– Давай, – не стал спорить Лютыч.

Они взялись за первую бочку, когда задребезжал звонок.

– Пошёл.

– Пошёл.

– Левее.

– На меня.

– Готов.

Последние бочки вставали трудно. Лютыч уже не кряхтел, а ругался, Эркин, сведя брови и прикусив губу, молчал. Наконец последняя встала на место, они закрепили опутывающий трос, и Лютыч облегчённо выдохнул:

– Всё!

Эркин кивнул и улыбнулся. Подбежавший к ним Медведев махнул рукой.

– Там Геныч с Колькой зашиваются, – и пронзительно свистнул. – Готово! Подавай!

Они успели перебежать пути перед паровозиком, торопившимся к их платформе, и бегом к Генычу. Работа с ним и Колькой Эркина тоже устраивала.

До конца смены они возились с упакованными в картон и рогожу коробками, небольшими, но такими тяжёлыми, что больше двух враз не поднимешь, а их ещё по трём машинам распихать, да по трём направлениям бегать. Еле до звонка управились.

В бытовке обычный уже весёлый шум, толкотня у раковины и шкафчиков, необидная ругань.

– А они мне… – верещит Ряха.

И все охотно ржут. Смеётся вместе со всеми и Эркин: такую явную несуразицу несёт Ряха. Робу в шкафчик, обтереться до пояса, переодеться. Всё привычно, как каждый день. И ему не нужно, чтобы было по-другому. Будет ли лучше – неизвестно, а что есть – уже хорошо.

– Мороз, готов?

– Ага, пошли.

Колька в своей чёрной с золотыми нашивками куртке – бушлатом называется, – но Эркин уже понимает, что это не от форса, а от безденежья. Работает один, а едят четверо. Тут на полушубок нескоро наберёшь.

– А отпустили морозы.

– Да, тёплая зима в этом году, – смеётся Колька. – Все говорят. Ещё б весну раннюю да спорую, да лето хорошее, и осень бы не гнилую… Во житуха бы была!

– Точно, – кивнул Эркин. – Да, постой.

– Ты куда? – удивился Колька.

– Зайдём на минутку, – Эркин кивком показал на витрину кондитерской. – Колобок шоколад любит? – и сам ответил за покрасневшего Кольку. – Любит.

В кондитерской он купил большую плитку шоколада с парусником на обёртке. Колька, увидев его покупку, снова покраснел. Но уже по-другому.

– Ну, ты даёшь! – выдохнул он на улице. – Она же стоит…

– Картинка красивая, – улыбнулся Эркин.

Что когда идёшь в гости, надо чего-то принести, он знал. И что детям, если есть, в первую очередь. Бурлаков же тогда торт принёс. А тоже… напросился по своему делу. Так что… так что всё правильно.

Небо затянули тучи, и полетел мелкий колючий снег. Колька поглубже надвинул шапку. Эркин в крещенские морозы привык носить ушанку с опущенными ушами и потому ограничился тем, что поднял воротник полушубка. Ветер сдувал на них с крыш облака снежной пыли, заметно потемнело. Но они уже почти пришли. Кудлатый пёс облаял их, не вылезая из конуры.

В дворике Кольки ветер чувствовался меньше. Они остановились, немного оббили снег друг с друга, хлопая варежками по плечам и спинам, и поднялись на крыльцо.

– Ну, вот и дошли, – улыбнулся Колька. – Давай, заходи.

В сенях ещё раз отряхнулись, разделись, обмели от снега бурки.

– Да заходите так, – выглянула в сени Эсфирь. – Здравствуйте.

– Здравствуйте, – улыбнулся Эркин, снимая бурки.

Не станет он мытый пол грязнить. Да и вот, тряпочные коврики на полу, да, правильно, половики. А он специально сегодня вместо портянок носки надел. Эркин поставил бурки под полушубком, засунул в рукав шарф и достал из кармана шоколадку.

Эсфирь, увидев шоколад, покачала головой и улыбнулась.

– Ох, зачем же вы…

Эркин, не зная, что положено говорить в таких случаях, ограничился улыбкой. И этого оказалось достаточно.

– Сейчас чай будем пить, – сразу сказала Эсфирь.

– Ага, – кивнул Колька. – А я пока подпол покажу.

– А это зачем? – удивилась Эсфирь.

– Я никогда не видел подпола, – извиняющимся тоном сказал, улыбаясь, Эркин.

Колька сдвинул в сторону половик и за утопленное в половицу кольцо поднял крышку.

– Во, видишь?

Эркин нагнулся, оглядывая открывшееся внизу пространство, присел на корточки.

– Давай слазим, – предложил Колька.

– Давай, – кивнул Эркин.

– Коленька, ты варенья заодно достань, – сказала от печи Эсфирь.

Хотя вниз вела небольшая лестница, Колька просто спрыгнул, и Эркин последовал за ним.

Подпол оказался почти обычной кладовкой. Вдоль стен полки с банками, тут же ящики с яблоками, мешки с картошкой, ещё что-то. Было заметно холоднее, чем в доме, но не так, как на улице. Колька взял с полки банку, посмотрел.

– Мороз, ты какое варенье больше любишь? Вишнёвое или яблочное?

– Любое, – улыбнулся Эркин.

– Ну, как знаешь, – Колька подошёл к люку и, поднявшись на одну ступеньку, поставил банку наверх. – Мама Фира, дай ведро, я картошки нагребу.

– Держи, Коленька.

Она наклонилась над люком, подавая ведро. Эркин молча смотрел, как Колька развязал мешок и переложил из него в ведро картошку. Мешков было немного.

– Ну вот, – Колька завязал мешок. – Если посмотрел, полезли обратно.

– Да, – тряхнул головой Эркин. – Спасибо.

– Не за что.

Они вылезли наверх, Колька опустил крышку и закрыл её половиком.

– Я самовар поставила, – улыбнулась Эсфирь.

– Ага, дело. Пошли пока.

Они прошли в горницу. Занавеска Семёна была отдёрнута, и они сразу подошли к кровати.

– Привет, – улыбнулся Эркину Семён, протягивая руку. – Ну, как дела?

– Нормально, – ответил улыбкой и рукопожатием Эркин.

– Чего это ты в подпол полез? – весело спросил Семён.

– Да это его Миняй с панталыка сбивает, – Колька переставил у кровати Семёна два стула и сел на свой верхом, бросив руки на спинку. – Живёт, понимаешь, в городском доме и хочет из балкона подпол сделать.

Семён с удовольствием захохотал. Рассмеялся и Эркин.

– Картошку ему, понимаешь, держать негде, – фыркал сквозь смех Колька.

– Какой уж подпол в квартире, – отсмеялся Семён. – И как ты с картошкой устраиваешься?

– Мешок куплю и в кладовку, – охотно ответил Эркин. – Когда доедим, за новым на рынок иду. В больших квартирах, в башнях, холодная кладовка есть, ну, башенные там держат.

Разговор шёл о всяких хозяйственных мелочах. Эркин, не удержавшись, искоса посмотрел на стену над диванчиком. Гитара была на месте. Посмотрел быстро, по-питомничьи, но Колька то ли заметил, то ли почувствовал. И вдруг решительно встал, в два шага пересёк горницу и снял с гвоздя гитару.

– Ты говорил, что умеешь. Сыграй, Мороз, а?

И Эркин не стал отказываться, бережно принял гитару. Но честно сказал:

– Я шесть лет уже не играл. И пальцы не те стали.

– Ладно тебе, – нетерпеливо дёрнул головой Колька.

Эркин сел поудобнее, перебрал струны. Звучание было немного другим, непривычным, и струн семь, а он привык к шести, но… но… голова забыла, а тело помнит. И пальцы… думал, совсем не те стали, а помнят, работают. Ну… ну, а если эту… что Андрей пел, и тогда в поезде. Незаметно для себя Эркин запел, пока без слов, подгоняя аккорды.

– Знаешь эту? – радостно спросил Семён.

– От брата слышал.

Эркин пел негромко, не от неуверенности, а просто песня не для громкости, и это же дом, он сам слышит, как его голос отлетает от стен, грозя смазать мелодию. Неслышно вошла из кухни Эсфирь и остановилась у двери, придерживая Колобка, чтобы тот не вздумал бегать и мешать.

Эркин допел и смущённо улыбнулся.

– Здорово! – выдохнул Колька.

– Хорошо поёшь, – улыбнулся Семён. – Спасибо, браток.

Эркин перебирал струны не в силах расстаться с гитарой.

– Спой ещё, – попросил Семён. – А вот эту знаешь? – и негромко насвистел мелодию.

Эркин озадаченно мотнул головой.

– Не слышал.

– Это наша, – улыбнулся Семён, – семейная.

– Спой, я подберу.

– Певец из меня, – усмехнулся Семён, но запел.

Эркин слышал, как он фальшивит, чувствовал, что Семён явно перевирает мелодию, но старательно подстраивался под него. Семён заботился не о мелодии, а о словах.