Корабль викингов (Осебергский корабль). IX в. Музей кораблей викингов. Осло (фото)

На протяжении X и XI вв. замков становилось все больше, они представляли собой центры реальной власти, накладываясь на старые административные деления — «сотни» и «паги» — или подменяя их собой. В принципе, любой свободный человек, заручившись поддержкой, мог воздвигнуть замок на малонаселенных, пустующих землях. Эти замки пока еще выглядели весьма примитивно (за исключением возникавших на месте старых крепостей). На естественном или насыпном холме воздвигалась башня, окруженная валом и бревенчатым палисадом. Такая конструкция служила укрытием на случай внезапного набега неприятеля и могла дать убежище окрестным крестьянам.

Замки продолжали строиться и тогда, когда угроза набегов язычников ослабла; между новообразованными графствами, виконтствами и кастелянствами велись войны, дополнявшиеся файдами — частными войнами, кровной местью. Обеспечить связь шатлена со своими рыцарями, а графа или виконта с шатленом могли узы верности, основанные на принесении вассальной присяги. Но она немного стоила, к тому же ситуация осложнялась переплетением взаимных вассальных присяг и отношений верности. Уже с конца IX в. один и тот же человек мог числиться вассалом нескольких сеньоров, порой враждебных друг другу.

Подобную фрагментацию общества и государства называют «феодальной раздробленностью» и не без основания подчеркивают ее губительные последствия для государственного единства и силы публичной власти. Но самое интересное состоит в том, что именно в этот период Запад вступает в фазу динамичного развития. Для того чтобы убедиться в этом, прежде чем вчитываться в редкие дошедшие до нас средневековые грамоты того времени, достаточно просто проехать по Лангедоку, Бургундии, Каталонии или Италии и полюбоваться на сотни церквей, возведенных в течение столетия после тысячного года и дошедших до сегодняшнего дня, вопреки разделяющему нас десятку веков. По этому поводу часто ссылаются на бургундского хрониста Рауля Глабера: «Вскоре после 1000 года вновь приступили к постройке церквей, и это почти повсеместно, но главным образом в Италии и в Галлии. Их строили даже тогда, когда в том не было необходимости, ибо каждая христианская община спешила вступить в соревнование с другими, дабы воздвигнуть еще более великолепные святилища, чем у соседей. Казалось, что мир стряхивал свои отрепья, чтобы весь приукраситься белым нарядом церквей».

Массовое строительство храмов важно само по себе, но, помимо прочего, может считаться показателем экономического и демографического роста. При всей приблизительности оценок численности населения специалисты сходятся в том, что между тысячным годом и первой половиной XIII в. население латинского Запада удвоилось, а в некоторых наиболее развитых районах даже утроилось. В следующий раз таких темпов роста Западная Европа достигнет лишь в период индустриальных революций.

Если взять территорию современной Франции, то сеть населенных пунктов, сложившаяся к началу XIII в., не претерпела серьезных изменений до XIX столетия. Историки называют такое максимально полное освоение территорий «внутренней колонизацией». Постепенно вновь распахивались заброшенные земли, сводились леса, осушались болота, в Нидерландах начинали понемногу отвоевывать побережье у моря, осваивались земли водоразделов рек. Растущее демографическое давление находило выход в военно-колонизационных движениях — Реконкисте, Крестовых походах…

О причинах этого расцвета ведутся оживленные споры. Одни указывают именно на рост населения как на главный «мотор» экономического подъема.

Важность этого фактора невозможно отрицать, именно он побуждал распахивать новые земли, заботиться о повышении урожайности, он же выталкивал избыточное население в города, а растущее городское хозяйство, в свою очередь, стимулировало сельскохозяйственное производство. Но почему население начало расти?

Другие решающую роль отводят совершенствованию орудий труда и улучшениям в агрикультуре, указывая на распространение водяных мельниц, колесного плуга с лемехом, на появление хомута, делавшего возможным пахоту на лошадях, распространение трехпольной системы и т. д. Скептики указывают либо на то, что все это было известно в более раннее время, либо на сугубо ограниченный характер инноваций (конный плуг, равно как и трехполье, возможны только на определенных почвах). Но в любом случае вновь уместен вопрос о причинах этих достаточно быстрых сдвигов, происходивших в определенное время и в определенном месте.

Указывают также на улучшение климата, ставшего более теплым и влажным. Впрочем, климатологи далеко не так единодушны, как того хотелось бы историкам. И в данном случае надо объяснять, почему благоприятные климатические изменения в одних регионах вызвали значимые социально-экономические последствия, а в других — нет.

Понятно, что ученые не обязаны сегодня быть монистами, т. е. искать единственную причину, по отношению к которой все остальные были бы вторичными. Но трудно не заметить совпадения во времени и в пространстве двух явлений. Медленный подъем экономики начинается тогда, когда своего апогея достигает процесс «феодальной раздробленности». В 60-е годы XX в. Жорж Дюби предложил концепцию так называемой «феодальной революции». В той или иной мере она была поддержана его коллегами, говорящими несколько более осторожно о «феодальной мутации». Первопричина сдвигов помещалась ими в область социальных отношений. Метафора «революции» отсылала к тому факту, что власть в виде бана переходит из рук монарха и придворной знати в руки местных сеньоров, рыцарей. В ходе этой «революции бана» сеньориальная власть перемещалась ближе к земле, что делало возможным ее возросшее давление на производительные силы и давало толчок к повышению производительности крестьянского труда.

Если в каролингскую эпоху социальную элиту составляла знать, а воины, наравне с прочей челядью, ценились лишь за свою службу, то теперь все чаще встречавшийся в грамотах термин milites («воины») обозначает рыцарей, занимающих важное место в обществе. Вне зависимости от своего происхождения (кто-то принадлежал к младшим ветвям аристократических родов, кто-то был незнатным свободным, а кое-кто и министериалом из рабов) они сливаются в одну группу с аристократами — группу «воюющих», призванных выполнять важнейшую социальную функцию — военную, направленную на защиту слабых.

К «слабым» относили не только людей церкви («молящихся»), но и крестьян («пашущих»). Ополчение всех свободных людей (ост) ушло в прошлое, равно как и деление на свободных и несвободных. Свободными (вне зависимости от происхождения) считаются теперь те, кто носит оружие, судится в графской курии и может осуществлять кровную месть, защищая свой линьяж и свою честь силой. Все остальные: колоны, литы, сервы, трибутарии и прочие — сливаются в один слой — крестьян, «пахарей», «селян». Не случайно в немецких диалектах к концу XI в. появляется новое слово «Ьаиег» — крестьянин.

Как настоящий социальный переворот «феодальная революция» сопровождалась насилием: захватывали права публичной власти, отбирали землю у церкви и заставляли крестьян признать новую реальность — господство феодальных замков над сельской местностью, которое было не только символическим. Рыцари могли сломить любое сопротивление крестьян, подобно тому, как это произошло в Нормандии и Бретани в конце X в. Как настоящая революция, она приводила к серьезным экономическим сдвигам, раз речь шла об очередном разделении труда. Прежняя военная служба оказывалась тяжкой ношей для простых земледельцев, особенно в изменившихся условиях ведения войны, вызванных введением рыцарского вооружения. Рыцари, монополизировавшие военную функцию, осели на землю и, проживая в своих замках, сумели обеспечить более производительный труд крестьян, ведь именно их собственное благополучие зависело в большей степени от своей вотчины, а обрести добычу и славу в далеком походе было уделом немногих.