— Да прежде всего Пад прекрасно видит, что та в меня влюблена.

— О…

— Она мне прямо это сказала.

— А что она сказала ещё? — Палпатин неожиданно ловко подобрал полы своей очередной официальной и пышной одежды и сел в кресло. Приготовился слушать. Усмешка Анакина, который смотрел на него, стала улыбкой.

— А угадайте с трёх раз.

— Я не собираюсь угадывать, — ответил Палпатин. — Я знаю. Твоя жена строит глазки Бейлу. Ты предполагаешься тем, кто запудрит мозги Мотме. С помощью них вы устраните меня, — вкрадчивым голосом сказочника-маньяка поведал он, — а потом…

Анакин расхохотался — взахлёб, откинув голову назад.

— Нет, безусловно, Пад сказала наибанальнейшую вещь, назвав вас непобедимым противником.

— Почему же непобедимым? — серьёзно спросил Палпатин. — Шансы есть. Только не у твоей жены.

— Что мне делать?.. Ладно, я не спрашивал.

— Почему же? — ты спросил… Трудно?

— Да, — ответил он. — Я думаю, она мне этого не простит. Когда узнает, как я её использовал и как я ей лгал.

— Тебя — нет. Того, кого она якобы знает. А вот ученика Сидиуса…

— Она не знает, что я…

— Именно. Ей придётся познакомиться с тобой вновь. И тогда посмотрим, сможет ли она любить тебя — настоящего.

— Что же она любит сейчас? — вопрос был устал и совершенно риторичен. Тот, кто спрашивал, знал ответ.

— То, что хочет любить, — Палпатин пожал плечами. — Скажи прямо: ты сможешь и дальше использовать её неведение? И её тоже?

— Да.

— Хорошо.

— В мире существуют вещи поважнее любви.

— И что же?

— Собственная осуществлённость.

— Без любви?

— Вы держите меня за ребёнка?

— Я держу тебя за влюблённого болвана. Любой влюблённый — болван.

— Благодарю.

— Да не за что, в общем.

— Я…

— Ну?

— Я не знаю, канцлер. Я меняюсь. А она…

— Ты винишь за это себя?

— Иногда…

— Забей, — сказал голос ситха. — Ты ещё будешь винить себя за то, что идёшь вперёд. А не топчешься ради другого существа на месте. Или ты думаешь, что если бы предоставил ей всю полноту информации…

— Нет. Тогда бы она точно захотела вас устранить, канцлер.

— Хм.

— Источник дурного влияния, — он хмуро пожал плечами. — Почему бы не объяснить мои перемены и отсутствие любви… доверия — вами? Но выбрал я сам. Кому лгать. А с кем быть откровенным.

— Кому принадлежать, — небрежно, в пространство, сказал канцлер.

Анакин долго смотрел на него.

— Да, — произнёс он. — Именно так это сформулировано и будет.

— Анакин. Ты принадлежишь себе. А мы оба принадлежим сейчас очень опасной тайне и очень опасной игре. Мы союзники.

— Не только.

— Мм?

— Ситская пара?

— А ты ситх?

— Я ученик ситха! — Анакин расхохотался. — В смысле противостояния миру.

— Да, — кивнул канцлер. — Я понимаю. Садись, — показал он ему на соседнее кресло. — Нам есть о чём поговорить. Вот что, — произнёс он, глядя на ученика, — передай-ка мне для начала подробней твой разговор — с Амидалой.

— Анакин, — Пад была ощутимо напряжена. Фигура на фоне окна. В тёмном платье с высоким воротником. Лихорадочный жар в тёмных глазах.

— Да? — отозвался он, стягивая перчатку с живой руки. Наклонился, поцеловал. — Что-то важное?

— Политика, — усмехнулась она, отстраняясь.

— Вечная политика, равная жизни, — сказал он нарочито лёгким тоном. Пад знала этот тон.

— Ты тоже устал.

— Мне нравится словечко «тоже».

— Нет, — она рассмеялась, — я только и делаю, что развлекаюсь на балах.

— В какой-то мере.

— А-на-кин, — теперь в её смехе не было напряжения. — Прекрати. Я устаю от фуршетов гораздо больше, чем…

— Знаю.

— Прекрати улыбаться.

— Трагическое выражение на моём юном лице смотрится гораздо лучше?

— Твоё юное лицо периодически просит кирпича, и ты это знаешь!

— Я каждый день не устаю удивляться глубине твоей любви.

— Глубина — это у теб… тьфу! — она расхохоталась.

— Ты была готова сказать некую интимную подробность? — он приподнял брови. — Ангел, я тебя просто не узнаю.

— Крылья отрезали, — съехидничала она.

— Ба-аттюшки, а я-то думал…

— Что?

— Ничего, — ответил он невозмутимо. Улыбнулся.

— Ну тебя…

— Так в чём дело?

Он подняла голову и посмотрела ему в глаза. Долго.

Потом сказала, тщательно подбирая слова:

— Я попала в центр гигантской интриги, которая делает ставку на тебя, мой дорогой.

— Какая честь, — ответил он. — И что это за интрига?

— Мон и Бейл…

— Хм.

— Мон, по крайней мере, точно знает, что мы женаты.

Он смотрел на неё ничего не выражающим взглядом. На данной стадии им только не хватало какой-нибудь неожиданной помехи — пусть и не затрагивающей их центр. Пад не знала, что её муж смотрит на неё — и хладнокровно обдумывает варианты наиболее эффективного устранения Мотмы. Под «устранением» ученик ситха понимал, естественно, смерть.

— А Бейл? — спросил он.

— Как мне кажется, пока нет.

— Я выясню, — сказал он.

— Как?

— При личной встрече.

Пад опустила взгляд. Такой Анакин её слегка пугал. Человек с холодными расчётливыми глазами.

— Как именно?

— Ты сама поняла, что Мотма знает о нас, или та дала это понять? — спросил он, не слушая её.

— Она практически прямо это сказала.

— Смысл?

— Смысл в том, что ей нужен ты, — ответила Пад, вновь подняв взгляд. — Мы оба, как союзники, но ты — сильнее.

— С этого места подробней.

Она не ответила. Смотрела и молчала.

— Я не знаю, как сказать, — наконец, выдохнула она.

— Всё как есть.

— Я не знаю, как ты отреагируешь на это.

— Адекватно.

— Ты уверен?

— Вполне.

— А я — нет.

— Почему?

— Потому что я уже давно не знаю, какие у тебя дела с канцлером, что у вас за игры, что за интригу ты ведёшь с Орденом против Палпатинаи с Палпатином — против Ордена…

— Стооой… Что-то странное я от тебя слышу. Кажется, мы ведём одну и ту же игру и делаем одну и ту же политику. Пусть — каждый свою часть. Вместе с Палпатином.

— Да?..

— Нет?

Она вдохнула, набрала воздуха в лёгкие, прямо посмотрела ему в глаза и сказала:

— Анакин. Ты уверен, что канцлер тебя… нет, не предаст, не то слово… Но что он не использует тебя в своих целях? И не собирается использовать дальше?

— Он меня — в своих, я его — в своих, — ответил он. — Взаимовыгодный союз. Ты не знала?

— Нет. Я хочу сказать, что, когда он окончательно придёт к власти — а он ведь придёт, если всё пойдёт, как задумано — то, с новой степенью власти — не прижмёт ли тебя к ногтю? Не заставит ли… стать лишь инструментом его политики? Ведь закон об одарённых… будущий закон… вообще, то, что он готовит…

— На меня это не распространяется.

— Ты так самоуверен.

— Я знаю.

— Ты вытащил у него это из головы?

— Конечно, нет. Между нами договор…

— Ты слишком честен, — с досадой бросила она, обхватила себя руками по груди и стала ходить вдоль окна нервическими шагами. — Тебе никогда не приходило в голову, что Палпатин использует тебя — ровно так, как когда-то он использовал меня…

— Постой. Я сейчас вижу перед собой сенатора от Набу, крупную фигуру в политике, к двадцати семи годам суперсостоявшегося человека. Это так он использует тебя?

Она остановилась:

— Да! Потому что все внешние регалии не стоят ничего! Я по-прежнему, как и четырнадцать лет, всего лишь пешка в его игре… пусть превращенная в ферзя. Конечно! Политика. Пока я не рыпаюсь, всё хорошо. А как только начну — извини, девочка, ты слишком молода и неопытна, чтобы думать сама. Надо делать так-то и так-то. Посмотри, так лучше, верно?

— Но ведь его варианты действительно лучше.

— Ты в него… просто влюблён!

— Политикофилия? Я в каждом случае примитивно ставлю рядом несколько предложенных вариантов. И вариант Палпатина неизменно лучший.