Невозможность узнать, однозначно интерпретировать сводила с ума. И всё же последняя часть этого послания была ещё труднее для понимания, ещё загадочнее…

Не буду даже притворяться, что понимаю, через что проходила сейчас Кирстен. Вот она, в своей квартире, которую делит с Аароном, пытается утешить любимого человека, переживающего смерть бывшей жены. То, что это причиняло ей страдания, было очевидно из её медицинской телеметрии: пульс учащённый, ЭЭГ возбуждённая, дыхание неровное. У меня нет возможности непосредственно замерить кислотность её желудка, но все косвенные признаки сильнейшей изжоги были налицо. Кирстен, высокая, спокойная и уравновешенная, не так легко демонстрировала своё внутреннее состояние, но обычно была, хоть знал о том лишь я, более искренней.

Аарон молчал в течение трёх минут и двадцати одной секунды, сидя напротив Кирстен в своём любимом кресле – массивном пилотском кресле с челнока, которое он сам неумело обтянул коричневым вельветом. Последнее, что сказала Кирстен, было: «Она не была похожа на…», что, как я считал, означало, что Диана не обладала свойствами, которые Кирстен ассоциировала с самоубийцами. Я уверен, что медицинская подготовка Кирстен включала лекции и на эту тему, так что я не сомневался в правомерности её наблюдения. Однако, как мне было хорошо известно, даже самые рациональные и неэмоциональные люди могут наложить на себя руки.

– Это я виноват, – сказал, наконец, Аарон глухим бесцветным голосом.

– Ты не виноват, – сразу ответила Кирстен с уверенностью, которой Аарон, наверное, ждал от неё ранее. – Ты не можешь винить себя в том, что случилось. – Психологическая помощь отстояла довольно далеко от области медицинской специализации Кирстен, и я не мог сказать, делает она это экспромтом, или на самом деле знает, что ей нужно делать, чтобы поддержать Аарона. Я запросил сведения о её подготовке. Учась в Сорбонне, она посещала вводной курс психологии. Единственный курс, и сдала его на тройку с плюсом. – Ты не можешь позволить этим вещам губить тебя.

Вещам. Их любимое слово, которое может означать всё, что угодно. Она говорит о предполагаемом самоубийстве Ди? О настойчивости, с которой Аарон винит в нём себя? Или о чём‑то ещё, менее очевидном? Чёрт их возьми, хотел бы я, чтобы они были точнее в своих высказываниях.

– Она просила меня – умоляла – не бросать её, – сказал Аарон, опустив голову. С моей точки обзора я не мог сказать, смотрит он в пол или закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться на испытываемом им внутреннем смятении. То, что Диана не хотела, чтобы их отношения с Аароном завершились, было правдой, но взгляд Аарона на её действия был искажён чувством вины. Либо так, либо – менее достойная альтернатива – он намеренно лжёт, чтобы вызвать больше симпатии со стороны Кирстен. Так или иначе, но Диана никогда не упрашивала его остаться.

– Не вини себя, – снова сказала Кирстен, что означало, по‑видимому, что она уже исчерпала запас психологических приёмов, которые остались в её памяти после того единственного курса.

– Я чувствую себя… пустым. Беспомощным.

– Я знаю, что это больно.

Аарон снова погрузился в молчание. Потом произнёс:

– Это и правда больно. Это охренеть как больно. – Он поднялся – руки засунуты глубоко в карманы – и запрокинул голову к созвездиям дырочек в звукопоглощающем покрытии потолка. – Я думал, мы с ней расстались друзьями. Мы любили друг друга, я правда любил её всем сердцем, но потом мы отдалились. Стали другими. Разными. – Он слабо качнул головой. – Если бы я знал, что она так тяжело это воспримет, я бы никогда…

– Никогда бы не оставил её? – нахмурившись, закончила за него Кирстен. – Ты не можешь быть пленником чувств другого человека.

– Может быть. А может, и нет. Ты знаешь, Диана и я встречались почти год, прежде чем пожениться. Я и маме‑то про неё сказал только перед самой свадьбой; она бы никогда не одобрила моей связи с блондинистой «шиксой». Мы всегда должны принимать во внимание чувства других людей.

– Ты хочешь сказать, что остался бы с Ди, если бы она заявила, что наложит на себя руки, если ты уйдёшь?

– Я… я не знаю. – Аарон начал мерять шагами комнату, отбрасывая с дороги валяющиеся на полу предметы. – Возможно.

Голос Кирстен отвердел.

– И, я полагаю, ты принял во внимание её чувства, когда начал встречаться со мной?

– Я не хотел делать ей больно.

– Но ты сделал бы больно мне, если бы передумал и решил бы остаться с Дианой.

– Тебе я тоже не хотел делать больно.

– Кому‑то из нас всё равно было бы больно.

Аарон к этому моменту пересёк комнату полтора раза. Он стоял на дальнем краю, глядя в стену, серо‑жёлтую, как и в его прежней квартире. Не поворачиваясь к Кирстен, он прошептал:

– Наверное.

– Ты сделал то, что должен был сделать.

– Нет. Я сделал то, что хотел . Огромная разница.

– Послушай, – сказала Кирстен. – Это всё теория. Она не сказала тебе заранее, что покончит с собой, если ты уйдёшь. – Она поднялась со своего кресла и пошла к Аарону; длинные ноги легко несли её через комнату. – Или сказала?

Аарон резко развернулся к ней; она остановилась в двух метрах от него.

– Что? Нет, конечно, нет. Боже, я бы все сделал по‑другому, если бы она сказала.

– Ну, тогда ты не можешь себя винить. – Она снова двинулась к нему, сокращая разделяющее их расстояние, но, заметив, как затвердело его лицо, тут же остановилась. – Такое случается, – сказала она, помолчав.

– Я никогда не был знаком ни с кем, кто потом совершил самоубийство, – сказал Аарон.

– Мой дед, – тихо сказала Кирстен. – Он стал старый и больной и не захотел ждать смерти.

– Но Диане было ещё жить да жить. Она была молода и здорова. Ведь она была здорова, да?

Кирстен задумалась.

– Ну, я её не видела с тех пор, как вы расстались. Вероятно, да. До следующего планового обследования было ещё несколько месяцев, но по результатам предыдущего с ней всё было в порядке. О, были признаки того, что со временем у неё может развиться диабет 2‑го типа, так что я на всякий случай начала для неё выращивать клонированную поджелудочную, но помимо этого ничего. И ЯЗОН говорит, что в её медицинской телеметрии не было ничего достойного упоминания. И это вообще‑то не удивительно. В конце концов, она не прошла бы отбор в экспедицию, будь у неё что‑то серьёзное. Мир не видел ещё такой здоровой группы людей.

– Тогда сомнений нет. – Руки Аарона, всё ещё засунутые глубоко в карманы, сжались в кулаки, которые обрисовались под натянувшейся тканью. – Она покончила с собой, потому что я от неё ушёл.

– Ты не можешь знать наверняка, что это так. Может быть, это был просто несчастный случай. Или может быть она сошла с ума и не соображала, что делает.

– Она не баловалась ни наркотиками, ни током. Она даже не пила – кроме единственного бокала шампанского на нашей свадьбе.

– Не вини себя, Аарон. Без предсмертной записки мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле.

Предсмертная записка! Я быстро просмотрел всё, написанное Дианой – теперь я уже жалел, что уничтожил последние её рабочие документы – и провёл лексикографический анализ, чтобы посмотреть, смогу ли я сымитировать её стиль. Шестой класс по Флешу‑Кинкейду, индекс Ганнинга 9, средняя длина предложения 11.0 слов, средняя длина слова 4.18, среднее количество слогов в слове 1.42. Несмотря на любовь к разорванным инфинитивам и употреблению слов в кавычках без особой на то причины, Диана писала кратко и понятно, что, в общем‑то, удивительно для учёного – худших писателей, чем они, ещё поискать – к тому же по жизни весьма словоохотливого.

Я посадил одну из своих подсистем за составление соответствующего письма, но отменил задачу раньше, чем она была завершена. Все принтеры на борту являются моими периферийными устройствами. Если предсмертная записка всплывёт сейчас, мэр Горлов захочет знать, почему я не попросил о помощи сразу, как только узнал о том, что Диана задумала.