— Хорошая задачка, — сказал Якс, медленно обводя всех взглядом. — Такое есть, хотя быть не может.

— Нет, Якс, — с лёгчайшей иронической издёвкой сказал Вейдер, — я не пил для храбрости перед тем, как привести принцессу на мостик Звезды.

Мара резко фыркнула. Пиетт мысленно проаплодировал своему командующему.

— Милорд, — признался гвардеец, оставшись невозмутимым, — сейчас мой ум перебирает самые невозможные варианты.

— Ну, — сказал Палпатин, — это как раз ещё не столь невозможно. Адмирал Пиетт, — тот вздрогнул, — вы присутствовали при операции около Хота. Какое у вас осталось впечатление от того, как она была проведена?

Пиетт посмотрел на Вейдера.

— Говорите, — сказал тот. — Чтобы вас это не останавливало, скажу сам: мне было крайне важно, чтобы повстанец Скайуокер был взят живым. Соответственно, операция, которая могла быть классической операцией на уничтожение, хромала на обе ноги. Я не знал, где находится мой… — он замолчал. — Да, Пиетт, вы же не знаете. Люк Скайуокер — мой сын. А Лея Органа — дочь.

Пиетт очень надеялся на то, что его вытаращенные глаза были таковыми только в течение двух секунд.

— Простите?

— Нет, Вейдер не шутит, — поморщился император. — Что есть, то есть. Грехи юности, чтоб их…

— Вот именно, — мерно ответил Вейдер.

Мара. Потом пришла Мара.

— Ты не возражаешь? — спросил его Палпатин. Он не возражал абсолютно. К Маре он привык, знал её с детства, ценил её ум и преданность. В последние четыре года, правда, отношения между ними были резко испорчены. Мара Джейд, узнав, что происходит, прямо сказала лорду Вейдеру всё, что она думает о его марафоне за сыном. Но три месяца назад всё вернулось на свои места. Они поговорили. Мара обеими руками поддерживала его план. И не заикнулась даже на счёт: я же говорила! Это было уже не важно. А они оба никогда не обращали внимания на неважные детали.

У Вейдера было сильное подозрение, что она не исполнила приказ безумного императора сознательно. Убить Скайуокера. Она была осведомлена о планах Вейдера и делала чёткое различие между своим учителем в нормальном состоянии — и состоянии безумия.

Кажется, Палпатин думал так же. Он не говорил, а Вейдер не спрашивал. Как всегда. Может, потому между ними и накопилось столько непонимания и гнуси, что они оба предпочитали молчать?

Мара пришла через пять минут после вызова, иронически поклонилась обоим от двери:

— Мара Джейд, Рука императора, прибыла по вашему приказу…

— Входи, — усмехнулся Палпатин. — Ну, как тебе Лея?

— В девчонке есть потенциал, — с лёгким удивлением ответила Мара. — Она сама этого не знает, но в ней мощнейший потенциал того, кем она могла бы стать. Не будь рядом с ней огузка Бейла и тощей Мотмы. Я в конце концов её пожалела, — сказала она серьёзно. — Ей этого не показала, но — какой красоты пламя могло бы гореть в ней!

— Ничего не пропадает, — философски ответил Палпатин. — Раздуем ещё.

Потом она слушала то, что ей говорили. Объяснять было не надо — Вейдер понял и сам. Единственным человеком, который все эти четыре года выслушивал старческий бред императора, была его Мара. Она не удивилась ничему. Но слушала внимательно. Видно, в достаточно чёткой последовательности ей это излагали впервые.

— У меня есть добавление, — сказала она, выслушав. — Можно?

— Конечно, — сказал император.

— Милорд, — повернулась она к Вейдеру, — я кое-что заметила в вашем поведении. Кое-что, связанное с вашими детьми. Коль скоро я с ними общалась…

— Говори, — кивнул Вейдер.

— Я имела возможность наблюдать за вами всё последнее время, — обдумывая каждое слово, сказала она. — Ваша реакция на сына была совершенно однозначной: всплеск. Такой сильный всплеск то ли родительских чувств, то ли голоса крови, который захватил вас всего. Думаю, не ошибусь, если скажу, что некоторое время, равное нескольким годам, вы жили только этим.

— Да, — подтвердил Вейдер. Тема сына его больше не задевала, а по тону Мары он чувствовал, что та хочет сказать нечто важное.

— Три месяца назад, — продолжила она, — когда у меня с вами состоялся разговор относительно ваших дальнейших действий, я поняла, что ваши чувства к сыну изменили плюс на минус. Но при этом они были всё также сильны. Просто вы оказались между двух огней. Между двух людей, которых любили. И вы выбрали императора.

— Так.

— Это был не самый лёгкий выбор.

— Безусловно.

— При этом к сыну вы стали испытывать что-то вроде сильной ненависти. Это была реакция на то, в чём тот косвенно был виновным. Вы стали ненавидеть вашего сына из-за того, что из-за его упрямства сошёл с ума ваш отец.

— Да, — ответил Вейдер, поморщившись под маской. Сказано жестоко, но верно.

— Таким образом, это похоже на чувства родителей, которые продолжают чувствовать в своих детях своих детей, даже когда те сделают им очень больно. Ведь случается, когда родители ненавидят своих отпрысков. Но это не настоящая ненависть. Это оборотная сторона боли.

Палпатин улыбнулся. Так, что лучиками прошли морщинки по лицу.

— Ах, девочка! — с восхищением сказал он. — Между прочим, было время, когда я именно так ненавидел Вейдера.

— А я — вас, — хмыкнул Тёмный лорд. — Квиты. Мара, говори дальше.

— Итак, на волне этой эмоции вы задумали и осуществили операцию, которая привела к тому, что некий план некоего Люка Скайуокера, точней, план, внушённый ему другими существами и заключавшийся в смерти общего для нас с вами, милорд, учителя, потерпел фиаско.

— Да.

— Вопрос: когда вы узнали, что Лея — ваша дочь, что вы испытали?

— Неприятное чувство.

— Никакого голоса крови?

— Никакого.

— А теперь скажите, что именно сейчас вы испытываете к Люку Скайуокеру?

Вейдер очень долго молчал. В середине молчания император сел и стал смеяться.

— Марочка, Марочка, — покачал головой он. — Даже я пока этого не заметил…

— Но вы на этом не концентрировались, учитель.

— Я, — сказал Вейдер, и все замолчали, — именно в этот момент не испытываю к Люку Скайуокеру почти ничего. Никакого голоса крови. Никакой отеческой привязанности. Досаду на то, что я так глупо и с такими жуткими последствиями для своего учителя за ним гонялся. Досаду на себя. Неприязнь к себе. Я… не понимаю, как я мог так сойти с ума. Я не чувствую того, что двигало мной последние годы. Я как будто впервые узнал, что у меня есть сын. Я испытываю по этому поводу: здоровое чувство потрясения, злость на Амидалу, очень сильную горечь от того, что мои дети так и не стали моими детьми. Эти двое чужие для меня. Я с ними не знаком. Я допускаю, что при близком знакомстве, я почувствую в них свою кровь, сойдусь и полюблю. Но это лишь перспектива. Я не понимаю, каким образом я оказался так зациклен на своём якобы сыне. И только потому, что нём узнал. Я говорил с ним недавно, — сказал он устало. — Я понял, что точки для соприкосновения есть. Но, — тщательно выговаривая слова, произнёс он, — я сегодня как будто впервые его увидел. Даже тогда, при сканировании, что-то ещё мелькало…

— Может, всего лишь воспоминание и привычка? — поинтересовалась Мара. — Вы же привыкли к нему что-то ощущать.

— Да, — ответил Тёмный Лорд. — Похоже.

Молчание. Три человека смотрят друг на друга.

— Итак, — сказал Палпатин, — вывод: второго по Силе человека в Галактике четыре года крутила какая-то непонятная нам сила, которая свихнула его с ума.

— Я как будто пьян был, — медленно произнёс Вейдер. — Или… в… угаре. И вдруг всё кончилось.

— Похоже на влюблённость, да, милорд? — усмехнулась Мара. — Когда горишь-горишь, страдаешь, ночей не спишь, а потом — раз! — и совершено не понимаешь, что ты нашёл в этой дуре.

— Да, — произнёс Вейдер с опасной интонацией угрозы. Не Маре. Куда-то в пространство.

— Меня всегда занимала мысль, милорд — а что вы нашли в Амидале?

— А меня — тоже, — ответил Вейдер. — Все двадцать лет и занимала. Умерла она — и как будто не было.