Мышцы на его животе напрягаются, когда он вдыхает, а затем восхитительно сокращаются, когда он выдыхает.

— Ранение, cara mia, выше.

Я заливаюсь ярким румянцем, и улыбка, растянувшаяся на его губах, ясно дает понять, что он не упустил моей реакции.

Мне труднее, чем я хотела бы признать, оторваться от его пресса и взглянуть на рану. Когда наконец поднимаю глаза, желудок болезненно сжимается от вида глубокой красной раны.

Маттео наклоняет голову, голос становится еще ниже, почти хриплым: — Поцелуешь, чтобы прошло?

— Это всего лишь царапина, — вырывается у меня. — А ты вел себя так, будто умираешь.

Он внимательно изучает мое лицо.

— Ты волновалась?

Волновалась? Я пришла в себя в ту же секунду, как увидела, что он бежит ко мне, а позади него стрелок снова поднял пистолет.

В нашу сторону.

Тошнотворное чувство паники скрутило желудок, гораздо сильнее, чем тот страх, что охватил меня мгновением ранее.

— Едва ли, — фыркаю я.

Он хмыкает. Возможно, мне показалось, но уверена, в этом звуке прозвучала нотка разочарования.

Как только продеваю нитку в иголку, начинаю аккуратно зашивать рану. Хоакин показал мне, как это делается, но до этого момента мне еще ни разу не приходилось делать это самой.

— Подумать только, всего неделю назад ты держала нож у моего горла, готовая перерезать глотку, — размышляет он. — А теперь зашиваешь мне руку. Интересно, чем нас удивит следующая неделя?

— Возможно, я вырою безымянную могилу где-нибудь в лесу, чтобы было куда спрятать тело, когда покончу с тобой, — сухо парирую я.

На его губах играет легкая улыбка.

— Жестоко, cara. Но возбуждает. Считай, я крайне заинтересованный участник. — Нежно проводит костяшками двух пальцев по моей нижней губе, его зрачки расширяются. — Но если я готов удовлетворить твои извращенные желания, то ты, в свою очередь, удовлетворишь мои. И я заставлю тебя понять, что твоим фантазиям действительно не хватало воображения.

Тихое обещание вызывает одновременно жар на щеках и вспышку пульсирующего тепла внизу живота. Глухой, довольный звук, поднимающийся из его груди, ясно дает понять, что он заметил мою реакцию.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю, взгляд все еще прикован к его окровавленной руке. Пальцы дрожат лишь слегка, когда протягиваю иглу сквозь разорванную плоть. — Зачем подверг себя опасности ради меня? Ты мог серьезно пострадать. Или хуже.

Его пальцы постукивают по краю кухонной столешницы. Несколько долгих мгновений — это единственный звук, заполняющий растянувшуюся тишину.

— Я не лгал тебе в ночь Карнавала, — наконец говорит он. — Нет ничего более опасного для моего здоровья, чем ты.

И снова этот чертов, абсолютно нежелательный и неподходящий укол в животе.

— Ты не имеешь права жертвовать собой ради меня.

Маттео снова глухо хмыкает, но больше ничего не говорит. Молчит, пока я зашиваю рану. Уверена, шов без анестезии причиняет боль, но он даже не дергается, и не смотрит.

Он не сводит с меня глаз.

Никто никогда не смотрел на меня так, словно ястреб, терпеливо выжидающий момент, чтобы ринуться за добычей.

Тишина тянется, но она не тягостная, скорее уютная. Я поворачиваюсь к аптечке, беру маленькие ножнички и перерезаю нить в конце шва.

— Почему ты тогда застыла?

Моя рука дергается, и я на секунду сбиваюсь. Пытаюсь вернуть контроль, занимая руки уборкой салфеток, бинтов, иглы с ниткой, оберткой от пластыря, который наложила поверх раны…

Маттео обхватывает мое лицо и поворачивает его, заставляя меня посмотреть в его глаза, горящие яростной потребностью. Он без рубашки, плечи широкие, ноги скрещены, пока облокачивается на кухонный остров с той самой непринужденной уверенностью, которая заставила бы любого мужчину позавидовать.

— Я ответил на твой вопрос, — мягко настаивает он. — Теперь ты. Ответ за ответ.

С трудом сглатываю. Та я, что была месяц назад, велела бы ему отвалить. Но та, кем стала сейчас, знает, что он спас мне жизнь. Не один раз. И заслуживает хотя бы что-то в ответ. Если не всю правду, то хотя бы ее тень.

— У меня посттравматическое стрессовое расстройство. Есть определенные триггеры, связанные с травмирующим событием. Иногда они вызывают панические атаки. Сегодня… самая сильная из них. Я никогда прежде не замирала. Это случилось впервые.

Большой палец Маттео мягко проводит по моей щеке, нежное прикосновение успокаивает.

— Триггером стал пистолет?

Я качаю головой.

— Иногда достаточно просто находиться в Firenze.

— Клуб вызывает приступ? — Черты его лица напрягаются. Сжимается и рука на моем лице. Голос прорывается с яростью: — Расскажи, что там с тобой произошло.

Я пытаюсь отвернуться, но его рука крепче сжимает лицо, не давая мне этого сделать.

С его губ срывается тихий, недовольный звук, прежде чем он притягивает меня к себе, прижимая щекой к своей обнаженной груди. Мое ухо оказывается прямо над сердцем. Шесть дюймов левее, и пуля остановила бы этот утешающий ритм.

Неприятное жжение вспыхивает в моей груди и медленно, мучительно сжигает внутренности при этой мысли.

— Ты закончила отвечать на мои вопросы. Я понял, — произносит Маттео, его голос звучит одновременно мягко, и будто скрывает под собой сталь. — Но тебе не обязательно убегать.

Отстраняюсь.

— По-твоему, я убегаю?

— Физически — нет. Но здесь… — дотрагивается до моего виска, и нежно откидывает волосы с лица. — Здесь ты бежишь, cara.

Наклоняясь, он целует меня в лоб. Губы задерживаются, едва ощутимо скользят по коже, вызывая покалывание.

Он опускается ниже, целуя одно веко.

Затем другое.

— Как насчет того, — шепот касается кожи, — чтобы у нас было кодовое слово? Когда ты больше не хочешь говорить.

Целует меня в щеку.

Потом в другую.

Уголок рта.

Мои губы приоткрываются с тихим стоном, но он игнорирует их, скользит вниз по линии челюсти.

— А потом? — выдыхаю, едва справляясь с дыханием.

Поворачиваю лицо, пытаясь найти его губы. Вместо этого его рука, запутавшаяся в моих волосах, опускается и обхватывает меня за горло. Внизу живота все начинает вибрировать от чистого, пульсирующего желания.

— Тогда я останавливаюсь, — просто говорит он.

У меня перехватывает дыхание. Что-то в этом хриплом, едва слышном обещании, звучит невыносимо соблазнительно.

— Я не хочу, чтобы ты снова исчезла, — тихо говорит Маттео, и в его голосе впервые проступает что-то похожее на отчаяние. — Особенно из-за того, что я заставил тебя говорить, когда ты была не готова. — Он зарывается лицом в изгиб моей шеи, губы скользят вверх по горлу. — Но, cara, знай, когда ты все-таки расскажешь мне… — горячее дыхание обжигает ухо, когда он наклоняется ближе, — я убью его.

Я содрогаюсь от той тьмы, что звучит в его голосе.

— Кого? — выдавливаю из себя.

— Того, кто причинил тебе боль.

— А если… — Это кто-то из твоих? Что ты сделаешь тогда? — А если их было несколько?

Он прижимается ко мне губами, как будто ставит метку.

— Я убью их всех, — клянется он. — Скажи мне кодовое слово.

Его запах, и тепло тела переполняют меня. Он разворачивает нас так, что теперь я прижата к кухонному острову, зажата между его руками. Мрамор впивается в спину.

— «Вишня», — выдыхаю я.

Его тело слегка подрагивает от хриплого смеха, что обжигает ухо.

— Выбери другое.

— Почему?

Наконец он отстраняется ровно настолько, что видно лицо. Его взгляд падает на мои губы, и в ту же секунду замечаю, как в глазах вспыхивает новая, дикая вспышка возбуждения.

— Потому что «вишня» станет твоим стоп-словом, когда привяжу тебя к своей кровати, cara.

Я сглатываю. Медленная, высокомерная улыбка изгибает уголки его губ, когда он видит выражение моего лица.

— Эм… — бормочу, внезапно теряя способность соображать. — «Павлин»?

— «Pavona», — поправляет он.