— Привезу, — она впервые позволила себе улыбнуться, — если их не изымут из продажи.

— Да почему? — удивился отец. — Разве в этом есть что-то противозаконное?

— Нет. Но наш император пришёл в себя.

— А он был не в себе? — искренне ужаснулся тот. — Наш император?

— Не бери в голову, — сказала она ему ласково. — Это я так. Наш император всегда в своём уме и будет править галактикой вечно…

— Это хорошо… — вздохнул отец. — Никогда не хотел, чтобы вернулось то время…

— Не вернётся, — сказала она. — А я вернусь. Не бойся.

Старик подставил щёку. Она его туда поцеловала.

Здесь время текло незаметно…

Для него время всегда текло незаметно. Его попросту не существовало. Для него. Великого Императора великой Всегалактической Империи Коса Палпатина. Ситха Дарта Сидиуса.

Сколько у него ещё имён…

В сухих ладонях рук перекатывается безделушка. Вейдер ушёл. Мальчик… Его мальчик. Почти сын. Был ли у него самого сын когда-то? Быть может… В молодости. Кто его знает…

Холод когда-нибудь его одолеет. Обступит, одолеет, задушит, победит. И не будет великого императора великой всегалактической Империи Коса Палпатина. Но его мальчик должен жить. Обязан. Думай, старый ситх, думай. Пока не поздно, думай. Пока не умер сам и его в могилу за собой не потянул.

Откинуться назад. Опереться о спинку кресла. Мальчик его песочил Акбара. Молодец. С рыбкой им по пути. И это выгодней, чем может казаться. Не то. Не то… Не о том думаешь. Отвлекись от интриги. Отвлекись от холода. Отвлекись от смерти. Смерть за тобой давно ходит. Да только пока не догнала. Не догонит ещё пару сотен лет…

Мальчик их увидел. Что ж. Это когда-нибудь видит каждый ситх. Или ощущает. Безжалостную волю добра. Волю, которая сметает. Вейдер, Вейдер. Вот уж воистину — и состарил, и с ума свёл, и сейчас столько забот доставляет, а всё равно — его ребёнок… Может, потому он с его сыном так всё и запустил. Думал, что понимает. Забыл, что ситуации разные — абсолютно…

Палпатин медленно вздрогнул в кресле. Есть вещи, которые невозможно вспоминать. Иначе погрузиться в них обратно ничего не стоит. Безумие вязко на ощупь и отвратительно на вкус. Оно похоже на мысли, которые бросили, как паззлы, в разные стороны. И сидишь, растеряно перебираешь их в руке, и так мучительно хочешь собрать картинку, но… руки трясутся, и фрагмент выпадает, и ещё один фрагмент… А потом ты всего лишь ходишь по полям, где отсутствует любая связка чего угодно и с чем угодно, и тогда приходится связывать мир снова, по собственной логике, логике помутившегося ума. То, что последним сохранил твой разум. Все джедаи — враги. Убей врага-джедая…

Это приходило незаметно. Первые два года его рвало на куски, но он держался. Потом был год коротких вспышек. Он предупреждал Вейдера. Но эмоция того была столь раскалённой, что он не внял. А потом однажды просто захлопнулась крышка рассудка. Его накрыло. Кажется, он жил в мире призраков последние сто лет…

На самом деле несколько месяцев.

Вейдер, Вейдер… Как же трудно ты мне дался… Мой мальчик. Мой сын…

Главнокомандующий имперских вооружённых сил Дарт Вейдер чинился.

Он не успел сделать это раньше. Сначала сын. Потом император. Потом масса других дел. Частично санкционированных императором. Он взял край плаща и приколол его к одежде покалеченной руки так, чтобы плащ закрывал её всю. Никто ничего не заметил. Кому в голову придёт присматриваться к тому, что там с его протезом? Кому в голову придёт, что лорд Вейдер будет разгуливать по станции и «Исполнителю» и вершить великие дела с обрубком под плащом?

Никому и не пришло.

Он устал.

Теперь можно расслабиться.

Подставить свою руку высококвалифицированному медицинскому дроиду и ни о чём не думать. Для этого и в камеру не надо заползать. Кислородом он ещё подышит. Сесть в высокое и удобное кресло с мягкой упругой спинкой и такими же подлокотниками. И дать кому-то решать за себя.

Хотя бы медицинскому дроиду.

Тот тихо жужжал, выполняя необходимые процедуры. Его мелкие механические подручные, повинуясь командам, подвозили к нему поочерёдно нужные детали.

Вейдер верил дроидам больше, чем людям. Первые могут сделать только то, что вложено в их программу. От вторых можно ждать чего угодно.

— Не гуди, малыш, — сказал он озабоченно жужжащей машинке. — Я себя прекрасно чувствую. Система в целом не повреждена. Протез с ней не связан. Работай спокойно.

Дроид всё же какое-то время недовольно жужжал, потом успокоился и продолжил работу.

…ни о чём не думать.

Сказано хорошо. Но мысли — не чёткие формулы, их совершенно не обязательно проговаривать. Они наплывают. Обрывками картин, отголосками звуков, впечатанным следом эмоций. Всего того, пережитого, но не изжитого, которое всё так же болит.

Сын. Его личное безумие. Безумие, не проходившее до тех пор, пока он в последний свой приезд в Центр Империи не увидел совершено безумного Палпатина.

Если бы комета упала на Корускант и попала прямо в него, точнёхонько расколов его шлем — эффект был меньше. Лорд Вейдер редко испытывал ужас. В тот момент он его испытал. И если б так можно было сказать о протезах — у него стали ватными протезы.

Дело было не в том, что этот человек держал его жизнь. Умирать Вейдер не хотел, но и смерти не очень боялся. Некая фаталистичность взгляда на жизнь выработалась в нём ещё после падения в лаву. Но видеть человека, с которым жил всю жизнь, жёсткого, твёрдого, очень умного, хитрого, всегда знающего, что делать, маленькой стальной лапкой крутящего миры и миры — слабоумным стариком…

В тот момент он возненавидел Люка с такой жгучей яростью, и себя заодно вместе с ним — и себя гораздо больше — что, будь сын тогда рядом, кто знает… Вейдер знал за собой способность на вспышки резкого и слепящего гнева. В такие минуты он почти не мог контролировать себя. Палпатин ему сто тысяч раз говорил: учись управлять своей яростью. Ни один ситх бы не выжил, не научись мы контролировать себя. Мало ли что говорят о нас джедаи…

Джедаи говорили о них действительно мало. Тёмные, страшные и с рогами. И души живых существ выпивают. Бред. Души ситхи не выпивают. Они просто игнорируют души…

У него уже был шок. Двадцать четыре года назад. Но тогда шок был сглажен другим шоком. Вид императора казался не столь страшен после вида самого себя. К тому же в первые дни после того, как он очнулся, император мог предстать перед ним хоть с глазами вампира. Хоть в виде маленького обвислого зелёного монстра. Мир лопался от боли и в мире не хотелось жить.