Но она ясно услышала: «амитриптилин». И она знала, как оно пишется, и что это трициклический антидепрессант, и что… Господи!.. она знала, что «трициклический» означает наличие трёх колец атомов в его структурной химической формуле, и…

Её ладони сжались в кулаки и ударили в грудь доктора.

– Прекратите! – сказала она. – Прекратите это!

Доктор – Юрген, он плохо играет в гольф, у него две дочери, он разведён, любит суши – подозвал проходящих сестёр.

– Хизер, Тамара – помогите, пожалуйста.

Одна из сестёр – Тамара, она знала , что это Тамара – повернулась и взяла Никки за плечо, а вторая, Хизер, сняла трубку с телефона на стене и набрала четыре цифры; если она вызывает охрану…

Да откуда же она всё это знает?

Если она вызывает охрану, то наберёт 4‑3‑2‑1.

Никки полуобернулась и оттолкнула Тамару, не потому что не хотела её помощи, а потому что всё её существо взвыло о том, что нельзя, нельзя, нельзя касаться сестёр в рабочее время.

Ей, однако, снова стало дурно, и она снова начала искать опору, ухватившись за стетоскоп доктора Стёрджесса, свободно свисавший с его шеи; он выскользнул, и она внезапно начала падать на спину. Хизер подхватила её.

– Она под кайфом? – спросила сестра?

– Не знаю, – ответил Стёрджесс, но Никки это предположение взбесило.

– Я не под кайфом, чёрт вас дери! Что происходит? Что здесь творится? Что вы сделали?

Тамара придвинулась поближе.

– Охрана сейчас будет, доктор Стёрджесс. Они пришлют кого‑нибудь с пятого; все, кто обычно дежурит на этом этаже, сейчас внизу, помогают охранять президента.

Президента.

И внезапно она увидела его , Джеррисона, с развороченной грудной клеткой, и её руки погружаются в неё, хватают его сердце, сжимают…

И снова это имя: Эрик Редекоп .

– Остановите это! – сказала Никки. Она схватилась руками за голову и нажала, словно пытаясь выдавить из неё чужие мысли. – Остановите!

– Тамара, – сказал Стёрджесс, – дайте ей секобарбитал.

Никки обнаружила, что знает: это седатив.

– Всё будет хорошо, – сказал Стёрджесс Никки успокаивающим тоном. – Всё будет в порядке.

Она вскинула голову и заметила белого мужчину средних лет: худого, лысого, бородатого, одетого в зелёный хирургический халат и…

– Эрик! – крикнула она. – Эрик!

Он продолжал приближаться с озадаченным выражением на лице.

Стёрджесс обернулся и тоже посмотрел на Эрика.

– Эрик! Господи, как там… – он взглянул на Никки. – Как там ваш, э‑э… особый пациент?

У Эрика был усталый голос.

– Мы едва его не потеряли, но сейчас он стабилен. Джоно его зашивает.

– А вы? – спросил Стёрджесс, касаясь руки Эрика. – Как вы?

– Устал, – ответил Эрик. – Устал до смерти. – Он покачал головой. – Куда катится мир?

У Никки голова шла кругом. Она никогда в жизни не видела Эрика, но точно знала, как он выглядит, и даже – Боже! – как он выглядит голым. Она знала его, этого Эрика, этого мужчину, который…

…который родился пятьдесят лет назад, 11 апреля, в Форт‑Уэйне, штат Индиана; у которого есть старший брат по имени Карл; который играет в шахматные поддавки; у которого аллергия на пенициллин; который – да! – только что завершил операцию, спасшую жизнь президенту.

– Эрик, – сказала она, – что со мной случилось?

– Мисс, – ответил он, – мы знакомы?

Его слова поразили Никки, как нож – как скальпель . Разумеется, он должен её знать, раз она знает его. Но он не знал. На его лице не было ни намёка на узнавание.

– Я Никки, – сказала она, словно это могло для него что‑то значить.

– Рад знакомству, – озадаченно ответил Эрик.

– Я вас знаю, – сказала Никки умоляющим тоном. – Я знаю вас, Эрик.

– Прошу прощения, гмм, Никки. Я не думаю, что мы когда‑либо встречались.

– Чёрт возьми, – сказала Никки. – Это какое‑то безумие!

– Что с ней? – спросил Эрик Стёрджесса.

Тамара указывала на кого‑то; Никки обернулась, чтобы посмотреть. Это был охранник в форме.

– Нет, – сказала она. – Юрген, простите, что я вас ударила.

Стёрджесс вскинул брови.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

И правда, откуда она знает его имя? А имя Эрика?

И тут её осенило: она знает имя Юргена, потому что его знает Эрик. Они старые друзья, хотя на вкус Эрика Юрген несколько грубоват и мрачноват. Она знает… да, в общем‑то, всё , что знает Эрик.

– Всё хорошо, – сказал Эрик, жестом прося охранника остановиться. – Сестра Энрайт за вами присмотрит. Мы окажем вам помощь.

Но это оказалось ещё хуже: внезапно Никки затопил поток воспоминаний – буйные пациенты, пациенты, изрыгающие ругательства, плотный мужчина наносит удар, другой падает и кричит – череда проблемных пациентов, с которыми Эрик имел дело за все эти годы.

– Я… я не такая, – Никки отшатнулась.

Эрик прищурился.

– Не какая?

Господи, она агент по недвижимости, а не какая‑то долбанная паранормалка. Её сестра верила во всё это дерьмо, но она – нет. Это невозможно – у неё, должно быть, инсульт, или галлюцинации или хотя бы что‑нибудь .

– Пойдёмте со мной, – сказала Хизер Энрайт. – Мы о вас позаботимся.

– Эрик, пожалуйста! – взмолилась Никки.

Но Эрик зевнул, потянулся, и они с Юргеном пошли прочь, погрузившись в обсуждение операции, которую Эрик только что делал. Она сопротивлялась усилиям Хизер увлечь её в противоположном направлении, пока Эрик не свернул за угол и не исчез с глаз долой.

Но в голове остался.

Министр обороны продолжал изучать размещённую на стене карту сосредоточения; она погасла на несколько секунд, но теперь снова включилась. Большинство авианосцев вышли на позиции, и у него на глазах «Рейган» придвинулся немного ближе к цели.

– Господин министр, – сказал сидящий рядом с ним аналитик, выглядывая из‑за своего монитора, – мы потеряли Белый Дом.

Питер Муленберг нахмурился.

– Если основная линия повреждена, переключитесь на четвёртую вспомогательную.

В голосе аналитика слышалась боль.

– Нет, сэр, вы не поняли. Мы потеряли Белый Дом. Его… его нет . Бомба, которую там нашли, только что взорвалась.

Муленберг пошатнулся, наткнулся на стол. Ухватившись за него, чтобы выровняться, он уронил на пол большую папку. В глазах защипало, к горлу подступил ком.

В помещение ворвался помощник.

– Господин министр, они спрашивают, не нужно ли в качестве меры предосторожности эвакуировать Пентагон.

Муленберг попытался ответить, но обнаружил, что не может говорить. Он вцепился в край стола, пытаясь удержаться на ногах. Овальный кабинет, Комната Рузвельта, Комната прессы, Зал заседаний, Зал торжественных обедов, Спальня Линкольна и многое другое… всего этого больше нет? Боже…

– Господин министр? – сказал помощник. – Нам начинать эвакуацию?

Глубокий, судорожный вздох; попытка восстановить душевное равновесие.

– Пока нет, – ответил Муленберг – явно слишком тихо, чтобы помощник его услышал. Он попытался снова: – Пока нет. – Он заставил себя встать прямо. – Пусть продолжат поиск бомб, однако у нас здесь есть работа. – Он снова посмотрел на карту сосредоточения и почувствовал, что трясётся от ярости. – И никто не скажет, что мы её не делаем.

Бесси Стилвелл смотрела на свою сморщенную руку; кожа была белой, полупрозрачной и отставала складками. Она нежно сжимала руку взрослого сына – более гладкую и не такую бледную.

Бесси часто воображала себе сцену вроде этой: они вдвоём в больничной палате, один лежит на кровати, другой сидит рядом. Но она всегда представляла себя лежащей в постели в ожидании смерти, а Майка – сидящим рядом, выполняющим сыновний долг. В конце концов, её ведь восемьдесят семь, а ему пятьдесят два; именно так должна была разыгрываться эта сцена, роли в которой предписаны возрастом.