– Тушёнку дали? – улыбнулся Тим.

– Ага, – кивнул Чолли. – Дома уже рассмотрел. И тушёнка, и сгущёнка, и хлеб, и сахар, и сала кусок. Вот так. А Стёпка…

– Дурак он дурак и есть, – примиряющее сказал Эркин. – Чего об нём…

Чолли уже спокойно закурил.

– Оно-то так, конечно. Вёз я их в охапке. Кругом… где полыхает, где стреляют… Заваруха. Привёз. Найси, я велел ей дома сидеть, а она аж у дороги меня ждала. Взяла их у меня. Я её с ними на Байрона боком посадил и повёл его в поводу. Привёл домой. Ну, Найси их греть, кормить, мне новости рассказывать.

– Так и остался там? – спросил Тим.

– А куда я денусь в заваруху с бабой и пискунами, раз? И думал, дурак, что дом мой, это два. Хозяин объявился, выжил гад, так хвостом передо мной вилял, благодарил, что я лошадей всех сохранил, ну и за коровами присмотрел. Наобещал, насулил… Я и подписал новый контракт на год.

– Корову не обещал? – усмехнулся Эркин.

– Обещал, – кивнул Чолли. – С одной коровы молоко моё. А что, тебе, что ли, то же?

– Ну да. Я ж скотником был. Ну, и что? Сдержал слово хозяин?

– Ты видел, чтоб беляк цветному слово держал? – презрительно посмотрел на него Чолли. – Долг на мне остался, пахал я по-прежнему. Но у меня дом был, семья. Весной ещё ничего, а летом… Найси родила уже, кормила. Доить не ходила. А я как приду, так мою уже выдоили. И забрать не моги. В контракте не оговорено. Бери его молоко, а оно в счёт идёт. И всё круче, да круче. Приедет когда… дети от него под кровать прятались. А осенью… приехали к нему. Охотники все, дружки его. Пили, ели, веселились… Мне их веселье по хрену, я своё сделал, лошадей им к ночной охоте, любили они по ночам охотиться, подготовил и домой. А тут он, посмотрел так и говорит… говорит, что раз я двоих тогда из питомника привёз, то этот и следующий, кто родится, его. Я стою, смотрю на него. И эти кругом… рожи беляцкие. Ржут. Я смолчал. И домой. Тогда обошлось. Ну, думаю, перепились и старое вспомнили. Не чухнулся, дурак старый.

– Не такой уж ты старый. Седой только, – усмехнулся Тим. – Сколько тебе?

Усмехнулся и Чолли.

– Я без номера. Врач сказал, что тридцать. Я и не спорил. А седеть я ещё на тех ножницах стал. Ну, питомник добавил. И Хэллоуин.

– А в Хэллоуин что?

– А всё то же. Приехала опять вся кодла, чтоб им… И меня опять из конюшни. – Чтоб им всем… – Чолли длинно выругался. – И он мне говорит, что всё кончилось и чтоб сука со щенками завтра же в бараке были. Я только рот открыл, мне врезали. Как тогда. И опять меня сапогом за челюсть поддел. «Ты что, – говорит, – Бычок, про ножницы забыл? А раз ты так разлуки боишься, то и клейма недолго сделать. Будешь с рабами в бараке.»

– Ни хрена себе! – выдохнул Эркин.

У Тима еле заметно напряглось лицо.

– И что ты? – тихо спросил Тим.

– А ничего. Дети на мне. Смолчал. Побили они меня. Немного. Хозяин сказал им, чтоб без увечий. И говорит: «Иди, трахнись напоследок». Я, как положено, поблагодарил его…

– На колени встал? – хрипло от перехватившей горло судороги спросил Эркин.

– И встал, и сапоги ему поцеловал. Я б и не то сделал. Чтоб до дома дойти. Дошёл и… словом, в чём были, ушли. Через парк к дороге. Стёпка – дурак, сволочь. Я через парк шёл, нёс их обоих, Найси следом с мальцом на руках. Они ж, сволочи, чуть не настигли нас, домик мой подожгли, думал, нагонят, листвы-то ж уже нет, от пожара светло.

– Не нагнали?

– Раз я здесь, значит, не нагнали.

Чолли достал из кармана сигаретную пачку, заглянул в неё и удивлённо выругался.

– Кончились. Чёрт, я только… только вчера выкупил.

Эркин молча протянул ему сигарету. Чолли кивком поблагодарил и взял, закурил.

– Дальше что, дальше просто. На дороге русского грузовика дождались и до комендатуры. И стал я визу клянчить. Пока выпросил, пока ждал… как мы с голоду в этом чёртовом городе не подохли, сам не знаю. Это здесь… отъедаемся. Ладно. Это всё по фигу.

– А что? – спросил Эркин. – Тебя в промежуточный лагерь не отправили?

– Не пустили, – поправил его Чолли. – Я… сам нерусский, ни жена, ни дети… и не хлопотал за меня никто. Ну ладно, тех восемнадцать моих и четверо Найси, их мне не спасти, ничего не знаю даже, но меня ж… меня ж как раба, а он свободный! – выкрикнул Чолли…

…Эркин вздохнул, словно просыпаясь. Невесомая тяжесть головы Алисы на его плече, мягкое теплое тельце, запах от её головки… Женя улыбнулась.

– Ты что, Эркин?

– Так, ничего. На обед скоро идти. Я думаю, Женя, я тогда в баню после обеда схожу, а как маршрутку получим, вещи заберём. А то после ужина можем и не успеть.

Женя кивнула.

– Хорошо. Сделаем так.

Алиса вздохнула.

– Эрик, а дождь когда кончится?

– Не знаю, – пожал он осторожно плечами. – Этого никто не знает.

– А почему?

– Началось, – рассмеялась Женя. – Потому что дождь от людей не зависит.

– А почему? – повторила Алиса с упрямо-лукавым выражением.

– Дождь из тучки идёт, – объяснила Женя, оглядывая рубашку Эркина. – Ну вот. Какая ткань хорошая. Ни сносу ей, ни чего ещё. Эркин, тут вот какое дело.

Она слегка понизила голос, и Эркин, не выпуская Алисы, подался к ней.

– Алиса растёт. Я все её вещи взяла. Я думаю, что получше, а ей уже мало, я отдам Зине для Кати. Ты как? Не будешь против?

– Нет, конечно, – кивнул Эркин. – И… и если так, то, может, Найси, ну, жене Чолли, у неё совсем ничего нет.

Женя кивнула.

– Да, я уже думала. У нас простыня есть, она стираная, мягкая, как раз на пелёнки малышу. И не Найси она, – улыбнулась Женя, – а Настя. Анастасия. Правда, красивое имя?

Эркин подумал и согласился.

– Да, красиво.

Алиса, не слушая их, держала двумя руками ладонь Эркина, перебирала его пальцы, что-то шёпотом приговаривая. Играла.

– Ну, – Женя посмотрела на свои часики. – Десять минут до обеда. Давай собираться. Алиса, одевайся.

Алиса нехотя слезла с колен Эркина и, сопя, стала натягивать ботики, шапочку, пальто. Женя помогла ей справиться с самыми трудными пуговицами, получше натянула шапочку, закрывая лоб и уши.

– А теперь иди и подождёшь у двери, на двор без нас не выходи. Поняла?

Алиса кивнула. Когда она вышла, Женя быстро пригладила волосы, надела пальто и повязала шаль. Эркин взял свою куртку и вышел следом за ней, одеваясь на ходу.

Оставшись одна, Нюся вылезла из-под одеяла и натянула платье. Спрыгнула вниз, обулась. И вместо того, чтобы надеть пальто, взяла с тумбочки маленькое круглое зеркальце. Тётя Женя добрая, разрешила ей брать его смотреться, даже специально на виду оставляет. Нюся придирчиво рассматривала себя в зеркальце. Конечно, тётя Женя красивая. Эрик недаром глаз с неё не сводит. А вот она… она некрасивая. И никому не нравится. И худая. Мощи, как её в бане назвали. Одни кости торчат, а женщина должна быть пухленькой. Нюся вздохнула и положила зеркальце на место. Взяла яблоко. Бананы свои – пять штук – она съела сразу в первый же день, как выдали. И апельсины за два дня, их тоже пять штук было. А яблоки ещё есть. Но это все так, в два дня всё съели. И по всем казармам теперь сушат апельсиновые корки. Для запаха и в вещи положить, чтоб не заводилась моль. И она сушит, хотя вещей у неё нет. Нюся поправила разложенные на тумбочке корки, переложила высохшие на свою подушку. Пусть подушка пахнет апельсинами.

На дворе холодный порывистый ветер, ледяная крупа и холодный дождь. Низкие серые тучи плотно затягивали небо. Всё мокрое, скользкое, холодное.

У входа в столовую Эркин увидел Тима.

– Привет, ну как?

Тим озабоченно кивнул.

– Привет. Врач была, говорит, что уже не страшно. Но ещё два дня чтоб не выходили.

Женя сочувственно вздохнула.

– Ну, ничего. Как это они ухитрились?

– Лужу измеряли, – хмуро ответил Тим и не выдержал, улыбнулся. – До колена там или нет.

– Дети, что с них возьмёшь? – сказала Женя и строго посмотрела на Алису.

– Я не мерила, – сразу сказала Алиса. – И там до колена нигде нет.