Но всеми фибрами души он ощущал себя в другом месте, в другом времени. Безжалостное солнце висит прямо над головой, и бесчисленные клочки сожжённой бумаги, пепел и прочий мусор крутятся вихрем вокруг него – словно конфетти на параде в честь уничтожения деревни.

Только не это.

Добрый боженька, почему это не проходит? Почему он не может забыть ?

Жар. Дым – не совсем как запах напалма с утра, но тоже отвратительно. Непрекращающееся жужжание насекомых. Горизонт изгибается и плывёт. Здания вывернуты наружу, рухнувшие стены, обратившиеся в щебень, грубая мебель, разнесённая в щепки.

Его правая рука болела, как и левая лодыжка; она едва выдерживала его вес. Он попытался сглотнуть, но в горле сухо, а ноздри забиты песком. Внезапно что‑то перекрыло ему поле зрения; он поднял руку и протёр глаза, и ладонь стала мокрой и красной.

Другие звуки: вертолёты, бронемашина едет по грунтовой дороге, обломки хрустят под её гусеницами, и…

Да, всё время поверх остальных звуков, не переставая.

Крики.

Плач детей.

Стенания взрослых.

Люди кричат… проклинают… молятся… по‑арабски.

Какофония разрушенного места, разрушенной культуры.

Кадим сделал глубокий вдох, как учил его профессор Сингх. Он на секунду закрыл глаза, потом открыл их и выбрал объект из находящихся в комнате здесь, в Мемориальной больнице Лютера Терри, фокусируя своё внимание на нём и ни на чём другом. Он остановился на вазе с цветами – рифлёной, прозрачного стекла, словно римская колонна, стиснутая посередине…

…словно в кулаке…

И цветы, две белые гвоздики и три красные розы…

…кроваво‑красные розы…

И… и…

Стекло может резать…

И…

Нет. Нет. Цветы были…

Жизнь. Смерть. На могиле.

Нет!

Цветы были…

Были…

Прекрасны. Естественны. Безупречны. Они успокаивали.

Глубокий вдох. Попытаться расслабиться. Постараться быть здесь , в этой комнате в больнице, а не там. Пытаться, пытаться, пытаться…

Он здесь , в округе Колумбия. То , другое место – в прошлом. Завершено. Закончено. Умерло и похоронено.

Или просто умерло.

Профессор Сингх вошёл в комнату. Как всегда, глаза сикха сначала метнулись к монитору жизненных показателей Кадима и, без сомнения, отметили его повышенный пульс, учащённое дыхание и… Кадим посмотрел сам и увидел, что давление у него 190 на 110.

– Снова флешбэк, – сказал Сингх – скорее, диагноз, чем вопрос.

Кадим кивнул.

– Опять деревня.

– Мне так жаль, – сказал Сингх. – Но если нам повезёт – а мы оба этого заслужили – сегодня настанет тот день, когда мы сможем с этим что‑то сделать. Я только что был у доктора Гаудио. Твоя последняя МРТ выглядит неплохо. Она говорит, что мы можем двигаться дальше.

Та же больница, другое помещение.

– Готовы, мистер Латимер? – спросил один из двоих санитаров, что только что вошли.

Джош Латимер был более чем готов; он ждал этого момента много месяцев.

– Полностью, – ответил он.

– А вы, мисс Хеннесси? – спросил санитар.

Джош повернул голову и посмотрел на дочь, с которой недавно встретился после тридцатилетней разлуки.

Дора нервничала, и он не мог её за это винить. Ему станет лучше после этой операции, но ей – что греха таить – ей будет хуже. Родители часто идут на жертвы ради детей, но редко когда детей просят о настолько большой жертве ради своего родителя.

– Да, – сказала она.

Санитары стали у изголовья каталок. Джош был дальше от двери, но его санитар начал толкать его каталку первым, так что она оказалась достаточно близко от каталки дочери, чтобы он смог протянуть руку и коснуться её руки. Она улыбнулась ему, и лишь тут он заметил, как она похожа на мать: такая же круглая голова, такие же потрясающе голубые глаза, такая же немного асимметричная улыбка. Доре было тридцать пять, а её матери было бы шестьдесят один, так же, как Джошу, если бы рак груди не убил её.

Они представляли собой странный поезд, думал он, когда их катили по коридору: он в качестве локомотива, худой, с белыми волосами и бородой; она в качестве тормозного вагона, всё ещё немного пухленькая несмотря на месяцы сидения на диете в рамках подготовки к операции, её длинные каштановые волосы упрятаны под синюю шапочку, чтобы не мешались. Они как раз проезжали мимо двери с надписью «Диализ». Джош провёл за ней так много времени, что знал, сколькими плитками покрыт в ней потолок, из скольки полосок состоят там жалюзи и сколько ящиков в каждом из стоящих в ней шкафов.

Они проехали немного дальше, и Джоша вперёд ногами вкатили в операционную; каталка с Дорой последовала за ним. Санитары объединёнными усилиями переложили их на операционные столы. Второго стола здесь обычно не стояло – он был на колёсах. Наверху была смотровая галерея, занимавшая две смежные стены операционной, но свет в ней не горел.

Женщина‑хирург уже была здесь вместе со своей командой, все в зелёных хирургических халатах. Вокруг её глаз появились лучики морщинок, когда она улыбнулась.

– Здравствуйте, Джош. Здравствуйте, Дора. Сейчас мы начнём вас усыплять. Всё в порядке? Приступаем…

Министр обороны Питер Муленберг – широкоплечий шестидесятилетний белый мужчина с серебряными волосами и карими глазами – стоял перед гигантской светящейся картой мира, занимавшей всю стену подземного помещения в Пентагоне. Над картой таймер с большими красными цифрами вёл обратный отсчёт. Сейчас на нём было 72:01:22. Всего через три дня с небольшим начнётся операция «Встречный удар».

Муленберг указал на большой экран, на котором посреди Аравийского моря горела надпись «CVN‑76».

– Каков статус «Рейгана»?

– Нагоняет график, – ответила женщина‑аналитик, сверившись со своим компьютером.

– Авианосцы нужны нам на позициях через шесть часов, – сказал Муленберг.

– Тяжело для «Рейгана» и ещё тяжелее для «Стенниса», – ответила помощница, – из‑за того урагана. Но они справятся.

«Блэкберри» Муленберга зажужжал, и он вытащил его из кармана синей униформы.

– Минобороны, – сказал он.

– Господин министр, – произнёс женский голос. – Это миссис Эстли. – Следующими словами всегда были «Пожалуйста, ожидайте; с вами будет говорить президент Джеррисон», а затем тишина, так что он немного отстранил телефон от уха, и…

И тут же снова прижал его к уху.

– Что вы сказали?

– Я сказала, – повторила секретарша президента, и Муленберг услышал, как дрожит её голос, – что в мистера Джеррисона стреляли. Его срочно везут в «Эл‑Ти».

Муленберг вскинул взгляд на большие красные цифры, как раз вовремя, чтобы увидеть, как «74:00:00» сменяется на «73:59:59».

– Господи, помоги нам, – сказал он.

На крыше Белого Дома всегда дежурили двое из противоснайперной команды Секретной службы; сегодня одним из них был Рори Проктор. Холодный ветер продувал насквозь. Он держал винтовку одетыми в перчатки руками и ходил туда‑сюда, осматривая местность отсюда и до Эллипса, пятидесятидвухакрового общественного парка к югу от забора Белого Дома. Монумент Вашингтона был виден, однако даже отсюда, с высоты, Проктор не мог видеть Мемориал Линкольна и разворачивавшееся у него мероприятие, хотя он внимательно вслушивался в доносящиеся из рации переговоры.

Проктор до того привык высматривать опасность в отдалении, что практически не уделял внимание самой крыше, огороженной по периметру низкой колоннадой, и расставленным по ней нескольким кустам в кадках. Однако его внимание привлёк внезапно появившийся в поле зрения голубь. Он приземлился в нескольких ярдах от него, рядом с низенькой металлической коробкой у основания одной из прямоугольных вытяжных труб на южной стороне. Белая кровельная плитка перед ней была как‑то странно выщерблена. Он бросил ещё один взгляд на местность к югу от Белого Дома, ничего интересного не увидел и пошёл взглянуть на эту загородку поближе.