Фрэнк посмотрел на Паквуда Смазерса, потом снова на тело.

– Нет.

Фрэнк обошёл второй, третий и четвёртый этажи, которые занимали тосоки, вместе с немецким учёным по фамилии Коль. Они останавливались у каждой обитаемой комнаты и приглашали живущего в ней тосока пройти с ними. В конце концов все собрались в гостиной шестого этажа. Была половина пятого утра.

Тосоки терпеливо ждали. Фрэнк пересчитал их – их было лишь шестеро. Так, посмотрим: это капитан Келкад, это Рэндо. Торбат. И…

– Просите, что заставил ждать, – произнёс голос. – Что случилось?

Фрэнк обернулся и испытал потрясение почти такое же сильное, как при виде изуродованного тела Клита. По коридору двухметровыми шагами приближался тосок, которого он никогда раньше не видел – с серебристой кожей.

– Кто… кто вы такой? – спросил Фрэнк.

– Хаск.

– Но… у Хаска светло‑синяя кожа.

– Была, – сказал тосок. – Я сегодня линял.

Фрэнк осмотрел существо. Левый фронтальный глаз у него действительно был оранжевым, а правый – зелёным.

– О, – сказал Фрэнк. – Простите.

Хаск вошёл в гостиную и уселся. Фрэнк осмотрел семерых пришельцев. Они видели на Земле многое. Хотя им старались показать человечество с лучшей стороны, наверняка они видели и какие‑то из худших. Тосоки сталкивались с бедностью и загрязнением природы, и они знали, что полицейские сопровождают их, чтобы охранять от возможного нападения со стороны людей, которые хотят причинить им вред.

И всё‑таки способность человечества к насилию до сего момента оставалась для них абстракцией. Но сейчас – сейчас придётся им сказать.

– Друзья мои, – произнёс Фрэнк в море круглых, как блюдца, глаз. – У меня плохие новости. – Он замолк. Чёрт, почему у тосоков нет мимики? Он всё ещё не умел толком распознавать движения их черепных щупальцев. – Клит умер.

На несколько секунд повисла пауза.

– Для людей это нормально – умирать без предупреждения? – спросил Келкад. – На вид он был здоров.

– Он умер не от естественных причин, – сказал Фрэнк. – Его убили.

Семь карманных компьютеров пискнули, не совсем синхронно.

– Убили, – повторил Фрэнк. – Это означает, что смерть была причинена другим человеком.

Келкад издал тихий звук. Компьютер перевёл его как:

– Ох.

– Сэр, – сказал лейтенант Перес, входя в роскошный офис на восемнадцатом этаже здания Уголовного суда округа Лос‑Анджелес, – у нас, э‑э… несколько нестандартная ситуация.

Окружной прокурор Монтгомери Эйджакс посмотрел на него из‑за своего безупречно чистого стола.

– В чём дело?

– Я хотел бы, чтобы вы посмотрели отчёт криминалистов по делу Колхауна.

Эйджакс был седовлас и голубоглаз, с длинным, густо загорелым лицом – багамский загар, не калифорнийский.

– Что‑то необычное?

– Посмотрите сами, сэр. – Он положил фотографию прокурору на стол. На ней был кровавый U‑образный отпечаток на сером ковре.

– Что это? Подкова?

– Мы не могли понять, сэр. Я подумал, что это, возможно, отпечаток каблука, но криминалисты сказали нет. Однако взгляните ещё вот на это, сэр. – Он положил рядом с фотографией газетную вырезку. На ней было чёрно‑белое фото Келкада, оставляющего след ноги у Китайского театра Манна. Отпечаток по форме был почти идентичен кровавому следу.

– Боже праведный, – сказал Эйджакс.

– Я то же самое подумал, сэр.

– Есть способ определить, кто из тосоков оставил кровавый отпечаток?

– Возможно, хотя отпечаток не очень детализированный.

– Есть другие улики против тосоков?

– Ну, нога Колхауна была отрезана каким‑то невероятно острым инструментом. Он прошёл сквозь ногу, практически не сжимая мышечных тканей, он и в кости‑то едва задержался. Он перерезал бедренную артерию, и из‑за того, что срез был такой чистый, из Колхауна попросту вытекла вся кровь.

– И?

– И парни в лаборатории попросту не знают, какой инструмент из сделанных людьми способен на такой фокус. Вскрытие брюшной полости также выполнено механически. А вот отгибание рёбер – да, это, похоже, делали вручную. Края рёбер подобны лезвиям, и Фейнстейн нашёл на одном из них соединение, которое не смог идентифицировать. Это может быть тосокская кровь.

Прокурор уже видел фотографии с места преступления.

– Хорошо, – сказал он. – Но кто бы из тосоков это ни сделал, он должен быть весь в человеческой крови. Если это и правда был тосок, то он должен был как‑то себя очистить.

Перес кивнул.

– Я думал об этом, сэр.

– И?

– И я сегодня опрашивал всех тосоков. Однако один из них выглядел не так, как по телевизору. Вы помните того, с серо‑синей шкурой?

Эйджакс кивнул.

– Так вот, сейчас он серебристо‑белый.

– Словно вымылся с отбеливателем?

– Больше того, – сказал Перес. – Мне сказали, что он сбросил кожу.

– Как змея?

– Именно, сэр. Как змея.

Прокурор задумался.

– Знаете, – медленно произнёс он, – есть ведь ещё одна возможность.

– Какая?

– Подстава. – Эйджакс помолчал. – Не все любили Колхауна.

– Если это подстава, то тогда это должен быть кто‑то из сопровождающих, которые путешествуют вместе с тосоками. Никто другой не мог пробраться в здание.

Эйджакс кивнул.

– Это так. Проверьте их прошлое. – Пауза. – Начните со Смазерса.

– Смазерса?

– Я видел, как Колхаун его обсмеял на центральном канале. Это было обидно.

– Сделаю.

– И будьте чрезвычайно тщательны, Перес. Если мне придётся выдвинуть обвинение против пришельца, я хочу быть на сто процентов уверенным, что мы не ошибаемся.

Фрэнк шёл по кампусу Университета Южной Калифорнии мимо здания Клейнсмидовского центра. Он ненадолго задержался посмотреть на его стосемидесятишестифутовую башню, видимую сквозь колоннаду; башню венчал пятисотфунтовый решётчатый глобус – словно объеденный до скелета мир.

Фрэнк знал, каково это – быть объеденным до скелета; пять лет назад он развёлся, и его двенадцатилетняя дочь жила с бывшей женой в Мэриленде.

Был канун Рождества; кампус будто вымер. Фрэнк привык, что на Рождество обычно холодно; он вырос в Канандэйгуа, в штате Нью‑Йорк, где зимы многоснежные и морозные. Но здесь вдоль аллеи высились пальмы, и Фрэнку была даже слишком тепло в его чёрной нейлоновой ветровке с логотипом NASA на спине.

На Рождество было хуже всего; Марию никогда не отпускали к нему на Рождество. Хотя в этом году он даже радовался его приближению – у Клита тоже не было семьи, и они собирались отпраздновать вместе. Планировался обмен подарками; Фрэнк купил для Клита тройку оловянных звездолётов от Франклин‑Минт: классический «Энтерпрайз», оригинальный клингонский линкор и ромуланская «птица войны». Все вместе они стоили шестьсот долларов; далеко не дёшево, но с тем бо́льшим удовольствием Фрэнк их заказывал.

И вот на тебе…

Он сделал ещё несколько шагов, прежде чем осознал, что происходит. Будь это в Верхнем Нью‑Йорке – будь сейчас нормальная рождественская погода – его дыхание превращалось бы в клубы пара, но здесь, в тепле, среди пальм, бесстыдно украшенных рождественскими огнями, никто не мог заметить, что он плачет.

Клит и Фрэнк познакомились в аспирантуре; они дружили двадцать лет.

Боже, как ему будет его не хватать.

Фрэнк нашёл лавочку под пальмой и опустился на неё, закрыв лицо руками.

Весёлого Рождества, подумал он.

И снова расплакался.

Через три часа Перес снова явился в кабинет окружного прокурора.

– Ну что, я перетряхнул Смазерса.

– Докладывайте.

– Когда на «Пи‑би‑эс» задумали новую астрономическую передачу, им нужен был кто‑то, кто заменил бы Карла Сагана[186]. Первыми в их списке стояли Клетус Колхаун… и Паквуд Смазерс.