Я проследил, как ночная часть Земли – чечевицеобразная под этим углом, словно чёрный кошачий зрачок, примыкающий к светлому полумесяцу дневной стороны – коснулся серого лунного горизонта.

Ну что ж. По чему земному я не буду скучать, так это по её гравитации – по крошечному уколу боли, который я чувствовал каждый раз, когда наступал на левую ногу.

Но кого из людей мне будет не хватать? Мамы, конечно – хотя, разумеется, у неё будет новый, долговечный я. И я буду скучать по некоторым друзьям – хотя, если задуматься, их число не так велико, как можно бы было предположить; похоже, я уже примирился с мыслью, что никогда больше не увижу бо́льшую их часть несмотря на то, что в большинстве случаев последним, что я им сказал, а они мне ответили, было «Пока». Чёрт, интересно, как мои друзья сойдутся с новым мной. Хорошо бы было узнать…

Да, да, по одному другу я точно буду скучать. По одному весьма особенному другу.

Я смотрел на Землю, смотрел на Ребекку.

Под горизонт ушло уже больше Земли, чем оставалось над ним, а лунобус продолжал свой полёт.

Я попытался опознать ту часть Земли, что сейчас видел – но на ней было столько облаков, что ничего было не разобрать. Так много скрыто, даже прежде, чем доберёшься до поверхности вещей…

Я посмотрел на Карен Бесарян, которая вглядывалась в маленькое окошко у нашего ряда кресел. Её изборождённое морщинами лицо было мокрым от слёз.

– Вы будете по ней скучать, – сказал я ей.

Она кивнула.

– А вы разве нет?

– Не по планете, нет, – ответил я. Всего по одному человеку на ней .

Вся тёмная часть Земли опустилась под горизонт; был виден лишь крошечный голубой сегмент. На секунду я подумал, что вижу сияющую белизну на северном полюсе – она бросалась в глаза с околоземной орбиты, хотя, по словам Карен, сильно уменьшилась с тех пор, когда она была ребёнком. Но, разумеется, ориентация была совсем не та: мы летели параллельно лунному экватору немного к югу от него, так что Земля лежала на боку, и её ось была направлена горизонтально. Оба полюса уже были глубоко под горизонтом.

– Уходит… – тихо сказала Карен рядом со мной.

Земля была нестерпимо яркой на фоне чёрного неба; будь у Луны атмосфера, закаты Земли – которые можно наблюдать лишь из движущегося корабля, поскольку в любой месте видимой стороны Земля всегда находится в одной и той же точке неба – были бы потрясающим зрелищем. Хоть я и дальтоник и понимал, что упускаю некоторые аспекты зрелища, видимые остальным, мне всё равно всегда нравились закаты.

– Уходит… – снова сказала Карен. Над горизонтом виднелся лишь крошечный светлый бугорок.

– Ушла.

И так оно и было – полностью и навсегда. Все те люди, кого я знал, все те места, где я бывал.

Моя мать.

Мой отец.

Ребекка.

С глаз долой.

Из сердца вон.

Лунобус мчался дальше.

После катастрофического визита к маме я вернулся к себе домой. Ракушка продолжала пялиться в окно в ожидании кого‑то другого.

Я не помнил, когда я в последний раз плакал – а сейчас я был совершенно на это не способен.

Но мне хотелось. Слёзы – это катарсис; они удаляют всякое из ваших систем.

Моих систем. Моих грёбаных систем.

Я лег на кровать – не потому что я устал, теперь я никогда не уставал – а потому что я всегда так делал, когда думал. Я посмотрел в потолок. Прежний я проглотил бы сейчас таблетку. Но новый я и этого сделать не мог.

Конечто, я мог сесть в машину и поехать в Маркхэм, в офис «Иммортекс».

Возможно, доктор Портер сможет что‑то сделать, отрегулирует какой‑нибудь гадский потенциометр, но…

Но это снова вызвало бы к жизни мою боязнь «обращаться за помощью» – глупую, упрямую, но составную часть того, кто я есть, а сейчас мне меньше всего хотелось действовать так, как мне не свойственно, иначе я начну думать о себе так же, как думали обо мне моя мать, и моя собака, и единственная женщина, которую я любил – что я – это своего рода эрзац, самозванец, фальшивка.

Кроме того, завтра у меня всё равно назначена встреча с Портером. Все недавно загруженные должны его посещать для проверки и регулировки, и…

Карен.

И Карен тоже должна это делать.

Конечно, она могла уехать домой в Детройт, но разве разумно было бы мотаться в соседнюю страну каждые несколько дней? Нет, Карен рациональная женщина. Она наверняка остановилась где‑то в Торонто.

– Но где именно?

«Фэйрмонт‑Ройал‑Йорк‑отель».

Мысль будто взорвалась в моей синтетической голове. Отель, в котором проходила презентация. Прямо напротив железнодорожного вокзала.

Я посмотрел на телефон.

– Телефон, звонить, «Фэйрмонт‑Ройал‑Йорк‑отель»; видео отключить.

– Соединяю, – сообщил телефон.

Ответил уверенный женский голос.

– «Ройал Йорк». С кем соединить?

– Здравствуйте, – сказал я. – У вас останавливалась Карен Бесарян?

– Боюсь, что нет.

Эх… Хорошая была мысль, но…

– Спасибо… хотя нет, постойте. – Она была знаменитостью; она, вероятно, остановилась не под тем именем, под которым её хорошо знали. – Миз Коэн, – сказал я, внезапно вспомнив её девичью фамилию. – У вас проживает миз Карен Коэн?

– Соединяю.

Карен, без сомнения, знала, кто ей звонит; отельный коммутатор проинформировал её об этом. Конечно, оставалась возможность, что её нет в номере, но…

– Алло, – произнёс голос с южным выговором.

В этот момент я понял, что она не могла ещё испытать того же, что пережил я, если не возвращалась домой, к родственникам и друзьям. Но, как я сказал, она не могла не знать, кто звонит, так что я не мог просто бросить трубку.

– Здравствуйте, Карен.

– Привет, Джейк.

Джейк.

Моё имя.

– Привет. Я… – Я понятия не имел, что сказать, но тут мне пришла в голову мысль переложить это затруднение на неё. – Я подумал, что вы, должно быть, ещё в городе. Подумал, может быть вам одиноко.

– Как это мило! – восхитилась Карен. – У вас есть идеи?

– Гмм… – Она сейчас в центре Торонто. Прямо посреди театрального квартала. Слова сложились сами: – Не хотите сходить в театр?

– О, с превеликим удовольствием, – ответила Карен.

Я повернулся к своей телестене.

– Браузер, список театров в центре Торонто, где ещё есть билеты на сегодня на хорошие места.

На экране появился список театров и идущих в них спектаклей.

– Знаете Дэвида Уиддикомба?

– Шутите? – отозвалась Карен. – Один из любимых моих драматургов.

– Его «Шрёдингерова кота» дают сегодня в «Ройал Алекс».

– Звучит неплохо, – сказала Карен.

– Замечательно, – ответил я. – Я заеду за вами в полвосьмого.

– Отлично, – сказала она. – Это… просто отлично.

Лунобус, как я успел разглядеть перед посадкой в него, был весьма простым устройством; центральный модуль в форме кирпича с огромными конусами дюз, торчащими из заднего конца, и два цилиндрических топливных бака, приделанных по бокам. Сам лунобус был серебристо‑белый, а баки, как мне сказали, были покрашены в цвет, средний между синим и зелёным. В нескольких местах на нём был нанесён логотип «Hyundai», а так же эмблема Объединённых Наций на каждом боку ближе к корме.

Переднюю сторону кирпича занимало широкое окно кабины пилота (который, похоже, не любил, когда его называют водителем). Лунобус мог взять на борт четырнадцать пассажиров; в салоне было восемь крутящихся кресел вдоль одного борта и шесть вдоль другого; в промежутке за вторым креслом висели скафандры скафандры. Рядом с каждым пассажирским креслом имелся примерно такой же, как на самолёте, иллюминатор; на них даже были такие же опускающиеся виниловые шторки.

За последними двумя рядами с одной стороны был маленький туалет, а с другой – тесная шлюзовая камера; «и горе тому бедолаге, который их перепутает», как сказал пилот во время предстартового инструктажа.