— Когда захочу!.. Они — это они, — устало ответил Вейдер. — Морд я их не видел, но морды были… Кеноби только первое звено. А за ним…

— Умершие джедаи? — спросил Палпатин с неприкрытым любопытством. В тоне была и издёвка. Вейдер невольно усмехнулся: учитель…

— Не знаю. Не уверен. Ощущение большой толпы людей…

— Которые держат твоего сына?

— Да. Они его держали. Крепко. А потом… Его отпустило. Когда мы… сделали не то, что нужно…

Живые и умные глаза императора смотрели на него.

— Вейдер, — сказал тот почти ласково, — так почему ты считаешь, что это связано с нами?

— Они хотели нас убить.

— Нет, мой мальчик, это я понимаю. Я не понимаю, почему они всё ещё представляют для нас опасность. Они отпустили твоего сына. Так почему не пять лет, а полгода?

— Я… — Вейдер судорожно стиснул в кулак свою уцелевшую руку. — Я испугался.

Промежуток тишины.

— Да, — трезвым тоном сказал Палпатин. — Это серьёзно.

— Это… — с трудом сказал Вейдер, — запах той силы… Огромной силы… Самой огромной, какую я только знал… В тысячу раз меня сильнее…

— Запах?

— Да, повелитель, — Вейдер сглотнул. — Из детства. Из юности. Из снов. Судьба.

И новая тишина.

— Да, — произнёс Палпатин на удивление мягко, — судьба — самая непреодолимая сила… Но кто же знал, что она состоит из миллионов враждебных тебе воль?

Вейдер вздрогнул и вскинул голову.

— Учитель?…

— Да-да, — ласково кивнул ему Палпатин. — Судьбу ошибочно считают за некий фатум, безличный ток жизни. Кто-то отрицает её, кто-то считает себя её творцом, а кто-то полагает, что она как Великая Сила: течёт и будет течь. Но у судьбы, мой мальчик, — его сухая ладонь накрыла плечо Вейдера, — миллиарды живых враждебных глаз. Те, кто не желал в мир нашего прихода. Те, кто делал всё, чтобы нас изменить. А когда изменить не удалось — и, поверь мой мальчик, таких, как мы, изменить невозможно — было положено нас искалечить и убить, убить нашими же собственными руками… Прости, но не затянул бы ты свой бой с Кеноби…

— Да.

— Вот видишь, — он легонько погладил его по плечу. — Ты всего лишь своими глазами увидел это, Вейдер. В мире накопилось слишком много добра. И в нём слишком яркий свет. А мы умираем. Ситхи умирают. Злые и недобрые. И миллиарды просветлённых день и ночь смотрят на нас, до тех пор, пока их взгляды и их воля не обретают овеществлённую плоть и не поворачивают нашу жизнь так, как им угодно. Этому почти невозможно противостоять. Но, — император с достоинством выпрямился, — я, старый ситх, а ныне тёмной силой своей Император большей части галактики, это умею. Я всю жизнь ломал чужую судьбу. Поверь, мой мальчик. Я много не сумел. Я допустил, чтобы твоя судьба тебя всё же настигла. Но ты не умер. И я тебе обещаю, — взгляд Палпатина стал жёстким, — ты будешь жить долго. Очень долго. И от взглядов миллиардов просветлённых я тебя сумею закрыть. А потом и привить иммунитет. Ты много не знаешь, — с сожалением покачал головой старый ситх. — Очень многого. Играешь со своей Силой… Вейдер, давай уговоримся. Пора становится взрослым. Империю мы завоевали. А теперь… Теперь стоит разобраться с прочим. Итак, ты хочешь сказать, что «полгода» — это твоё ощущение после погружения туда через связь с сыном?

— Да, учитель.

— Таким образом, никто тебе это не говорил, сам ты это не вычислял, а просто почувствовал неизмеримую тяжесть, которую опознал как то, что испытывал в молодости?

— Неизбежность, — кивнул Вейдер.

— И полгода — это твой расчёт своей собственной прочности.

— Да, повелитель.

— А моей?

— Но вы связаны со мною!

— А что, разве оттуда тебя твоими джедаями зацепило?… — через секунду Вейдера огрел яростный взгляд: — Говори: зацепило или нет, неуч проклятый?!

— Я не неуч…

— Ты безрассуден и неосторожен, — совершенно успокоившись, сказал Палпатин. Ответ на свой вопрос он получил в тоне ученика. — И всегда был безрассуден и неосторожен. Слишком горячая голова…

— Это у меня-то?

— Не у меня! Вейдер, — испытывающий взгляд императора вскрыл его до самых печёнок, — ты ведь хотел придти на помощь сыну. Зацепиться за него и помочь. Ещё до того, как понял, что ему ничто не угрожает.

— Я о вас вспомнил.

— О, — хмыкнул Палпатин. — Я тебя умоляю. Как это трогательно.

Вейдер покачал головой и стал смеяться — который раз за день.

— Повелитель…

— Что? — поинтересовался Палпатин.

— Послушайте…

— Я слушаю тебя очень внимательно, — с преувеличенной вежливостью откликнулся император. — Что ты хочешь мне сообщить?

— Я… я вас люблю, — выпалил Вейдер.

— Я сделаю запись твоих слов, — кивнул император. — И буду давать тебе прослушивать всякий раз, когда помутнение снова обрушится на твой роскошный шлем.

— Император!!!

— Ха-ха, — ответил император. — На случай, если у Амидалы ещё были дети.

— ???

— Ну, если она родила не двойню, а тройню, — пояснил Палпатин деловито. — Твои дети в последнее время размножаются, прости, как семейство грызунов-травоядных. Так что я жду всего…

— …когда я всё-таки задохнусь, — прерывистым от судорожных вдохов голосом сказал Тёмный лорд, — это будет ваша вина. Мне нельзя смеяться. Столько смеяться.

— Вдогонку за четыре года, — суховато сказал Палпатин. — А когда откашляешься, сообщи мне, деловито и подробно, что ты видел… Нет. Лучше покажи мне. А потом мы посмотрим, что нам с этим делать.

Рядом с огромной газовой туманностью медленно дрейфовал корабль. Космос был тих. В космосе всегда тишина. Полная и окончательная. Те первые, кто прокладывал дорожки в Дальний космос, говорили, что теперь знают, как пахнет смерть. Она пахнет тишиной. И одиночеством. Более тотального одиночества, нежели здесь, не найти.

Корабль был домом для тех, кто жил на нём. По отношению к туманности он был пылинкой. По отношению к галактике его не было. По отношению к Вселенной он никогда не существовал. Как для человека не существует возникшего на микронную долю микромгновения сгустка положительного или отрицательного заряда в крошечном силовом поле, которое люди для простоты решили назвать атомом.

Космос завораживает только тех, кто сидит на планетах. Те, кто выходит в него, его не замечают. Привычка из разряда инстинктов самосохранения.

Человек отвернулся от широкого обзорного иллюминатора и слегка наклонил голову, приветствуя высокую рыжеволосую женщину в белом, которая быстрым шагом вошла в зал для совещаний. Сейчас они были в нём одни. Не считая охраны, которую она привела за собою. Человек усмехнулся про себя. Эту охрану он мог бы уничтожить за пять секунд. Не больше. И если она хотела показать своё недоверие к нему, то показала только страх.

— Вы не выполнили ваши условия сделки, — сказала Мон Мотма.

— А вы — ваши, — улыбнулся он, распрямляясь.

Рыжие обычно легко краснеют. Жёсткое лицо женщины перед ним даже не дрогнуло.

— Я сделала так, как вы мне рекомендовали, — отчеканила она. — И вместо обещанной вами феерической победы мы потерпели сокрушительное поражение. Я потеряла почти весь свой флот. Нам придётся начать всё почти заново. Срежиссированная вами авантюра обошлась нам настолько дорого…

— Бросьте, — насмешливо оборвал её человек.

Женщина едва заметно вздрогнула, а лицо её заледенело.

— Что?

— Бросьте, госпожа Мотма, — он нагловато ей улыбнулся. — Вы загнали только основной флот Альянса. Ваши собственные заначки остались неприкосновенны.

— На каком основании…

— Я торгую информацией, мадам. Моя профессия — знать всё и обо всём.

Мотма задумалась. Безо всяких способностей он видел, как женщина перед ним прикидывает, дать ли ему уйти или, не поворачиваясь к охране, движением руки отдать им приказ…

— Не рекомендую, мадам, — сказал он любезно. — Вам придётся искать других телохранителей. А при ваших потерях, сами знаете, сколь трудно найти и обучить новых людей…