– Но то была эра бумажных историй болезни, не правда ли? Кто знает, что с ними стало за все эти годы. И всё‑таки нашим специалистам удалось установить, что примерно в это время – начало 2000‑х, правильно? – в Канаде существовал какой‑то препарат для лечения рака на основе интерферона, который никогда не была официально одобрен в Штатах, и поэтому мы ничего про него не знали. Он давно уже ушёл с рынка; в 2010 появились гораздо более эффективные средства. Но мы пытаемся отыскать образцы, чтобы провести тесты. Он думает, что если вы принимали этот препарат, то он мог стать причиной неудачи нашей процедуры, предположительно, уничтожив некоторые важные вирусы комменсального типа.

– Господи, вы должны были готовиться тщательней, – сказал Дон. – Мы можем вас засудить.

Петра немного подобралась и решительно посмотрела на него.

– Засудить нас за что? За то, что процедура, за которую вы не платили, не нанесла никакого вреда?

– Дон, пожалуйста, – сказала Сара. – Я не собираюсь ни с кем судиться. Я не…

Её голос затих, но он знал, что она собиралась сказать. «Я не хочу тратить то время, что мне осталось, на хождение по судам». Он ободряюще погладил её по плечу.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Но вы можете попробовать снова? Может быть, повторная операция? Ещё одна попытка роллбэка?

– Мы уже пытались попробовать ещё раз. С образцами тканей, что мы взяли у вашей жены. Никакого эффекта.

Он чувствовал подступающий к горлу комок. Будь оно проклято – будь они все прокляты. Коди Мак‑Гэвин, за то, что принёс эту безумную идею в их жизнь. Люди из «Реювенекс». Чёртовы инопланетяне с Сигма Дракона II. Они все могут отправляться в ад.

– Это смешно, – сказал Дон, качая головой. Он убрал руку с плеча Сары, потом сцепил руки за спиной и начал ходить взад‑вперёд по гостиной, гостиной, которая была домом для него и его жены, гостиной, по которой учились ползать их дети, гостиной, с которой было связано так много воспоминаний, так много истории – их с Сарой общей истории, годы за годами, хорошие и плохие, тучные и тощие.

Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул.

– Тогда я хочу, чтобы вы остановили и мой процесс тоже, – сказал он, на короткое время оказавшись спиной к обеим женщинам.

– Господи, нет, – сказала Сара. – Не делай этого.

Он повернулся и зашагал к ним.

– Это единственное, что теперь имеет смысл. Я никогда этого не хотел, и я уж точно не хочу этого, если того же не получишь ты.

– Но ведь это подарок судьбы, – сказала Сара. – Это всё то, о чём мы говорили: увидеть, как растут наши внуки, увидеть их детей. Я не могу – не позволю тебе от этого отказаться.

Он покачал головой.

– Нет. Мне это не нужно. Больше не нужно. – Он перестал ходить и посмотрел прямо на Петру. – Отключите его.

Карие глаза Петры расширились от удивления.

– Я не могу. Мы не можем.

– В каком смысле «вы не можете»? – сказал Дон.

– Ваше лечение уже завершено, – сказала Петра. – Ваши теломеры удлинены, свободные радикалы вычищены, ДНК восстановлена и так далее. Нет способа это отменить.

– Должен быть, – сказал он.

Петра философски пожала плечами.

– Не думаю, что на поиск способов сокращения срока человеческой жизни выделяют много грантов.

– Но вы ведь можете остановить омоложение, нет? То есть, я понимаю, что я не могу снова стать физически восьмидесятисемилетним. Пусть так. Мне сейчас – сколько? полагаю, около семидесяти, правильно? Просто остановите роллбэк на этом самом месте. – Он ткнул пальцем вниз, словно ставя точку. Семидесятилетним ещё можно будет жить; это будет не так плохо, пропасть будет преодолимой. Айвен Кремер, в конце концов, был женат на женщине на пятнадцать лет моложе его. Правда, Дон не мог припомнить никого из своего круга, кто был бы женат на женщине на полтора десятка лет старше, но наверняка это не редкость в наши дни.

– Омоложение невозможно остановить до срока, – сказала Петра. – Целевой возраст кодируется на этапе генной терапии. Переделать уже нельзя. Каждый раз, как ваши клетки делятся, вы становитесь физически моложе и крепче, пока конечная цель не будет достигнута.

– Значит, сделайте ещё одну генную терапию, – сказал Дон. – Ну, которая перепишет…

– Мы пробовали это на животных, – сказала Петра, – просто чтобы знать, что будет.

– И?

Она пожала плечами.

– Это их убило. Деление клеток полностью прекратилось. Нет, вам придётся дождаться, пока роллбэк не дойдёт до конца. Мы, конечно, можем отменить то, что запланировано на потом – восстановление зубов, коленных суставов, пересадку вам новой почки, когда вы окрепнете достаточно, чтобы выдержать операцию. Но какой в этом будет смысл?

Дон почувствовал, как учащается его пульс.

– То есть я всё‑таки обречён стать двадцатипятилетним?

Петра кивнула.

– Омоложение завершится через несколько месяцев, но когда это произойдёт, таков будет ваш биологический возраст, и с этого момента вы снова начнёте стареть с нормальной скоростью.

– Господи, – сказал он. Двадцать пять. Тогда как Саре по‑прежнему будет восемьдесят семь. – Господи Иисусе…

Петра выглядела, будто поражённая громом и медленно, почти незаметно покачивала головой.

– Что? – спросил Дон.

Она вскинула взгляд, и, казалось, её глазам понадобилось какое‑то время, чтобы сфокусироваться.

– Простите, – сказала она. – Просто… я и представить не могла, что буду извиняться за то, что дала кому‑то лишние семьдесят или восемьдесят лет жизни.

Дон снова скрючился рядом с сидящей в кресле женой. Как мучительно больно это бы было совсем недавно – и всё же от того, что сейчас он может сделать это без труда, он не испытывал никакой радости.

– Прости, дорогая, – сказал он. – Мне так жаль.

Но Сара покачала головой.

– Не нужно. Всё будет хорошо. Вот увидишь.

Как всё может быть хорошо? удивился он. Они прожили всю жизнь синхронно друг с другом: родились в один год, выросли среди тех же самых событий. Оба точно помнили, где они, девятилетние, были тот момент, когда Нил Армстронг впервые ступил на Луну. Оба были подростками, когда случился Уотергейт; им было под тридцать, когда пала Берлинская стена; за тридцать, когда рухнул Советский Союз; за сорок, когда был обнаружен инопланетный разум. Даже до того, как они встретились, они шагали по сцене жизни вместе, вместе старели, становясь лучше, как две бутылки вина одного урожая.

В голове у Доно всё плыло, и, казалось, перед глазами тоже. Лицо Сары начало расплываться – слёзы в его глазах сделали то, что не смогла чудо‑терапия «Реювенекс» – стёрли её морщины и разгладили черты.

Как и большинство учёных, работающих в программе SETI, Сара часто работала допоздна после того, как в 2009 году было получено первое сообщение инопланетян. В один из таких вечеров Дон пришёл её проведать в её университетский офис по окончании своего рабочего дня в «Си‑би‑си».

– Есть кто дома? – позвал он.

Сара с улыбкой на лице развернулась к нему, входящему в дверь её офиса с красно‑белой коробкой «Пицца Хат».

– Ты просто ангел! – воскликнула она. – Спасибо!

– О, – сказал он. – А ты что, тоже есть хочешь?

– Свинья! Что ты там купил?

– Большой «Любитель Пепперони», потому что… гмм… я люблю пепперони, а ты любишь меня…

– О‑о‑о‑о!  – сказала Сара. На самом деле она предпочитала грибы, но он их не переносил. В комбинации с его нелюбовью к рыбе это породило его фирменную максиму, которую Сара выслушивала от него по множеству различных поводов, своего рода псевдоапология его пищевых пристрастий: «Следует есть только ту еду, что эволюционировала сходным с тобой образом. Только теплокровные животные – млекопитающие и птицы, и только фотосинтезирующие растения».

– Ну, спасибо, что пришёл, – сказала она, – а о детях ты подумал?