На одинокую фигуру на откосе никто особого внимания не обращал. Все были полны одним: уезжаем! Грузим раненых, грузимся сами и уезжаем! Домой! На Родину! В Россию! И Андрей со всеми шумел, бегал, хлопотал. И не сразу почувствовал спиной, вернее, затылком чей-то упорный взгляд. Несколько раз обернулся, но понять, кто же на него смотрит, не смог. А чужой взгляд всё не отпускал его. Но кто это? Откуда смотрят? Кому и зачем он нужен? И заложив в вагон очередной тюк, Андрей выбрался на более открытое место и стал оглядываться уже всерьёз. Лицо его посуровело, брови сошлись на переносице.

Симон видел, как он оглядывается, и, не шевелясь, ждал. Должен увидеть, должен понять… что именно? Да всё. Увидел? Да, увидел.

Андрей в самом деле наконец сообразил поднять глаза и увидел одинокую фигуру на откосе и сразу узнал её. Что ж… В тот раз ему врезали за то, что он других в свои проблемы впутывает, правильно врезали. Ну, так сегодня он сам справится. Надо будет только этого чёртова беляка хоть за кусты увести, а то глаз вокруг слишком много.

Увидев, как Андре идёт вдоль ограды к калитке, Симон встал и, не спускаясь, поверху пошёл навстречу.

Выйдя за калитку – выпустили его ни о чём не спрашивая: примелькался, не первый день они грузятся, да и охрана своя, госпитальная, он почти всех не по имени так в лицо знает, как и они его – Андрей стал, не спеша, подниматься вверх по узкой тропинке.

Симон ждал. Он стоял, засунув руки в карманы, и молча смотрел на подходившего к нему высокого красивого негра.

Андрей остановился в двух шагах: напрягать голос не нужно, руками до него не дотянутся, а он ногами достанет.

– Здравствуй, – заговорил первым Симон и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я читал, что госпиталь уезжает. Ты тоже едешь, так?

Андрей не ответил. Это всё так, сотрясение воздуха, как говорят по-русски, не для этого гад прикатил. И не больной уже, и они не в госпитале, так что врезать, если что, то он в своём праве.

– Почему ты молчишь? – Симон еле заметно усмехнулся. – Тебе запретили говорить со мной?

И Андрей не выдержал.

– Нет, я сам не хочу. Зачем приехал?

Он старался говорить грубо, но сам чувствовал, что получается это у него плохо. Симон улыбнулся.

– Поговорить. Не бойся меня.

– Мне нечего бояться.

Симон кивнул.

– Да. Я… я хотел тебя спросить. Тогда в госпитале, ты помнишь, что ты сказал, – он не хотел, но в голосе, помимо его воли, прорывалась просящая, даже умоляющая интонация. – Ты сказал, что тебе было… противно… со мной. Скажи, это так, для спора, сказал? Ведь так? Я знаю, что не красавец, но… но не настолько же. Скажи.

Андрей невольно отвёл глаза: таким стало лицо Симона. И нехотя, уже другим тоном сказал:

– А мне со всеми было противно. Ещё с питомника. А вы… бывало и хуже.

Симон заставил себя улыбнуться.

– Спасибо, утешил.

Андрей, по-прежнему опустив глаза, носком ботинка двигал камушек. Они стояли в двух шагах друг от друга, но это уже не было дистанцией удара, и оба это чувствовали.

– Ты уезжаешь, – снова начал первым Симон. – Я знаю. Я… не думай, удержать тебя, отговорить я не могу, знаю, ты всё равно уедешь. Но… но, если что вдруг, вот… – он достал из внутреннего кармана бумажник, вынул из него визитную карточку. – Вот, возьми. Ко мне ты можешь всегда… И ещё. Тебе же нужны деньги, ну… нет, не думай, это как взаймы, отдашь, когда сможешь.

Андрей поднял глаза и в упор, но не зло, а открыто посмотрел на него.

– Нет. Ваши деньги мне не нужны. Я не возьму.

– Хорошо, – кивнул Симон. – Хорошо, как хочешь, а визитку?

Андрей неопределённо повёл плечом.

– Я никогда не вернусь сюда, – снова пожал плечами и… протянув руку, шагнул вперёд, взял визитку. За краешек, чтобы их пальцы не соприкоснулись.

У Симона дрогнули губы. Андрей, шагнув назад и, восстановив дистанцию, сунул визитку в нагрудный карман рубашки. И снова молчание.

– Мне… мне очень жаль, что так всё получилось, – тихо сказал Симон. – Ты… ты не держи на меня зла.

Андрей удивлённо, будто в первый раз увидел, смотрел на него.

– Хорошо, – наконец кивнул он и повторил уже увереннее: – Хорошо, это прошлое, оно в прошлом.

– Прощай… – неуверенно, будто спрашивая, сказал Симон.

– Да, – твёрдо ответил Андрей. – Прощайте.

Симон ещё раз оглядел его, заставил себя улыбнуться и, резко повернувшись, ушёл. Повернулся и Андрей и, пройдя пару шагов, натолкнулся на Майкла и Эда.

– Вы?! – изумился Андрей. – Зачем?

– А затем! – Эд лёгким подзатыльником направил его вниз, к ограде. – Ф-философ-ф!

Андрей замедлил шаг и тут же получил новый толчок, уже между лопаток от Майкла.

– Видели, как ты справляешься!

И уже возле ограды Эд серьёзно сказал:

– Хорошо, что обошлось. А то залетели бы.

Майкл и Андрей кивнули.

Вернувшись к машине, Симон молча сел за руль и застыл так.

– Я видел, – негромко сказал Сид. – Ты здорово рисковал, но…

– Двоих за кустами ты тоже видел? – натужно улыбнулся Симон. – Ладно. Поехали. Пристегнись.

И резко рванул машину с места. Сид молчал, но на одном уж очень крутом повороте не выдержал:

– Осторожней!

– Плевать! – Симон, вцепившись обеими руками в руль, невидяще глядел перед собой.

– А мне нет! Или ты твёрдо решил угробиться? Не так, так этак?

– Мне незачем жить, Сид. Жизнь без любви – это существование. Держись, сейчас на шоссе вывернем.

Бешеная езда всегда успокаивала Симона. Сид это знал и не спорил. А когда Симон немного отойдёт и успокоится… нет, парнишка смазлив и, видимо, был очень хорош во всех смыслах, ну, это все спальники таковы, профессионалы, но стоило ли рисковать жизнью?

Ровной и размеренной его жизнь казалась только на взгляд со стороны. Каждый день, а зачастую и час приносили новые проблемы, и их надо было решать, и немедленно. Но Ларри ни о чём не жалел. Он занят любимым делом, у него семья… а проблемы? Так на то и жизнь, чтобы их решать. Не шевелится только мёртвый. А живой должен жить.

– Одевайся, сынок. Нельзя опаздывать.

– А я готов.

Марк в джинсах, кроссовках и чистой ковбойке смотрит на него снизу вверх. Ларри застёгивает пиджак, берёт сына за руку, и они вместе выходят на улицу. Дядюшка Пинки приветствует их обычной улыбкой, и после обмена соображениями о погоде они идут по Мейн-стрит Цветного квартала. У угла, через два дома от которого пансион Эдуарда Хольмстона – подготовительные классы, ленч, занятия спортом, обучение манерам – Ларри прощается с сыном. Марк бежит вприпрыжку к зелёной ажурной калитке, а Ларри идёт дальше. Выходит из Цветного квартала, проходит по утренним, ещё полупустынным улицам, и вот уже Маркет-стрит, блистающая свежевымытыми витринами и облицовкой стен. Уборку проводит муниципалитет. Неброская вывеска «Салон» и второй строкой «Левине и К^о». Он отпирает дверь и входит. Жалюзи он поднимет в десять, когда откроется салон, а сейчас время его работы. Обычный короткий разговор с Крафтоном – сегодня на этом номере дежурит молодой – и вот он в мастерской.

На эти часы, когда он один и ни звонков, ни посетителей быть не может, Ларри оставлял то, от чего нельзя ни отойти, ни даже просто отвлечься.

Как всегда, утренний час пролетел незаметно. Ларри встал, привычным движением сбросил халат и вышел поднять жалюзи. Утреннее солнце заливало улицу, играя в витринах.

– Доброе утро, Левине.

– Доброе утро, сэр.

Коломб Кингслей, владелец и главный художник салона «Всё для дам», проходит в свой салон ровно в десять часов четыре минуты. В десять ноль пять придёт почтальон. А вот и он.

Пухлогубый голубоглазый парень приветствует его широкой улыбкой.

– А утречко что надо! Вот, всё ваше.

– Да, отличное утро, – соглашается Ларри, принимая почту.

Проходя в кабинет, он кивком здоровается с незаметным человеком в незаметном сером костюме – охранником от Ювелирной Лиги – уже занявшим своё место в углу салона.