Шум в коридоре, чьи-то шаги… Сначала он не обратил внимания и, когда открылась дверь и вошли несколько человек, поднял голову из чистого любопытства.

– Ой, здравствуйте! – метнулась навстречу Алёна.

Андрей посмотрел на вошедших. Высокий седоволосый мужчина, две женщины, немолодые, одна в полувоенном. Родня Алёнкина, что ли? Ну и хрен с ними. И снова стал читать.

Пришедшие о чём-то тихо поговорили с Алёной и ушли. И Андрей бы забыл о них, если бы не Родион – Родька-химик, сидевший за соседним столом.

– Видал? – спросил он шёпотом.

– Кого? – так же тихо ответил Андрей.

– Ты что, не знаешь? Это ж сам Комитет и есть, и председатель ихний.

– А-а, – равнодушно протянул Андрей. – Ну и что?

– Чего-то будет, вот увидишь!

– Посмотрю, – кивнул Андрей, снова углубляясь в журнал.

Обойдя лагерь, Бурлаков договорился с комендантом, что, как и в прошлый раз, проведут отдельные собрания для одиноких, подростков и семейных.

– Шпаны много?

– Хватает, – вздохнул комендант, и сидевший тут же особист подтвердил его слова молчаливым кивком.

– Чистим понемногу, – продолжил комендант. – Из Луизианы целая кодла приехала. Вот, ждём, от местной полиции ориентировки. Сразу и сбросим.

Бурлаков кивнул. С самого начала они ждали, что этот канал постараются использовать, и даже для бо́льшей приманчивости разместили Центральный лагерь в бывшей столице Империи. Чтоб по всем штатам не искать, а сами чтоб прибегали. Вот и работает, многих уже и очень разных выявили и выловили, а конца пока не видно. Значит, будем продолжать эксплуатацию.

– А здесь как?

– Ну, Игорь Александрович, здесь-то они тихонькие, визу ждут, – комендант усмехнулся. – Если и резвятся, то в городе, и то… чтоб не заловили. Заловленных тоже скидываем.

– Дураки нигде не нужны, – хохотнул особист.

– Согласен, – улыбнулся Бурлаков. – Вот и будем держать, пока не проверим. Досконально и тщательно, – особист снова кивнул. – И постарайтесь разбросать их. Чтобы не единой…

– Сделаем, – кивнул начальник отдела занятости.

Бурлаков снова посмотрел на особиста.

– Попадаются, – ответил тот на непрозвучавший, но всем понятный вопрос. – Работаем на перспективу.

– Ну, – Бурлаков посмотрел на часы. – Идёмте, сейчас и объявим, и объясним.

Андрей пошёл на собрание охотно. Интересно же, что им такого особенного скажут. Комитет, председатель… ну-ну, послушаем. Войдя в зал, он сразу решил сесть так, чтоб в случае чего… ну, чтоб хоть спина была прикрыта: один он, а спину надо беречь. Но в удобном углу уже расположились «луизианские». Правда, увидев Андрея, Бритоголовый угодливо уступил ему место, подзатыльником отогнав Щербатого. Сидеть рядом с кодлой неприятно, даже противно, но отказаться, якобы не заметив, и отойти – это уронить себя, авторитет потерять. И потому Андрей с высокомерной снисходительностью опустился на стул и огляделся. Ага, низкая… сцена, эстрада… по хрену, как называется. Там стол, на столе бумаги разложены, и этот седоголовый сидит. Это, что ли, председатель? Ну-ну, послушаем. Так, ещё… комендант, две бабы, что в библиотеку заходили, и… это кто? Вроде… ну да, показывали как-то издали, начальник особого отдела, особист, охранюга местная, это уже по-всякому может обернуться. Так… о чём-то тихо базарят, особист ушёл… и комендант тоже… ишь, какой председатель рисковый, не боится без охраны…

Сидя за столом, Бурлаков оглядывал зал. Да, по сравнению с зимой… шпаны больше, а вот измождённых худых лиц заметно меньше, и далеко не так уж испуганы, эти спасаются не от голода и не от расизма, те были сразу после Хэллоуина, а эти… многим, похоже, жилось не так уж и плохо, но хотят жить ещё лучше, вполне законное, кстати, желание, но халява не прокатит, блокировки уже отработаны, а вот вас, похоже, припекло и тогда решили вспомнить, что вы русские, и чтоб Россия вас приняла и обогрела. Оглядывая зал, он сразу выделил собравшуюся в углу компанию и белокурого парня, в развязно-блатной позе развалившегося на стуле. Главарь и его кодла рядом, ишь как мельтешат, да, похоже, эти самые и есть. Так себе, мелочь, а этот… битый блатарь, сразу видно. «Так – вдруг прорвалось затаённое, загнанное глубоко внутрь, – так эта мразь живёт, а его мальчик…» Бурлаков заставил себя отвести взгляд.

Андрей почувствовал на себе взгляд Седоголового и так же посмотрел в упор. И успел поймать это брезгливое выражение. И обозлился. Ишь сытый, лощёный… председатель хренов. Ну ладно, только вякни, дадим осадку. Аккуратненько, чтоб виза не пострадала, но и вытирать об себя ноги он не позволит.

В зал вернулся комендант, встал рядом со столом, и зал мгновенно затих.

– Слово предоставляется Председателю Комитета Защиты Узников и Жертв Империи, – внушительно сказал комендант, произнося каждое слово с большой буквы, – Игорю Александровичу Бурлакову.

Бурлаков? Игорь Александрович? Полный тёзка?! Быть такого не может! Андрей потрясённо, завороженно смотрел, как седоволосый встаёт, выпрямляется над залом. На мгновение его голова закрыла лампу на стене, и Андрей узнал, нет, вспомнил эту шевелюру, склоняющийся над его кроваткой силуэт. Но в следующую секунду Бурлаков шагнул вперёд, и наваждение исчезло.

– И только? – спрашивает чей-то насмешливый голос.

Это что, он спросил?

Бурлаков в упор посмотрел на наглеца.

– Нет, не только. Ещё я профессор, доктор исторических наук, участник Сопротивления, – и с нажимом ещё не угрозы, но внятного намёка на возможные неприятности. – Вы удовлетворены?

Значит, спросил именно он, раз смотрят на него. Андрей молча кивает, и блестящие светлые глаза отпускают его. Игорь Александрович Бурлаков, профессор, доктор наук… Слишком много для совпадения. Что делать? Но этого же не может быть! Мама! Он жив, отец выжил, мама!

И слова Бурлакова доходили до невнятно, бессмысленными обрывками. Какие-то заявки, ссуды, курсы, санкции за неразумное нецелевое использование… Да на хрен ему всё это, мир кружится, пол ходит ходуном под ногами. Кто-то вякает о компенсациях за пережитое, и так знакомый гневный голос раскатом заполняет зал. Но что он говорил?

– Компенсация за что? Никто вам ничего не должен, запомните. Вам дают шанс начать жизнь заново.

Никто ничего не должен? Это что же такое и как это?

Их глаза снова встречаются, и снова Бурлакова захлёстывают отчаяние и гнев. Гнев не только на этого блатарёныша с его кодлой, что и здесь норовят не только выжить, но и урвать побольше, но и на весь зал. Одиночки, холостяки… да, если кого и спасали, то только себя, и любой ценой, вон как глазёнки у многих забегали, боитесь, что ваши грешки найдут и припомнят вам? Бойтесь! И отчаяние от воспоминаний не только о могиле в Джексонвилле – будь проклят этот городишко! – но и о всех погибших друзьях, знакомых и незнакомых, военных и штатских, что своими жизнями оплатили жизнь вот этих… Здоровые, молодые, год выбирали и перебирали, где им сытнее будет… Он понимал, что несправедлив, что у многих в зале есть свои не менее трагичные истории и потери, но не мог и не хотел остановиться. Он говорил жёстко, намного жёстче, чем собирался, и зал испуганно молчал. И этот главарь, хоть и сидит в той же развязной позе, но уже видно, что не посмеет выступить. Глаза пустые, бездумные, но будем надеяться, что до него дошло.

Андрей слышал, но не слушал. Главное он понял. Они не нужны, их милостиво пускают, даже помогут на первое время, но… да нет, это всё пустяки, по хрену всё, а вот что же ему делать?

– А чего сигарет всего две пачки на неделю? – тихо бурчит кто-то.

Но Бурлаков слышит и даёт себе волю. Правда, ненадолго. И, взяв себя в руки, он закончил собрание уже спокойно, деловым сугубо официальным тоном. Вопросов никто не задавал, перепугались.

Когда все дружно повалили из зала, Андрей задержался, так до конца и не решив: подойти ли нет. Ведь в упор на него смотрел, не мог не узнать. И теперь он стоял в двух шагах от отца и ждал, когда комитетские разойдутся, чтоб поговорить не при всех. Он уже отошёл от столбняка и видел, и слышал всё очень ярко и чётко.