Рокко всегда пытал меня, используя небольшие источники пламени, я никогда не думал, насколько громким может быть настоящий пожар.

Мебель трещит, вспыхивая и лопаясь. Деревянные балки скрипят и гнутся. Шторы шипят, пока сгорают дотла. Стекло на барной стойке лопается. Бра и люстры взрываются, осыпая пол смертоносными осколками.

Кажется, что сам клуб кричит от боли.

Если бы ужас можно было выразить звуком, он звучал бы именно так.

Сквозняк врывается через разбитые окна, сталкиваясь с пламенем. Его мгновенно лишают жизни: кислород выжигается, а остатки превращаются в едкий, отравляющий воздух.

У меня кружится голова. Лени где-то здесь, заперта в этом доме смерти.

На фотографии у нее под глазом была тонкая струйка крови.

Я не смог понять, жива ли она.

Во мне открывается черная бездна. Я не в силах даже представить это. Из груди вырывается сдавленный, отчаянный крик, и я бросаюсь к лестнице.

— Я иду, Лени! — кричу, надеясь, что она услышит сквозь рев огня. — Не бойся! Я уже рядом, клянусь тебе, cara!

Она жива.

Должна быть.

Она просто обязана быть жива.

Мои ноги стучат по ступеням. Я перепрыгиваю через две за раз, страх впервые гонит меня вперед. Держусь ближе к перилам, огонь уже добрался до нижней ступени и теперь ползет вверх по стенам. С крючьев падают картины, масло на них только подкармливает пламя, как бензин.

Добравшись до верхней ступеньки, останавливаюсь и оглядываюсь назад. Нижней части лестницы больше нет. Огонь уничтожает все на своем пути, преследуя меня, как хищник свою добычу.

Я изо всех сил стараюсь не поддаться панике, поднимающейся в груди.

Найти Валентину — вот все, что имеет значение.

Я разберусь, как выбраться отсюда, когда она снова будет в моих объятиях. Я не религиозен. И уж точно не заслуживаю чуда. Но сейчас молюсь.

Только бы найти Валентину живой. Клянусь, я больше никогда не выпущу ее из виду. Привяжут ее к себе, если придется.

— Ле…

Приступ кашля душит, не давая договорить ее имя. Дым обжигает изнутри, я задыхаюсь, как будто кто-то выживает из меня воздух.

Я срываю с себя футболку и прижимаю к лицу.

Мои глаза высыхают от недостатка влажности в воздухе. На этом этаже совершенно темно, лишь в конце коридора пляшут отблески огня.

Я обмахиваю лоб, прижимаю подбородок к груди и двигаюсь вперед. Дышу рвано, хрипло, но стараюсь держать себя в руках.

Паника только ускорит пульс и сожжет остатки кислорода. А здесь его и так почти нет. Люди чаще погибают от удушья при пожаре, чем от самих ожогов. Мне нужно беречь силы.

Первая дверь слева — мужской туалет. Я дергаю за ручку, но она заклинила.

Рыкнув от злости, отступаю и со всего размаха врезаюсь плечом в середину двери. Она содрогается, но не поддается. Я врезаюсь снова.

И снова.

С четвертого раза слышится хруст, и дверь с треском распахивается.

У раковины запускаю футболку под струю воды, пока она не становится насквозь мокрой. Когда выхожу из туалета, ткань уже обмотана вокруг нижней части лица, и дышать становится немного легче.

Позади раздается шум. Я резко оборачиваюсь, в окно бьют струи воды, сталкиваясь с огнем.

Но с жутким ощущением понимаю, что это не поможет.

Вода врывается внутрь с невероятной силой, но огонь тут же пожирает ее. Он неумолим, и ясно, что ничто не остановит его, пока все здание не обратится в пепел.

Firenze был открыт Фамильей почти сорок лет назад и с тех пор не раз перестраивался, подстраиваясь под моду и время. До этого здание служило опорой мафиозного бизнеса почти двести лет.

Настоящий символ, историческое место Фамильи, и все же мне наплевать на его неизбежное разрушение.

— Лени! — ору я, бросаясь по коридору к VIP-залу.

Именно там она была на фото, которое мне прислали.

Я убью Гвидо за то, что он сделал с ней.

Знаю, это его рук дело, хотя он оказался слишком труслив, чтобы открыто признаться в этом. Но он всегда был таким — завистливым, озлобленным кузеном, прожив всю жизнь в тени, с ровно таким количеством мозгов, чтобы додуматься ударить меня через мою, черт возьми, жену.

Когда до двери VIP-зала остается около трех метров, пол рушится под моей левой ногой. Я наступаю, доски проваливаются, огонь прожег их снизу. Я падаю. Момент и все тело летит в проем, но в последний миг успеваю вцепиться руками в край. Напрягаю все мышцы, и только за счет силы рук удерживаюсь, болтаясь над пропастью.

Доски под моими предплечьями раскалены, острые, обугленные края впиваются в грудь. До носа доносится запах паленой кожи, вызывая флешбэки.

Я зажмуриваю глаза и отбрасываю воспоминания с яростным, звериным рыком. Одна мысль придает сверхчеловеческую силу моим рукам, пока мучительно медленно подтягиваюсь вверх.

Я не могу умереть, пока не спас Валентину.

С яростным, срывающим голос криком, мне удается закинуть колено через край. Упираюсь в него и, наконец, заваливаюсь на спину. Жара почти не чувствую, шрамы на спине утратили чувствительность.

Но как бы быстро ни пытался двигаться, кажется, что увяз в патоке.

Как будто все слишком медленно.

Будто с каждой секундой я теряю ее.

Снова поднимаюсь и бегу, преодолевая последние метры до двери в VIP-зал, и ору во все горло: — ЛЕНИ!

Толкаю дверь, но та не поддается. Трясу ручки, врезаюсь плечом — все бесполезно. Должно быть, она забаррикадирована с другой стороны.

И вдруг я слышу.

— Ммм…

Слабый, едва различимый звук, но я бы узнал его где угодно.

Сквозь грохот и треск, сквозь рев пламени, до меня доносится ее приглушенное бормотание. Едва уловимое. Но сразу понимаю — это Валентина, зовущая меня сквозь кляп.

— Ле… Лени? Лени! — кричу, колотя кулаками по двери. В отчаянных попытках бросаю весь свой вес на дверь, но она держится. — Я почти рядом, cara.

Задыхаюсь от облегченного всхлипа, и вдыхаю мокрую ткань футболки. Она жива.

Она жива, и она прямо за этой дверью.

Сердце колотится, как птица, забившаяся в клетку. Я чувствую, как оно с грохотом бьется о ребра, вырываясь к ней.

— Я сейчас вернусь! — кричу, стараясь, чтобы это звучало уверенно.

В дальнем конце коридора нахожу стеклянный аварийный ящик. Локтем пробиваю стекло, отворачиваясь, когда осколки разлетаются и падают вниз. Я срываю топор с подставки и бегу обратно к Валентине.

За ту минуту, что меня не было, огонь продвинулся на несколько метров дальше по этажу.

Я не теряю ни секунды.

Заношу топор над головой и с яростным ревом обрушиваю его на дверь. Удар, и дерево трескается пополам. Я выдергиваю лезвие и тут же бью дважды, без перерыва.

Снова и снова заношу топор и обрушиваю его вниз, пока дерево не начинает разлетаться в щепки. Сквозь образовавшуюся щель различаю нижнюю часть тела. Обутые в знакомые туфли ноги. Лодыжки, которые узнал бы в темноте — я держал их у себя на плечах. Ноги. Бедра.

Рычу, швыряю топор в сторону, и со всей силы пинаю ослабленную древесину.

Дверь разлетается вдребезги.

Остатки распахиваются, и я влетаю внутрь, падая на пол. Сбоку пронзает боль, но я не обращаю на нее внимания. На четвереньках, пригибаясь к полу, ползу к Валентине.

Чем ниже, тем меньше вдыхаю черного, ядовитого дыма, поднимающегося к потолку.

Наконец, спустя, мучительно долгую, вечность я добираюсь до нее, и сердце подскакивает к горлу.

Она лежит на полу, по лицу текут слезы, губы жестоко растянуты кляпом между зубами. Но как только наши глаза встречаются, в ее взгляде вспыхивает облегчение, и тут же тонет в новой волне слез.

Сдавленный, судорожный стон вырывается у меня из груди, и я бросаюсь к ней.

Одной рукой вырываю кляп. Второй прижимаю ее к себе так крепко, будто боюсь, что она исчезнет.

— Валентина, — выдыхаю, наконец найдя дыхание. — Валентина.

Теперь я понимаю, дело было не только в огне. Мне нечем было дышать, пока ее не было рядом.

— Маттео, — шепчет она, уткнувшись лицом в мою шею. Ее голос глухо доносится сквозь мою кожу.