– Можно сказать и так.

– И адвокат истца обвинил Верховный Суд в том, что он просто передвигал линию, разделяющую жизнь и смерть, пока она не стала политически приемлемой, не так ли?

– Да, мистер Дрэйпер имел в виду что‑то такое.

– Но, конечно же, вы хотите, чтобы присяжные этого жюри передвинули другую линию – очевидную, неопровержимую, обозначающую момент смерти мозга – в другое место ради вашего личного удобства, не правда ли?

– Я бы так не сказала, – сухо ответила Карен.

– А ведь вы сами в прошлом занимались играми в джерримандеринг, не так ли?

– Мне о таком неизвестно.

– Нет? Миз Бесарян, у вас есть дети?

– Разумеется. У меня есть сын, Тайлер.

– Ответчик на этом процессе, верно?

– Да.

– А другие дети?

Карен выглядела как… я не мог сформулировать; её пластиковое лицо исказилось таким образом, как я ни разу ещё не видел, и я не знал, какую эмоцию ооно выражает.

– Тайлер – мой единственный ребёнок, – сказала, наконец, Карен.

– Ваш единственный живой ребёнок, – сказала Лопес, – верно?

Иногда вы читаете в книгах о том, как рот человека от удивления образовывает идеальное «О»; лица из плоти и крови на самом деле не могут такого сделать, но синтетическая физиономия Карен изобразила её безупречно, когда Лопес задала этот вопрос.

– Вы сама женщина, – сказала Карен. – Как вы можете быть так бессердечны? Какое отношение к делу может иметь тот факт, что я потеряла дочь, когда она была ещё в колыбели? Думаете, я до сих пор не плачу и не могу уснуть, когда о ней вспоминаю?

Мария Лопес в первый раз оказалась в полнейшей растерянности.

– Миз Бесарян, я…

Карен не унималась.

– Господи Боже мой, миз Лопес, вытащить это…

– Честное слово, миз Бесарян, – воскликнула Лопес. – Я понятия не имела! Я не знала.

Карен скрестила руки на груди. Я взглянул на присяжных; у всех у них были такие лица, словно они ненавидят Лопес всеми фибрами души.

– Правда, миз Бесарян. Я… я глубоко сочувствую вашей утрате. Правда, Карен… пожалуйста, простите меня.

Карен малчала.

Лопес повернулась к судье.

– Ваша честь, может быть, небольшой перерыв…

– Двадцать минут, – сказал Херрингтон и стукнул молотком.

Панель управления шлюзовой камерой лунобуса располагалось, как этого и следовало ожидать, рядом с дверью шлюзовой камеры. Пилот ещё не появился, что было очень кстати. Я взошёл на борт первым и дождался остальных. На самом деле мне хватило бы одного, но… но, чёрт побери, следующие два пассажира, две женщины, белая и азиатка, вошли вместе. Ну, что поделаешь.

Я переместился к управлению шлюзом и уже готов был нажать соответствующую кнопку, когда увидел, что не кто другой, а сам Брайан Гадес идёт по коридору, взмахивая в воздухе хвостом своей причёски. Будет лучше с ним внутри или снаружи? Мне нужно было принять решение немедленно, и я решил, что с ним внутри удар будет даже сильнее. Я дождался, пока он пройдёт через шлюз, и затем нажал кнопку аварийной блокировки…

Две женщины уже заняли свои места. Они сели не вместе; несмотря на то, что, входя, болтали друг с другом, подругами они, похоже, не были. Гадес ещё стоял, и он удивлённо обернулся, услышав звук задраиваемого шлюза.

Он обернулся и впервые заметил меня; его глаза стали круглыми.

– Салливан?

Я вытащил горный пистолет из маленького рюкзака, который я положил на сиденье рядом с собой, а потом кашлянул, прочищая горло в сухом воздухе кабины.

– Мистер Гадес, дамы – прошу меня простить… – Я замолчал; макушку словно пронзило иглой боли. Я дождался, пока она поутихнет.

– Мистер Гадес, дамы, – снова повторил я, словно предыдущие мои слова не висели до сих пор в воздухе, – это угон.

Я сам не был уверен, какой реакции ждал: визга, криков? Все трое тупо смотрели на меня.

Наконец, Гадес произнёс:

– Вы ведь шутите, правда?

– Нет, – сказал я. – Не шучу.

– Вы не можете угнать лунобус, – сказала женщина‑азиатка. – Его здесь некуда угонять.

– Я не собираюсь его куда‑то угонять, – сказал я. – Я собираюсь оставить его здесь подключённым к жизнеобеспечению Верхнего Эдема, пока не будут выполнены мои требования.

Вот так. Это был не совсем кафетерий в «Вулворте», но сойдёт.

– И чего же вы требуете? – спросила вторая женщина.

– Мистер Гадес знает – а вам я скажу позже. Но сперва позвольте сказать, что я не хочу причинять вред кому бы то ни было; это они причиняют мне вред. Моя цель – чтобы все мы вышли отсюда живыми и невредимыми.

– Мистер Салливан, пожалуйста, – сказал Гадес.

– «Пожалуйста»? – я фыркнул. – Я говорил вам «пожалуйста». Я умолял вас. Но вы отказали.

– Должен быть другой способ, – сказал Гадес.

– Такой был. Вам он не понравился. Ладно, хватит пока разговоров. Мистер Гадес, сядьте – вон там, в первом ряду.

– Или что? – спросил Гадес.

– Или, – сказал я, старайся, чтобы голос звучал ровно, – я вас убью. – Я поднял горный пистолет.

– Что это? – спросила женщина‑азиатка.

– Приспособление для альпинизма, – сказал я. – Стреляет металлическими штырями и пробивает человека насквозь.

Гадес на мгновение задумался, потом усадил своё долговязое тело в одно из двух передних кресел. Потом повернул его так, чтобы оказаться лицом ко мне.

– Очень хорошо, – сказал я. – Теперь – я больше не хочу, чтобы за мной шпионили. Все трое: провернитесь к своему иллюминатору и опустите виниловую шторку.

Никто не двинулся.

– Быстро! – рявкнул я.

Сначала подчинилась азиатка, потом вторая женщина. Гадес демонстративно напрягся, якобы пытаясь опустить свою, потом повернулся ко мне и сказал:

– Она застряла.

Я не собирался перегибаться через него и проверять, так что просто сказал:

– Вы врёте. Закройте её.

Гадесь подумал, потом с преувеличенным усилием потянул за шторку, и она опустилась.

– Так‑то лучше, – сказал я. Потом указал на белую женщину. – Вы – встаньте и закройте все остальные шторки, пожалуйста.

– «Пожалуйста»? – сказала она, передразнивая меня, передразнивающего Гадеса. – Вы хотите сказать, «сделайте это, или я вас убью»?

Я не собирался вступать в споры.

– Я канадец, – сказал я; я по‑прежнему держал пистолет, но опустил руку. – Я не могу не сказать «пожалуйста».

Она застыла на мгновение, потом слегка пожала плечами, поднялась и пошла по салону, опуская шторки.

– Также закройте дверь в кабину.

Она подчинилась. Переднее панорамное окно больше не было видно из салона – что означало, что через него теперь не было видно нас.

– Спасибо, – сказал я. – Теперь займите своё место.

С другой стороны шлюза послышался стук – кто‑то пытался заставить нас его открыть. Я его проигнорировал и вместо этого переместился к панели связи рядом с дверью шлюзовой камеры. На ней был двадцатисантиметровый экран видеофона.

На экране появилась привлекательная темноглазая брюнетка.

– Транспортный контроль Хевисайда лунобусу‑четыре, – сказала она. – Что случилось? У вас поломка шлюзовой камеры? Пробоина в корпусе?

– Хевисайд, это лунобус‑четыре, – сказал я в камеру. – Говорит Джейкоб Салливан. Со мной ещё три человека, в том числе Брайан Гадес, так что делайте в точности, как я скажу. Не пытайтесь войти в лунобус. Я знаком с принципами его работы; спросите Квентина Эшберна, он подтвердит. Если я не получу того, что мне нужно, я открою топливный бак. Моногидразин из него сублимирует в облако взрывчатого пара, и я запущу маршевый двигатель и подожгу его. Взрыв уничтожит половину Верхнего Эдема.

Глаза брюнетки округлились.

– И вас также, – сказала она. – Вы ведь тоже умрёте.

– Я уже мёртв! – крикнул я. Чёрт, я пытался сохранять спокойствие, но молотки у меня в голове стучали всё сильнее. – Я – кожура, сброшенная кожа. У меня ни личности, ни документов. – Я сделал глубокий вдох, потом сглотнул. – Мне нечего терять.