Письмо епископа Турнэ Стефана, клеймившего в конце XII в. парижских школяров, «обсуждающих таинства Троицы на городской площади под рукоплескания невежественных юнцов», обычно приводится как пример реакции традиционалистов на городскую модель интеллектуализма. Но автором этих инвектив был в прошлом один из самых известных преподавателей канонического права, руководивший жизнью парижских школ Левого берега. Критика схоластики, таким образом, была включена в «правила игры» все более усложняющейся системы организации интеллектуальной деятельности в городах. Характерно, что все монашеские конгрегации: и клюнийцы, и цистерцианцы, и регулярные каноники, даже орден отшельников-картезианцев (шартрезцев), — стремились основать свои новые монастыри в городах, поближе к учебным центрам. Монахи сами объясняли это тем, что горожане более прочих погрязли в грехах и потому более нуждаются в хорошем примере и в молитве. К тому же, говорили они, деревня во всем следует за городом, поэтому исправляя нравы горожан, помогаешь и всем остальным.

Были ли новые школы порождением города, выражали ли они интересы нового слоя горожан, заинтересованных в рациональной картине мира, в точном знании? Это может быть справедливо только в очень долгосрочном плане и не подтверждается прямыми свидетельствами. Рукопись «Дигест» была передана в Болонью маркграфиней Матильдой, рьяной сторонницей папства (ей принадлежал замок Каносса), болонский правовед Ирнерий, служивший Матильде, впоследствии оказывал ценные услуги императору Генриху V. Учеников-правоведов брал под свое покровительство Фридрих Барбаросса. Папы неизменно оказывали им поддержку, распространив к концу XII в. на школяров и магистров принцип неприкосновенности клириков. Горожане, напротив, часто конфликтовали с этим беспокойным элементом, хотя и были заинтересованы в них как в потребителях услуг.

И все же совпадение во времени двух явлений — подъема городов и расцвета нового типа интеллектуальной деятельности — было не случайным. В этом критики были правы — городской ученый не походил на монастырского мудреца хотя бы мотивацией своей деятельности. Для монастырского затворника интеллектуальный труд являлся послушанием, средством спасения души и мира, для магистра — источником пропитания и славы, причем и публичность ложилась в основу его деятельности. Ему требовались многочисленные ученики, нужны были коллеги-соперники. Такие условия складывались только в городах. К тому же монастырь могли разграбить враги, ему грозил упадок из-за дурного управления, рвение монахов могло остыть, и тогда интеллектуальная традиция прерывалась. В городе этой угрозы не существовало. Он представлял собой концентрат социальных связей, в котором только и возможен был выход на новый уровень развития человеческого мышления.

То, как в городе встречались и переплетались друг с другом идеи и социальные тенденции, можно рассмотреть на примере одного лишь 1137 г. в Париже. Возле епископского дворца на острове помещалась соборная школа, где преподавали теологию, на Малом мосту и на Левом берегу, тогда еще только начинавшему застраиваться, вокруг аббатства ев. Женевьевы располагались частные школы. Сюда прибыл учиться молодой английский клирик, известный в будущем как Иоанн Солсберийский, друг Томаса Бекета и автор смелых концепций, базирующихся на политическом учении Аристотеля. Тогда, в 1136–1137 гг., он начал свой путь в Париже в школе Абеляра, всеми обожаемого прославленного ученого, «который тогда царил на холме ев. Женевьевы». Слава этого ученого была велика как никогда — по рукам ходили списки «Истории Бедствий», где рассказывалось о его победах на диспутах, о кознях завистников, об истории его несчастного романа с Элоизой. Переписка Элоизы и Абеляра также стала предметом всеобщего внимания не только друзей, но и недругов философа. Среди последних находился и Бернард Клервосский, который доносил в Рим: «Есть у нас во Франции монах без устава, без попечения прелат, без послушания аббат, Пьер Абеляр, умствующий с мальчиками, рассуждающий с женщинами…»

Бернард обрушивался с критикой не только на Абеляра, но и на аббата Сугерия, по его словам, отринувшего «созерцательность ради мирских дел» и превратившего свое аббатство Сен-Дени в «кузницу Вулкана». Крестьянский сын, отданный в монастырь, Сугерий стал соратником Людовика Толстого и влиятельным советником его сына. Сугерий был аббатом монастыря, хранящего мощи мученика Дионисия, покровителя Капетингов и их королевства. Предшественники Сугерия уже немало сделали для утверждения этой связи. В «Песни о Роланде», записанной в скриптории монастыря Сен-Дени, помимо прочего рассказывалось, что король сарацин желал захватить именно это аббатство, что франкские воины неслись на врага с кличем «Монжуа Сен-Дени!», а в рукоятке меча Роланда среди прочих реликвий хранились волосы ев. Дионисия. Французские короли с конца XI в. получили выморочные права графа Французского Вексена, который был «защитником» аббатства Сен-Дени. Тем самым хоругвь ев. Дионисия стала одновременно знаменем французского короля — орифламмой. В 1124 г., когда на Францию двинулся император, Сугерий организовал так, что «согласно незапамятному обычаю», король, выступив в поход, взял с алтаря ев. Дионисия священную орифламму. Удачный исход событий еще более укрепил позиции аббатства, получившего права на солидные доходы с ярмарки Ланди, проводившейся на поле между монастырем и Парижем.

Сугерий старательно собирал средства на строительство новой базилики, достойной славы ев. Дионисия. Помимо ярмарочных доходов и королевских пожалований он увеличивает доходность монастырских земель, проведя на них редкое для своего времени увеличение барщины. Кроме того, он добился восстановления монастырских прав на многие из соседних аббатств, в частности на приорат Аржентей, откуда были выселены обитавшие там монахини (среди них оказалась та самая энергичная Элоиза, сумевшая переселить сестер в Параклет, монастырь, ранее основанный Абеляром, что дало повод возобновить с ним переписку).

Собор Нотр-Дам ла Гранд. Пуатье. XII в. Франция

В 1137 г. были начаты строительные работы в Сен-Дени. К счастью для историков Сугерий вел нечто вроде дневника, записывая свои дела по управлению аббатством, из которого мы узнаем, как он искал ответ на вопрос столь серьезного оппонента, как Бернард Клервосский: «Что делать золоту в храме?». Еще в каролингскую эпоху усилиями местных аббатов парижский мученик был отождествлен с упоминаемым в послании апостола Павла Дионисием Ареопагитом. Тем самым Парижская епархия становилась равноапостольной, древнейшей в Галлии (и попытки Абеляра усомниться в тождестве епископа Парижского с учеником апостола воспринимались очень болезненно). Тогда же, в IX в., в монастырскую библиотеку поступил латинский перевод анонимного византийского трактата «О небесной иерархии», который также приписали первому епископу Парижскому. В этом трактате Бог описывался как абсолютный, истинный, всепроникающий свет, «незримое солнце», чьи лучи, пронизывая мир от высших сущностей до низших ступеней материи, одухотворяют его. По мере удаления от Бога сила света убывает, но ни на одной ступени не затухает окончательно. Постижение Божественного света посредством чувств ведет человека ввысь, от материального к нематериальному, к источнику красоты и гармонии, к Богу. Сугерий с энтузиазмом воспринимал слова мудреца, чьи мощи, как он полагал, покоились в крипте его родного аббатства. Говоря о чувствах, которые вызывает у него созерцание драгоценных камней, он повторяет те же идеи: «Когда я восторгаюсь красотой дома Божия, прелесть драгоценных камней уводит меня от внешних забот и благочестивая медитация побуждает меня размышлять, переходя от того, что материально, к тому, что нематериально, к разнообразию священных предметов, тогда мне кажется, что… по милости Божией я могу быть восхищен из этого низшего мира в тот высший мир анагогическим образом». Последний термин был в то время в ходу у парижских богословов из обители Сен-Виктор, определявших апагогический смысл Писания как обеспечивающий восхождение духа от материального к созерцанию Божественного. В конце 20-х годов XII в. Гуго Сен-Викторский пишет комментарии к «Трактату о небесной иерархии», где (хотя и другими словами) выражает те же идеи, что и Сугерий, придавая мистическое содержание эстетике света. В своих записях аббат не упоминает о сен-викторских теологах. Но маловероятно, что он не был знаком со своими учеными соседями. Трудно представить, чтобы Гуго мог работать над этой редчайшей рукописью где-нибудь кроме библиотеки аббатства Сен-Дени.