И всё же принадлежность к чёрной расе нечасто становилась преимуществом. Он уже привык к тому, что в ресторане официантки путают его заказ с заказом единственного на весь ресторан другого чёрного клиента. Белые постоянно путали его с другими чёрными, которые, за исключением цвета кожи, были совершенно на него не похожи и частенько моложе его на десяток‑другой лет.

То, что он такой большой и чёрный, было полезно только для одного – для поздних прогулок. Даже здесь, в Брентвуде, большинство жителей опасались выходить на улицу после полуночи, но Дэйл знал, что никто не решится его ограбить, а поскольку он редко возвращался домой раньше девяти вечера, то был благодарен судьбе, что хотя бы ночные улицы для него не закрыты. Конечно, всегда оставалась проблема патрульных машин, которые останавливались возле него и просили показать документы единственно из‑за того, что на дворе ночь, а он – чёрный, гуляющий по богатому белому предместью.

Прогуливаясь сегодня, он размышлял о деле. Улики против Хаска были убедительны. Его отсутствие алиби; его линька в ночь убийства; тот факт, что он уже проводил вскрытие, изымая органы погибшей Селтар; видео, на котором он орудует как раз таким режущим инструментом, каким могло быть совершено убийство – и рассуждает о том, как много потерял его народ вследствие того, что ему больше нет необходимости охотиться.

Дэйл шагал дальше. Далеко впереди навстречу шёл белый мужчина с маленькой собачонкой. Он заметил Дэйла и перешёл на другую сторону улицы. Дэйл покачал головой. Это никогда не прекратится – и всегда будет обидно.

Судья Прингл не должна была позволять присяжным видеть, как Стант сбрасывает кожу. Возможно, одного этого хватит для апелляции, если произойдёт наиболее вероятное и присяжные признают Хаска виновным. И пусть Зиглер так и не смогла пока поднять этот вопрос в зале суда, она обязательно озвучит его в своём заключительном слове: Хаск и Стант, поскольку они сводные братья, и линять должны были почти синхронно. То, что этого не произошло, доказывало, что линька Хаска была вызвана искусственно – а зачем ещё делать это в день убийства, если только не из‑за совершённого в тот вечер преступления?

Эхо шагов Дэйла разносилось в ночи. Несколько собак залаяли на него из‑за высоких каменных стен, но он не возражал; собаки на всех лают одинаково. Если бы Дэйл не был всё время так занят, он бы и сам завёл собаку.

Или жену, если уж на то пошло.

Он был обручён, когда учился на юридическом, но они с Келли разошлись ещё до окончания учёбы. Она тогда увидела, на что похожа его работа, как он ей предан, осознала, как мало в его жизни остаётся места для чего бы то ни было, кроме его карьеры. Дэйл часто о ней думал. Он понятия не имел, что с ней стало, но надеялся, что где бы она ни была, она нашла своё счастье.

Он приближался к перекрёстку; круг света изливался на бетонный тротуар с уличного фонаря наверху. Он вышел на свет и продолжил путь по перпендикулярной улице.

И вот тут его настигло озарение – как сложить вместе все кусочки головоломки.

Боже, если он прав, то…

Если он прав, то Хаск на самом деле невиновен.

И он может это доказать.

Конечно, Хаск не станет сотрудничать. Но это будет не первый раз, когда Дэйл спасает клиента вопреки его собственному желанию. Шагая вдоль по тёмной улице, Дэйл чувствовал, что знает, кого покрывает Хаск.

Он уже назначил опрос Смазерса на завтра, однако после этого ему будет нужно позвонить доктору Эрнандес. А потом…

Дэйл развернулся и зашагал домой так быстро, насколько позволяло ему его немолодое тело.

– Пожалуйста огласите своё имя и фамилию для протокола? – сказал клерк.

Мужчина с квадратной головой, белыми волосами и такой же бородой склонился к микрофону свидетельской скамьи.

– Смазерс, Паквуд. – Он продиктовал фамилию по буквам.

Дэйл мог на этом этапе вызвать кого‑нибудь другого, но, вызвав Смазерса в качестве эксперта‑свидетеля защиты, он надеялся дать понять присяжным, до которых дошли слухи о попытках Смазерса разработать способ казни для тосока, что Смазерс не обязательно верит в виновность Хаска; было бы совсем плохо, если бы присяжные подумали, что кто‑то из сопровождавшей пришельцев свиты земных учёных и впрямь считает Хаска убийцей Колхауна.

Дэйл подошёл к месту ведущего опрос.

– Сэр, какова ваша профессия?

– Я профессор экзобиологии и эволюционной биологии в Университете Торонто.

Дэйл приобщил к делу объёмистый послужной список Смазерса, потом спросил:

– Доктор Смазерс, вы слышали рассуждения преподобного Брисби о человеческом глазе. Вы с ним согласны?

– Нет, сэр, не согласен.

– Вы не верите, что сложность человеческого глаза представляет собой неопровержимое доказательство божественного творения?

– Нет, сэр.

– Ваша честь, – сказала Зиглер, вставая. – Мы возражаем. Какое отношение природа человеческого глаза имеет к данному делу?

– Ваша честь, – сказал Дэйл, – миз Зиглер сделала немалый акцент на пропавших частях тела доктора Колхауна. Мы, разумеется, чувствуем себя вправе исследовать возможные причины того, что данные части тела были унесены с места преступления.

– Я склоняюсь к тому, чтобы дать защите возможность закончить, – сказала Прингл, – но не затягивайте с этим, мистер Райс.

– Я буду сама краткость, ваша честь, – сказал Дэйл, слегка кланяясь. – Итак, доктор Смазерс, вы слышали утверждения преподобного Брисби, о том, что глаз никак не мог развиться постепенно. Я могу попросить секретаря суда зачитать вам точную цитату, однако, суть была примерно в следующем: «Какая польза от половины глаза? Какая польза от четверти глаза?» Вы с этим согласны?

Смазерс улыбнулся и развёл руками.

– В наши дни мы считаем одноглазого человека по крайней мере частично нетрудоспособным, или инвалидом: его поле зрения существенно уменьшено и не включает области периферийного ви́дения по одну из сторон от его тела, и, конечно же, он лишён восприятия глубины, поскольку это восприятие является функцией стереоскопического зрения – для которого требуется одновременно видеть одну и ту же сцену под несколько различным углом.

Смазерс сделал паузу и отпил воды из стоящего перед ним стакана с водой.

– Есть такая старая поговорка, сэр. В стране слепых и одноглазый – король. Если больше ни у кого нет двух глаз, то обладание даже одним глазом даёт громадное преимущество их отсутствием. Вас не будут считать инвалидом; скорее, посчитают, что природа необычайно щедро вас одарила.

– И тем не менее, – сказал Дэйл, – этот единственный глаз – чудо творения, не так ли?

– Не совсем. Человеческий глаз состоит из хрусталика – линзы для фокусирования света; из сетчатки – тонкой светочувствительной мембраны на задней стенке глаза, своего рода «фотоплёнки»; и из оптического нерва, который передаёт информацию в мозг. Преподобный, разумеется, прав, когда говорит, что три таких сложных конструкции не могли появиться в результате единственной мутации. Эволюция глаза началась с простой светочувствительной ткани, которая была способна лишь отличать свет от тьмы. Так вот, это не полглаза. Это не четверть глаза. Это мельчайшая, наименее важная частица глаза. В светочувствительных клетках нет ничего чудесного. Наша кожа полна их предшественниками – вы темнеете, когда подвергаетесь действию ультрафиолетовых лучей. То есть, я не имел в виду вас конкретно, сэр…

– Продолжайте, доктор.

– Так вот, эта крошечная, малейшая частичка глаза делает вас королём в мире, населённом исключительно слепыми. Какова польза от недоглаза? Если он позволяет вам обнаружить приближающегося хищника – существо, которое может вас съесть – если он позволяет вам заметить его, пусть даже в виде бесформенного пятна, и затем убежать прежде, чем он вас поймает – то да, это польза, и да, эволюция отберёт и закрепит этот признак.