Его бровь поднимается так высоко, что исчезает где-то в волосах.

— Да ну? — спрашивает, делая еще шаг вперед, пока не нависает надо мной. — И с чего ты это взяла?

Уголки моих губ поднимаются в легкой улыбке. Я смотрю на него из-под ресниц, ловя раздраженный взгляд, в ожидании блуждающий по моему лицу.

— Мазохизм, — объясняю я.

Его губы дергаются в ответ, отвлекая меня от того, что он тянется рукой и сжимает мою челюсть в крепкой хватке. Наклоняется ко мне так близко, что между нашими губами остаются считанные сантиметры.

— Неправильно, cara, — мурлычет он. — Если бы ты знала, что поставлено на карту из-за моей помолвки, ты бы поняла, что я никогда от нее не откажусь.

Тошнотворное чувство скручивает желудок и остужает густое напряжение между нами, словно вылили ведро ледяной воды. Я отталкиваю его руку от своего лица. Хочу сказать, чтобы он перестал называть меня так, но не даю ему такого удовольствия. Вместо этого просто ухожу.

— Валентина, — голос останавливает меня у самой двери. В темноте его зеленые глаза кажутся черными. — Это само собой разумеется, но ты больше не будешь танцевать.

Напрягаюсь.

— Я...

— Тебе не нужны деньги, — перебивает он. — Ты на два миллиона сто тысяч фунтов богаче, чем до встречи со мной. И я прямо сейчас переведу тебе еще два миллиона, если только это заставит тебя остановиться.

— Дело не в деньгах. Мне нужно работать.

— Тогда можешь работать только за барной стойкой, как сегодня.

Он не знает, но работа в баре лучше. Там у меня больше возможностей, чем, когда я танцую на сцене.

Но его территориальность мне не по вкусу, особенно если учесть, что он продолжал пополнять свою коллекцию постельных трофеев после нашей встречи. И уж точно не тогда, когда собирается принадлежать другой.

— Ладно, — вдыхаю через нос. — Но как только ты прикоснешься к своей невесте, Призрак, между нами все кончено.

— Я ее не трону.

— Скоро тронешь. И это нормально, — меня выворачивает от этой лжи, но я не забираю ее назад. — Только не тогда, когда прикасаешься ко мне.

Его губы снова дергаются.

— Как я уже сказал, у меня и так полно забот с тобой.

Пока что.

Эти слова он не произносит вслух, но я отчетливо их слышу.

— И за пределами спальни держись от меня подальше, — добавляю я. — У меня есть свои дела, ты теперь это понимаешь. Не смей в них вмешиваться.

Теперь его ноздри раздуваются.

Сегментация — вот план. Если я займу его по ночам, то смогу использовать дни чтобы сосредоточиться на расследовании в Firenze и наконец освободиться от отвлекающего влияния его присутствия.

— Хорошо, — говорит он.

— Хорошо, — отрезаю в том же тоне.

Маттео натягивает брюки, проходит мимо меня и выходит из спальни. Озадаченная, иду следом и наблюдаю, как он надевает обувь и берет свое пальто.

— Куда ты собрался? — спрашиваю.

Он хватает ключи от машины с кухонного острова.

— Я отвезу тебя домой.

— А если начну спорить, ты передумаешь?

— Нет.

С силой нажимаю кнопку вызова лифта, тихо ругаясь на родном языке.

Маттео тяжело вздыхает и заходит в лифт рядом со мной.

— Каждый раз, когда ты оскорбляешь меня на испанском, у меня встает. Кажется, у меня тоже развивается фетиш на унижения.

— У тебя встает, даже когда я просто улыбаюсь, так что это не то чтобы какое-то откровение.

— Ошибаешься. Если бы ты однажды искренне улыбнулась мне, cara, боюсь, мой член просто взорвался бы.

Я прикусываю нижнюю губу, сдерживая невольную улыбку, которая так и рвется после его слов.

— Эй, — раздраженно бормочет Маттео, обхватывая мой затылок. — Это не значит, что ты теперь должна скрывать от меня улыбки. Что такое небольшой взрыв члена, если я сегодня уже поймал пулю ради тебя?

Лифт открывается как раз в тот момент, когда взрываюсь хохотом.

Боже, как же это приятно.

Будто порыв свежего воздуха пронесся сквозь мою душу. Я даже не осознавала, насколько постоянно напряжено мое тело, пока не почувствовала, как оно расслабляется — мышцы плеч отпускает, и смех пробивается наружу.

Когда я в последний раз смеялась? По-настоящему, до слез и с искренним облегчением?

Я уже на полпути к Maserati, когда замечаю, что Маттео не идет за мной. Он застыл в дверях лифта с почти опьяненным выражением лица. Одной рукой удерживает створки, чтобы они не закрылись, и смотрит на меня с такой интенсивностью, что мои внутренние демоны затихают.

— Ты идешь? — спрашиваю я.

Сырое, животное желание толкает его вперед. Он преодолевает расстояние за секунду и резко притягивает меня к себе. Его губы накрывают мои прежде, чем я успеваю вдохнуть. Он яростно целует меня, словно намеревается не исследовать, а завоевать. Уже через несколько мгновений у меня кружится голова, и я цепляюсь за него с той же отчаянной жаждой.

Когда он отстраняется, мы оба тяжело дышим.

— Что это было? — выдыхаю сквозь распухшие губы.

Не отрывая глаз от моего рта, он хрипло говорит: — Я хотел попробовать, как звучит твой смех.

Я сглатываю.

— Ну и? Каков он на вкус?

Его полуприкрытые глаза встречаются с моими.

— Ты и так знаешь ответ.

Как мой.

Вот только я не его, правда? У него есть неве...

Позади раздается звуковой сигнал машины, разбивая мои мысли, которые начали стремительно уходить в опасную глубину. Я благодарна за это возвращение в реальность… из чего бы это ни было. Разворачиваюсь и иду к машине, садясь на пассажирском сиденье.

Дверь едва успевает закрыться за мной, как тут же снова распахивается и появляется Маттео.

— Что ты…? — Он наклоняется, подхватывает меня на руки и вытаскивает из машины. — Эй!

Он ставит меня на ноги рядом с собой и закрывает дверь.

— Какого черта…

Он снова открывает дверь и слегка наклоняет голову, жестом приглашая меня сесть.

Я уставилась на него.

— Ты что, клинически нездоров?

— Это я открываю тебе дверь, — легко отвечает он. — Больше так не делай, cara.

— Ты… ты… — заикаюсь от возмущения.

— Милый? — подсказывает он.

— Властный.⁷

— Все, что я услышал — «медвежонок», а они такие лапочки. Я так и знал. Скажи, что я милый. Сейчас же.

Не могу поверить, что этот человек второй по значимости в Итальянской мафии и будущий король Преступного мира.

Хотя… пожалуй, могу.

Я могу в это поверить, потому что уже видела его темную сторону. Безжалостную, не знающую пощады, которая проявляется, когда он на чем-то зацикливается и идет напролом. Именно эта сторона выходит наружу каждый раз, когда он общается со своим братом.

Но есть и другая версия, полная противоположность всему, что я знаю и во что верю, когда речь заходит о Леоне. Версия, которая просто хочет открывать передо мной двери, обнимать меня и защищать. А ведь еще совсем недавно мы пытались убить друг друга.

Я снова сажусь в машину.

— Если ты порвешь швы, я позволю тебе истечь кровью. Медленно и мучительно, — язвлю я.

Его смех — последнее, что слышу перед тем, как он захлопывает дверь, а потом садится за руль.

— Странно, а пару часов назад ты уверяла, что это «просто царапина».

Скрещиваю руки на груди и демонстративно смотрю в окно, пока он выезжает с парковки.

— Может, пуля задела артерию, и ты уже умираешь от внутреннего кровотечения.

— Теперь, когда ты это сказала… — протягивает он, — я действительно чувствую легкое головокружение.

Резко поворачиваю голову, прищурившись, чтобы рассмотреть его лицо. Он не выглядит бледным, не дрожит, на лбу нет ни капли пота, но на губах расползается самодовольная улыбка.

Я щурюсь еще сильнее.

— Ты не такой уж и смешной, как сам о себе думаешь.

Маттео держит одну руку на руле, запястье лежит небрежно, но в этом движении есть какая-то естественная мужественность и притягательность.

Он бросает на меня свою фирменную обаятельную улыбку.