает, как меня зовут? То есть, она, конечно, обслуживала меня раз или два, но…

День выдался длинный, а у меня снова начинала болеть голова – возможно, из‑за слишком сухого воздуха. Так или иначе, мне не хотелось копаться в меню, так что я сказал:

– Мне всё то же самое, только вместо гороха с морковью принесите спаржи. И да, салат мне с крутонами.

– Филе также средней прожарки?

– Нет, чуть поменьше. И из альбертской говядины.

– Конечно. Что будете пить?

Я решил сегодня покапризничать.

– Принесите мне «Old Sully's Premium Dark».

– Хорошо, сэр. Заказ будет готов через…

– У вас оно есть? – спросил я. – У вас есть «Old Sully's»?

– Конечно, сэр. Мы сделали запас специально для вас. Мы имеем полное досье на всех, кто переезжает сюда.

Я кивнул, и она удалилась.

– Видите? – спросил Малкольм, хотя тут всё и так было очевидно. – Это великолепное место.

– Ага, – сказал я. – Круто. – Я оглядел помещение. Я ел в этом заведении несколько раз, но никогда его толком не осматривал. Декор, разумеется, был выше всяких похвал: тёмные стенные панели, как в лучших стейк‑хаусах – хотя наверняка из того же самого взбитого реголита – белые скатерти, витражные светильники: полный фарш.