Остановил — цинизм. Циничная усмешка человека, который варился в большой политике с очень юных лет, и термин «свобода» смешит его до истерического спазма. Можно уехать чёрт знает куда, заняться датападомарательством, выражать образы и мысли. Никому не мешать. Быть наедине с землёй и небом. А галактика будет продолжать не только сверкать мириадами звёзд. Небо, воспетое поэтами, воспринимается прагматично. Вот это — путь на Коррелию, там скопление звёзд Центрального ядра, а Корускант… Один сектор, второй сектор, этот не поделил власть с этим, а вот та группа звёзд…

Никаких светлячков в небе, почти возле каждого светлячка кто-то выживает и живёт. И им всем становится тесно на огромной спирали звёзд. Даже свобода безразличного пространства стала тесной клеткой, в которой грызутся виды. Не то чтобы она желала всем мира и добра. Но иллюзия свободы вылетела из её головы в четырнадцать лет. Свобода — мираж. Или подчиняешься. Или подчиняешь. Она-то прекрасно знала, как можно поиметь существо, мнящее себя свободным.

Она выбрала власть.

…и… что же случилось?

Что произошло?

Как?..

Она…

Она летит в никуда с разрывом в двадцать пять лет. Ей не более чем тридцать. В мире за это время прошла целая жизнь. И не одна жизнь оборвалась. В мире за это время сгорел и был заново построен мир. Всё изменилось. Вместо резких всплесков и колебаний её окружали прозрачные чёрные стены. И о чём она? О любви? О своей, маленькой, конкретной… Всё-таки она касалась человека, который был способен изменить мир. Если бы его энергия не плескалась в нём порой сильно и неумело, и если бы он не изливал большую её часть в привязанности, которые ослабить не мог.

А ведь она тоже хотела изменить мир. Она точно помнит, что хотела. Они… в этом сошлись. И… когда же… всё изменилось? Когда она перестала этого желать? Когда… вдруг захотелось… изменить не мир — человека?

Зачем она вернулась, как, почему летит туда, куда летит? Взгляд мельком мазнул по зеркалу: надменное лицо, презрительные глаза и губы. И смерть за стёклами глаз.

Она опустила голову и рассмеялась. Всё просто. Очень просто. Очень.

Я всего лишь хочу жить. Я жить — буду.

Найти-найти-найти…

Отыскать…

Через вечность. Через листву. Через свет.

Одну из тех, что недорастворилась.

Вернуть к жизни. Вернуть…

Перед глазами кружит сияющее колесо. Слепит. Спицы в небе. Прорези, похожие на лепестки, в куполе, высоко. Колесо света. Колесо Силы.

Почему она подумала именно так?

Возвращалось дыхание. Возвращался свет. Лицо рыцаря над головой.

— Вам… легче?

Она попыталась понять. Попыталась подняться.

— Тссс, лежите, тссс… Вы слышите меня?

— Кто вы? — голос чужой, в рот будто набили песка.

— Вы меня не помните?

— Помню, — сказала она. — Только вы мертвы.

— Вы — тоже.

— Я и не сомневалась.

Она неожиданно усмехнулась при этих словах. Сами слова были, в некотором смысле, неожиданны для неё. И то, как легко она села, отстранив руку джедая.

Да. Купол над головой. Прорези-спицы в нём. Лепестки. Колесо. Великое колесо бытия.

— Что вокруг? Храм джедаев?

— Вы в мире Великой Силы…

— Всё равно. Это Храм джедаев? Во многих мирах, гранях и плоскостях?

Лицо рыцаря на миг дёрнулось озадаченностью.

— Да, — сказал он. — Такая теория есть… — он запнулся и рассмеялся. — Подтверждённая практикой, — он обвёл рукой. — Да. Этот храм надстоит над Храмом.

Она медленно оглянулась вокруг. Стены. Однотонные, неплотные. Будто пространство сгустилось и дрожит. Колесо-спицы кружит над головой. Воздух. Много воздуха. Открытое пространство. Воздух тоже дрожит. Синь.

— Я рад, что вы сумели выжить.

Она взглянула ему в глаза. С трудом не отвела взгляд.

— Но я не выжила.

— Вы не растворились. А я… должен повиниться перед вами. Я не смог уберечь вашего сына. А должен был. Я взял на себя ответственность за него.

— И таки не сложили?

Он вздрогнул и невесело улыбнулся:

— Вы правы. К сожалению, то, за что мы берём на себя ответственность, мы забираем с собой. Куда угодно. Хоть в Великую Силу. Я так и не освободился. И не буду свободен, пока… Впрочем, — пожал он плечами, — для вас это не так важно. Точней, для вас это вряд ли важно вообще. Моя ответственность перед собой.

Она смотрела на него и молчала.

— Но вас должен интересовать ваш сын.

— Я умерла, — спокойно ответила она Куаю.

— Со смертью кончается не всё.

— Да уж.

— Но вы ведь…

— Я. А какое до этого дело тем, кто остался? Даже если я сейчас живу — я не могу до них добраться.

Куай покачал головой:

— Добраться — можно.

— Сном или призраком в ночи? — пренебрежительно хмыкнула Шми. — Или отпечатком памяти? Это несерьёзно.

— Да почему же?.. — Куай задумчиво смотрел на неё. — Иногда память о матери способна отвратить человека от чудовищных поступков…

— А память о её смерти — подтолкнуть к ним, — безмятежно ответила Шми.

— Я пытался его остановить…

— Я знаю. Зря.

— Зря пытался?

— Конечно. Ведь не остановили.

— Мне надо, чтобы вы помогли.

— Вам?

— Вашим внукам.

Её лицо заострилось и окаменело.

— Ваш… сын — собирается использовать их и убить. Вашу невестку тоже… впрочем, относительно последней это вам должно быть безразлично. Но жизнь ваших внуков под угрозой.

Шми молчала.

— Жизнь вашего сына тоже.

— Да?

— Он… сам не понимает, что творит. Он думает, что делает себя свободным. Каким-то образом отгораживается от Силы. А всё, что отделено от Силы, раньше или позже перестаёт существовать. А он, его… учитель и его приспешники — отделили от Силы себя и тех, кто находится рядом с ними. Это может иметь фатальные последствия.

— Для кого?

— Для них. Поймите, это как нельзя долго жить без пищи. Какое-то время — да. И если делать это грамотно, то на какое-то время это даже приносит организму лечение и отдых. Но потом переступается предел — и организм умирает. Нельзя навсегда отделить себя от энергии. Они умрут. И ваш сын тоже. Не просто умрёт — перестанет существовать. Нам нужен кто-то, кого он послушает. К сожалению, нас он ненавидит…

— Это у него — семейное, — любезно сказала Шми.

Она вдруг подтянула к себе колени, обхватила их, удобно устроилась, улыбнулась Куаю.

— Простите?

— Не прощу, — столь же любезно ответила она. — Я вам, рыцарь, вообще ничего не прощу. Не то чтобы я до сих пор лью слёзы по отцу Анакина — но и особой радости у меня это воспоминание не вызывает. Да и вы, рыцарь, тоже. Я прекрасно понимаю, что вам не было дела до меня. Как и до прочих живых существ того мира. Но… просить моей помощи… забавно. Как вы думаете, у меня есть желание вам помогать?

— Не мне, сыну.

— Хммм… Вы ему уже помогли.

— Я прошу — вас…

— О чём?

— Я прошу вас о том, чтобы вы сказали своему сыну, что то, что он делает — самоубийство.

— Это правда?

— Да.

Шми улыбнулась:

— А если я откажусь помочь — что будет? Я снова упаду в вечность? Кстати, вы очень вовремя вспомнили обо мне. Когда вам стало выгодно моё существование, сударь. Нет-нет, молчите, я понимаю. В задачу рыцарей не входит помощь живым существам. А только помощь и выполнение воли Силы. И сейчас Сила потребовала, чтобы я ожила. Я безумно рада — но неблагодарна. И я не понимаю, почему я должна вам помогать.

— Да не нам, глупая вы женщина — своему сыну!

— Что это вас вдруг обеспокоила судьба моего сына, любезный рыцарь?

— Конечно, не только его, — кивнул Куай. — То, что он делает, может нанести вред миру и Силе. Но ему — тоже. Я решил, что, раз у нас совпали интересы, а он послушает только вас…

Шми молчала.

— Вы хотите сказать, что у нас не совпадают интересы?

— Если вы заметили, я вообще ничего не сказала. Но — раз уж мы завели разговор обо мне — что будет, если я откажусь говорить с ним?