Голос Гриффина остался нейтральным.

– О?

– Да. Только вот… – Он секунду смотрел на доктора, потом повернул голову к окну. – Только я видел не свою жизнь.

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Воспоминания кого‑то другого, – пояснил президент. – Не мои.

Гриффин молчал.

– Вы мне не верите, – через силу произнёс Сет.

– Когда мозг лишается кислорода, может происходить множество необычных вещей, мистер президент, – сказал Гриффин.

Сет ненадолго прикрыл глаза – но образы по‑прежнему были там.

– Это… не то. У меня воспоминания… кого‑то другого.

Гриффин немного помолчал, потом сказал:

– Значит, вам повезло, сэр. Так получилось, что к нам приехал один из ведущих мировых экспертов по проблемам памяти – специалист из Канады. Я могу попросить его…

«Блэкберри» Гриффина, должно быть, завибрировал, потому что он достал его из кармана и посмотрел на экран.

– Помяни чёрта, – сказал он Джеррисону, потом заговорил в телефон: – Да, профессор Сингх. Э‑э… да, да. Погодите‑ка. – Он опустил телефон и повернулся к Сьюзан Доусон. – Ваше второе имя Мари?

Сьюзан вскинула брови.

– Да.

– Да, верно, – сказал Гриффин в телефон. – Что? Гмм, хорошо. Думаю, без проблем. Я скажу ей. До свидания.

Гриффин спрятал «блэкберри» и снова обратился к Сьюзан.

– Наш эксперт по проблемам памяти хотел бы поговорить с вами в своём офисе.

Эрик Редекоп продолжил свой путь по больничному коридору в компании доктора Юргена Стёрджесса. Они оба всё ещё были взбудоражены встречей с безумной женщиной по имени Никки, а Эрик к тому же валился с ног после долгой операции с президентом. Стёрджесс вскоре свернул, и дальше Эрик пошёл один. Посреди коридора располагался сестринский пост, и он улыбнулся сидящей там Дженис Фалькони. Ей было тридцать два, и выглядела она потрясающе: длинноногая, грудастая, с длинными прямыми платиновыми волосами и льдистыми голубыми глазами.

Обычно он видел её только в костюме медсестры, но однажды летом он наткнулся на неё на улице, когда на ней был надет топ, и с удивлением обнаружил у неё сложную замысловатую татуировку тигра, растянувшегося от левого локтя до плеча. Будучи врачом, Эрик инстинктивно не любил татуировок, но эта была так продумана и так искусно и достоверно раскрашена, что он не смог не восхититься; она стала нравиться ему ещё больше, когда Дженис рассказала, что сама выполнила рисунок, с которого сделали тату.

Конечно сейчас, подходя к посту, он не видел этой татуировки, но воспоминания о ней тем летним днём, когда её руки и плечи были открыты, вышли на первый план, и…

Ай!

Татуировка – это больно!

А такая замысловатая, как у Дженис – больно ещё как!

Эрик обнаружил, что теряет равновесие. Рядом у стены оказалась пустая каталка – он ухватился за её трубчатое металлическое ограждение и…

И он не мог отвести глаз от Дженис.

Она ещё не подняла голову, не заметила его, но…

Но он обнаружил, что вновь переживает тот летний день – тот августовский день у входа в «Филомену», ресторан, о котором он никогда не слышал и даже, он был уверен, не замечал, но название которого откуда‑то знал.

Он крепче ухватился за каталку.

Симпатяшка.

Да, да, она – очень даже. Но не только слово «симпатяшка» выскочило у Эрика в голове. Нет, нет, нет, перед ним стояло местоимение.

Он симпатяшка.

И хотя Эрик до сих пор так думал только про детишек и младенцев, эта мысль была не о каком‑то пацане с плюшевым мишкой. Она была о мужчине, взрослом мужчине. А ведь Эрик, как он сам любил об этом говорить, был пламенным гетеросексуалом. Однако же эта мысль была о мужчине с лысиной и седеющей бородой и…

Ох!

Эта мысль была о нём самом .

Да, он постригал бороду специальной парикмахерской бритвой, и да, он старался посещать спортзал хотя бы пару раз в неделю, но он вовсе не был нарциссом; он не думал про себя, что он симпатяшка. Собственно, он считал, что выглядит довольно забавно со своими глазами‑бусинами и носом таким коротким, что его вполне можно было назвать «пуговкой».

Опа, он меня на меня смотрит.

Эрик был настолько сбит с толку, что уже готов был развернуться и удалиться туда, откуда пришёл, когда Дженис подняла голову и улыбнулась ему своей светлой искрящейся улыбкой, и…

Это она, сообразил он. Это то, что она думала обо мне в тот августовский день, но…

Но как ?

Боль от татуировки.

Дом – маленький, тесный.

Ковыляющая рядом такса.

Розовые кроссовые лыжи.

Он продолжил идти; его тянуло к ней.

Он знал, сколько она зарабатывает. Знал дату её рождения. Знал массу всяких вещей.

– Привет, Джен… нис. – Он запнулся перед вторым слогом её имени, осознав внезапно, что «Дженис» её зовут только на работе. Вне работы все называют её просто «Джен».

– Доктор Редекоп, – сказала она. – Рада вас видеть.

Она опустила глаза – не на грудь, хотя та была, несомненно, достойна внимания, а на плечо; она думала о татуировке и…

И синяке…

Не том, что образовался, когда татуировку делали, а…

Господи!

Вчерашнем синяке.

Она увидела, куда направлен его взгляд и слегка повернулась, словно чтобы скрыть плечо от его глаз, но потом, должно быть, вспомнила, что её сестринский халат полностью её закрывает; и всё же, когда она снова повернулась к нему, она довольно долгое время не могла заставить себя встретиться с ним взглядом.

– Гмм, – сказал он, – прекрасно выглядите. – Едва произнеся эти слова, он осознал, что они прозвучали весьма странно, но…

Но его разум полнился мыслями, которые – Боже! – которые могли принадлежать только ей.

Он никогда не верил в телепатию или чтение мыслей и тому подобный бред. Чёрт!

Но нет, постойте. Это не то; не совсем. Она странно на него смотрела, и он понятия не имел, о чём она сейчас думает. Но как только он вспоминал день, когда встретил её, одетую в топ, воспоминания об этом дне захлёстывали его – воспоминания с её точки зрения.

Он также начинал вспоминать другие вещи – информацию о пациентах в этом крыле; подробности о какой‑то онлайн‑игре под названием EVE; эпизод из «Отчёта Кольбера»[33], который он никогда не смотрел, и – да, да – много других мыслей, других воспоминаний о нём. О том, как они впервые встретились. Он не помнил, в какой точно день это было, но она – помнила; это был её первый день на новом месте работы здесь, девять месяцев назад. Это был… ах, да, теперь, когда он об этом задумался, он вспомнил… или это она вспомнила? Все эти украшения – то был Валентинов день.

И она тогда подумала, увидев его, лысеющего худощавого мужчину: «Добавь ему британский акцент, и это будет тот, о ком я мечтала с пятнадцати лет». Ей нравились мужчины постарше. Ей нравился Патрик Стюарт и Шон Коннери и…

И Эрик Редекоп.

Ему всегда нравилась Дженис, но он понятия не имел – ни малейшего! – что она питает к нему сходные чувства, что…

Он осознал, что она сказала что‑то, чего он, погружённый в собственные мысли, не расслышал.

– Простите. Э‑э, что вы сказали?

Она бросила на него ещё один удивлённый взгляд.

– Я говорю, электричество отключилось очень неожиданно, правда? Я и не думала, что здесь такое может произойти.

– О, да. Да, очень странно. – Сейчас он был от неё всего в трёх футах и видел, что её макияж безупречен – немного подведены глаза и немного оттенены – а брови недавно мастерски выщипаны; фактически, он на мгновение увидел, как она склоняется к зеркалу в ванной и вспомнил то созвездие болевых уколов, которые она ощущала при этом.

Но мысль о её глазах вызвала другие воспоминания – о том, как она плачет , плачет в то время, как кто‑то изрыгает на неё ругательства. Это было так отвратительно, так неправильно , что Эрик инстинктивно отступил на полшага.