Ну, ладно. Он нужен здесь. Это ясно. Раз он здесь один представитель тёмной сволочи — конечно, нужен. Было бы странно, если б учитель пренебрёг информатором. Но как и что? Как найти информацию — и какую именно?

И что ещё?

Он поднял голову. Обострившимся зрением увидел у подножия гор Куай-Гона, который куда-то бодро чапал с просветлённым лицом. И что дальше? Догонять? Нет?

Тихий смех на уровне подсознания:

Здравствуй.

Не слово. Облик слова. И блик сознания.

Кэмер с любопытством принюхался к новой сущности. Он её никогда не знал. Но она была — своя. Чем-то твёрдым, структурированным, направленным. Сильным. Стержень учителя в самой основе. То, что навсегда остаётся в любом самостоятельном существе от его настоящих учителей.

Кто-то из новых.

Кэмер принюхался с ещё большим интересом. Сущность была молодой, острой, сильной, определённой. И очень своей. Он не смог бы сказать, почему, но именно — очень.

— Ты кто? — с любопытством спросил он вслух. Поскольку для него не было разницы между разговором вслух и в Силе.

Улыбка как отзвук:

Братишка…

Забрак прислушался к отзвуку. Усмехнулся. Встал. Прислушался ко всему миру. Ощутил связку. Зачем-то активировал меч. И шагнул в пропасть.

Куай-Гон прекрасно чувствовал, что за ним кто-то идёт. Но он ощущал также, что это не имеет принципиального значения. Кто бы ни шёл — на то воля Силы. А он привык доверять её течению и воле.

Живая сила текла и искрилась вокруг него. Мир дрожал, полный животворной энергии. Струя озона. Зелень ярче, воздух слаще. Каждый предмет отчётливей и ощутимей. Мир, столь же полный и красочный, как в детстве. Такой же полноценный.

Живая сила очищала мир и то, что в нём, от наносов времени. Омывала…

Он торопился. Ему надо было ещё так много сделать. Потому что течение это может замутиться. Исчезнуть. Сгореть. Покрыться пылью. И всё из-за того, что его мальчик сделал неправильный выбор. Не вслушался в Силу. Не слушал. А ему никто не помог. Не помог, потому что…

Да потому что её никто никогда не слушал.

Такой простой, такой ошеломительный ответ на вопрос. Почему всё пошло не так. Потому что он умер. А в Ордене больше не было никого, кто б осмелился нарушить устояный миропорядок. Сломать мумию. Разбить тюрьму. Пойти на жертвы. Поскольку никто не слушал мир напрямик. Не касался его живой ткани. Не купался в полнокровном свете. Не слышал голос, не ловил течение рукой. Потому что просто не понимали — зачем. Ради чего. Слишком устали. Быстро сдались. То, ради чего их предшественники жертвовали многим и многим. То, что требовало постоянных усилий души. Полного бодрствования. Сосредоточения. Контакта. Вечного очищения канала для постоянного ощущения и взаимодействия с потоком мира.

Мир и миры…

Практика Ордена, построенная на постоянном знании своего долга. Он не противился. Вовсе нет. Его это лишь отвлекало. Ото всего. От того, что было по-настоящему важно. И он…

Он остановился, вдохнув пряный воздух. Много было дорог — из них одна лишь — твоя… А это откуда?

Романтика странствий. Всего лишь романтика странствий. Он пожал плечами. Дороги романтизируют сосунки, которые в своей жизни не проходили и полумили без удобств. Потому что бродяжничество — это, в конце концов, всего лишь переливание времени без цели. Конечно, поход ради чего-то важного, как миссия — обретает смысл. Но простое шатание по дорогам с одновременным вдыханием пыли, горького запаха трав — и, если прошёл дождь — выдиранием сапог из грязи … Каждый вид почвы пахнет по-своему. Глина… чернозём… песок… камни. А ещё… а зимой никаких запахов, один мёртвый запах холода и пронзающий ветер… бред. Зачем живые существа делают это?

Всё не имеет значения перед тем, что за миром. Все дороги — ничто перед главным путём. За разбросанными феноменами вещей…

Что-то сдавило горло. Ощущение присутствия другого стало таким сильным, что он остановился и огляделся по сторонам. Направленное чувство взгляда — руку протяни…

Никого.

Что, это смотрит на него Великая Сила?

Руку протяни…

Он тряхнул головою. Зачем он отвлекается на бред? Пусть смотрит. Кто бы то ни был и что бы то ни было. Это не должно на него влиять — как не влияла стена из глаз. Небо из взглядов. Небо из взглядов… да, странные то были времена. Непонятное ощущение. Небо из глаз. Недоразвоплотившиеся? Или как раз полностью вошедшие в Силу? Ставшие одним из миллиарда её глаз?

Ощущения, на самом деле, были неприятные. Крайне неприятные. Одно дело — чувствовать себя частичкой мирового круговорота всего сущего. Другое — видеть такие вот частички. Когда-то он сидел на крыльце дома и был вполне самостоятелен и реален. Частичкой был в душе, добровольной, и не потерявшей индивидуальности. Или потерявшей?

Он остановился снова. Что за бред. Да, он видел, ему была показана дальнейшая жизнь — как путь луча. Он видел, что должно получиться из мальчика, и каким образом он должен приложить к этому руку.

А мальчика ты не забыл спросить?

Он стоял и так — а теперь вовсе окаменел. Наглый, насмешливый, ехидный голос. Молодой, почти подростковый.

— А зачем я должен был спрашивать мальчика? — пробормотал он. — И я его спросил. Хочет ли он уехать.

Ага, и ты рассчитывал, что он закричит: нет, никогда! Конечно, он хотел уехать. Вырваться из этой рабской дыры. Кого ты обманываешь, рыцарь? Он хотел на волю. Ты ему объяснил, что никакой воли он и близко не увидит, что его судьба — быть воспитанным по жёстким параметрам во благо мира и жизни в галактике?

— Заткнись, — раздражённо сказал Куай. — Дети мало понимают в жизни и в том, как устроен мир. И если бы взрослые…

…не воспитывали их в традиции послушания и подчинения — то что бы мы имели на выходе? Ай-яй, куда укатился бы мир? Ни благодарности, ни почтения, все против всех, Анакин не служит миру с пеной у рта, а прогибает мир под себя. О ужас, — голосок залился хохотом.

— Если бы мы все делали только то, что нам хочется, не оглядываясь на остальных…

Лайт-Йода, часть первая, глава первая, пункт первый и единственный, — агрессивно ответил голос. — Я всё помню, рыцарь.

— Что?

Как тебе это вламывали в мозги. Ты был не рыцарем, даже не падаваном — так, сопляком. Но с большим потенциалом. Всё время что-то чувствовал, реагировал, ощущал. Живую силу… — голос зашёлся в истерике от смеха.

— Да кто ты, такой умный и памятливый?

Я — это ты, — ответил голос. — Только задавленный-задушенный, почти умерший… не до конца. Мои способности — твоя крыша. Откуда им взять способности, как не из живого существа? В мёртвом не найдут, но мёртвым можно сделать… ладно, управляемым-запрограммированным. А способности взять от жизни, мальчик Куай.

— Что ты несёшь?

Тяжкий крест, мой рыцарь. Крест жизни в небытии, комы, генератора энергии для такой дряни, как ты. О ты, новосозданный…

— Заткнись.

Повторение. Ты уже осчастливил меня этим советом. Но я ему не внял. Увы, как это печально.

Куай схватился за голову. Это было не печально — это было серьёзно. Голос звучал отчётливо и не зависел от его желаний. Никуда не девался. Более того: он чувствовал внутри себя недобрые, наглые, насмешливые глаза того же подростка. Подростка, который неожиданно вскочил…

Да-да, — подтвердил голос, — для меня это тоже было внезапно. Я думал, что так и закончу жизнь — твоим живым, но дегенеративным придатком. Нефиг. Не знаю, что случилось. Но мне хорошо двинули по голове. Так хорошо, что очнулся от комы. И, знаешь, я не собираюсь туда больше погружаться. Честное слово.