Первым свой пакет выложил Тошка. И только тут сообразили, что воды никто не захватил.

– Не проблема, – сказал по-английски Кит и продолжил по-русски: – Сейчас разносчики пойдут, купим питья.

Кит как в воду глядел. Они только-только успели по полбутерброда смолотить, как в коридоре раздалось:

– Кофе, горячий кофе, соки, пиво, сэндвичи…

– Три кофе, – окликнул разносчика по-английски Кит.

– Да, сэр, – готовно отозвался тот, возникая в дверях их купе и тут же, едва скользнув по ним опытным, всё замечающим взглядом: – Деньги вперёд.

– Потом сочтёмся, – отмахнулся Кит от Андрея и Тошки, полезших в карманы, и расплачиваясь за три стаканчика из прессованного картона.

Андрей и Тошка дружно сделали вид, что не заметили властной уверенности в голосе Кита и ставшего вдруг почтительным взгляда разносчика. Ели сосредоточенно, но без смакования. Пустые стаканчики и обёртку от пайка сбросили в ящик под столиком.

– Ну вот, – Тошка благодушно откинулся на спинку, сложив руки на животе. – Теперь что, до Тейлор-сити дрыхнем?

– А чего ещё делать-то? – хмыкнул Андрей.

Кит молча кивнул. Он уже досадовал на себя за свой срыв и надеялся, что парни если что и заметили, то не поняли, не должны были понять. Да и… ну, всякое было, ну, нахватался…

Андрей смотрел в окно, не пытаясь что-либо рассмотреть и запомнить. Тейлор-сити, стоянка двадцать семь минут, размяться, пройтись по перрону, а там… да, Дурбан, Ред-сити и всё, Рубежин. Я от лагеря ушёл, я от Найфа ушёл, а от тебя… вот границу перейдёшь, тогда и споёшь про Империю, а пока… Развалин много, подлатали, конечно, но всё равно заметно, что бои были, и бомбёжки, и всё остальное… и всё остальное… Нет, вряд ли его тогда здесь везли, а даже если и здесь, сейчас-то он обратно едет, он выжил, единственный, из всех, сколько он слышал, все говорили, что лагерников всех, подчистую, да он и сам это знает, потому и не опознали, что не ищут. А он выжил. И будет жить. Он прошёл через всё, и ещё пройдёт. До Рубежина, а за ним – Россия. Как они мечтали о ней. И те, кто помнил, и кто забыл, и кто не мог помнить, потому что и не был никогда. Побег невозможен, бежавших ловили в тот же день, болтали, что даже специально дают сбежать, чтобы поймать и показательно казнить. А даже и прорвись, то номер, твоё вечное клеймо всегда на тебе…

…Эркин щупает ухо бычку и задумчиво говорит:

– А я не помню, как мне клеймо ставили…

…Я промолчал тогда, я помню, брат, это больно, но не самая большая боль, было даже не страшно, я просто понял, что это – конец, что Серёжи Бурлакова больше нет, и Сержа из спецприёмника тоже нет, и в бараке, когда небритая морда рявкнула на меня:

– Ты кто?

Я ответил:

– Ещё не знаю.

И услышал гогот:

– Соображает малец.

Да, сообразил, что имя здесь не нужно, даже опасно. И выжил. В бараке, в лагере, во рву во рве… Я всё помню, и я победил, еду в Россию, не под конвоем, с документами, пайком и двумя сбережёнными сотенными и уже не горстью, а щепотью мелочи, но у многих и того нет. И самое главное – я победил, уезжаю победителем.

До Тейлор-сити они продремали, и возможность размяться оказалась весьма кстати. От вокзала явно осталась треть, не больше, но всё необходимое в этой трети было. Они даже в бар заглянули, но только на погляд. Ни времени, ни денег, ни желания напиться… нет, желание-то, может, и было, но опасность отстать от поезда или залететь по-глупому тоже была и, к тому же, вполне реальной. Поэтому как ходили втроём, так же дружно вернулись к поезду.

Теперь три часа до Дурбана. Делать опять же нечего. У Андрея всё аж зудело внутри от желания купить газету или журнал, но он привычно сдержал себя. Был бы он один в купе, может, и рискнул бы, а так… нет, не стоит. Так что сиди и пялься в окно, перебрасываясь редкими словами с попутчиками, или закрой глаза и притворись спящим, а можешь и вправду поспать. Четвёртое место всё ещё пустовало. Тошка шумно зевнул и закрыл глаза, свесив голову на собственное плечо, как на подушку. Кит сидит неподвижно, глаза открыты, но зрачки не двигаются, спит с открытыми глазами. Андрей поёрзал затылком по спинке кресла и тоже закрыл глаза. Сон – не сон, а вроде оцепенения, без мыслей и видений.

Поезд шёл неспешно, они засыпали и просыпались, нехотя болтали о каких-то пустяках, обедали пайком Кита, а за кофе платил Андрей, вышли покурить в Дурбане и снова спали до Ред-сити.

В Ред-сити стоянка сорок минут. Сыпал мелкий дождь, и они вышли в куртках.

Андрей постоял у газетного киоска, разглядывая глянцевые журналы. Кит куда-то делся, а Тошка подошёл и встал рядом, кивком показал на обложку с белокурой красоткой в красном платье с вырезом, ну, чуть-чуть не до пупа.

– А ничего бабец, а?

– Тоща больно, – хмыкнул Андрей. – Я люблю, чтоб подержаться за что было.

– Э-э, – засмеялся Тошка, – да ты, я гляжу, деревенщина. Да такая – это ж самый смак, похлеще спальницы.

– А пробовал? – заинтересовался Андрей.

– Кого?

– Ну, спальниц.

Тошка вздохнул.

– Откуда? До заварухи нельзя, в заваруху не до того, а после и их не сыщешь. Говорят, их СБ перед самой капитуляцией выжгло. Сволочи, конечно, ни себе, ни людям.

Андрей задумчиво кивнул.

Говорили они по-русски, и киоскёр даже не смотрел на них. Ещё раз оглядев обложки, Андрей повернул к их поезду. Кит курил, стоя у вагона, почти квадратный в своей куртке угнанного, накинутой на плечи. Но несмотря на куртку что-то в его позе, в том, как он курил, было такое, что заставило Тошку нахмуриться, а Андрея насторожиться. Но Кит погасил окурок о ноготь большого пальца, щелчком отправил его в урну и полез в вагон. И наваждение исчезло.

Уселись на свои места и, не сговариваясь, облегчённо вздохнули: последний перегон остался. А в Рубежине таможня, погранконтроль, и дальше уже кому куда.

– Пожрать, что ли? – предложил Тошка.

Андрей кивнул и полез в сумку за пайком. Тошка встал и выглянул в коридор в поисках разносчика. И разносчик тут же появился.

– Второй класс, – хмыкнул Кит. – Что нужно, всё есть.

– Ну, – Тошка поднял приветственным жестом стаканчик с кофе. – Чтоб нам и дальше фартило.

Кит и Андрей согласились. Тушёнка с чёрным хлебом неплохо и сытно, кофе горячий и, правда, несладкий, но тоже… пить можно. Сбрасывая стаканчик в ящик для мусора, Кит подумал, что это, похоже, последний его кофе, там придётся пить только чай. Хорошо, что ещё в спецшколе приучился к нему во всех вариантах, в том числе и по-русски.

Наполовину обрушенный мост за окном, остатки завода, руины длинного здания… Отмытые дождями двух зим до белизны, они походили на разбросанные кости гигантского скелета. И молодая яркая зелень не украшала и не скрывала, а подчёркивала их. Развалины то тянулись вдоль дороги, то отступали, разрывались зелёными пустырями. Воздух уже заметно посинел, наступали сумерки.

– К Рубежину, похоже, уже в темноте подъедем.

– Хорошо бы сразу в поезд.

– Это уже как получится.

– Кому куда.

– Может, когда и встретимся.

– А чего ж и нет? Россия велика, найдём место.

Посмеялись немудрящей шутке, и Тошка, как-то по-кошачьи облизнувшись, начал:

– А вот был, мужики, такой случай. Спровадила баба мужика своего в баню, а сама…

Отсмеявшись, рассказал свой анекдот Кит. Пошёл обычный трёп, которым прикрывают страх и неуверенность. Тошкин запас был велик, но однообразен. Кит и Андрей с удовольствием ржали и вставляли свои, из той же серии.

– Стоп-сити, конечная, – пробился сквозь их смех голос проводника из коридора. – Благодарим вас, леди и джентльмены. Стоп-сити, конечная.

Кит вытер выступившие от смеха слёзы и шумно вздохнул:

– Ну что, мужики, собираемся?

– Не обратно же ехать, – хмыкнул Андрей, вынимая из сетки сумку.

Поезд замедлял ход, втягиваясь под перронный навес. Они не спеша надели куртки, взяли вещи, оглядели купе, будто могли что-то забыть.

– А чё, проводнику, сколько дадим?