– Правильно, – кивает отец. – Но я не хочу, чтобы ты был привязан к чему-то одному. Привязанность – это привязь. Поэтому сейчас у тебя будет спальник. Он опытен, и у тебя не возникнет затруднений. Женщина – помеха в нашей работе. Мужчина всегда надёжнее.

Он молча опускает голову…

…Так в его жизнь вошёл Лаки, Счастливчик. Трёхкровка. Его ровесник. Да, по годам они были почти ровесниками. Но он – мальчишка, а Лаки – опытный, вработанный, взрослый, хотя старше всего на год. Он уже старался не показывать… своё отношение к Лаки. Сладкую ведь отец продал именно из-за этого. Лаки хорошо пел. И танцевал. И не смеялся над его гимнастическими упражнениями, даже очень умело страховал на снарядах. И чистил клетки с его птицами. И помогал вычёсывать и кормить собак. Даже огромного Арийца, которого боялись все рабы. Ариец был специально натаскан на цветных. Но он приказал Арийцу не трогать Лаки, и тот даже ни разу не зарычал. И Лаки охотно слушал его рассказы. Ночью в постели они много разговаривали. Вернее, он говорил, а Лаки слушал. Сладкая сразу лезла с поцелуями, гладила его, и он забывал обо всём. А Лаки никогда не лез первым. Он рассказывал Лаки вычитанное из книг, а чаще выдуманное им самим. Он старался скрывать, но отец всё равно узнал. Нет, скорее донесли. Доносчиков в доме хватало с избытком. И Лаки не продали. Лаки убили. На его глазах. И сделали это два отцовских раба-телохранителя. Больше ему никого не покупали. Отец потребовал, чтобы дважды в неделю он ходил в Палас. Как все. Чередуя спальников и спальниц. Как на медосмотр. Он и относился к этому теперь так же. Как к нудной, не очень приятной, но и не слишком противной обязанности. Отец догадался и об этом. И сказал:

– Ты взрослеешь. Это приятно.

Он поблагодарил отца безлично-вежливой уставной фразой. Насмешки и замечания отца его ещё трогали, а похвалы… нет, он давно стал к ним равнодушен. Надо спать. Лаки не вернуть. Как не вернуть никого из убитых. Безвозвратные невосполнимые потери. Необратимые потери. Сколько их у него? Самая первая, которую он заметил, понял и осознал. Да, это Гленна, его няня, ирландка из Аризоны, рыжая веснушчатая, строгая и смешливая сразу. Она всегда была рядом, всё знала, всё умела, с ней было спокойно и весело. Ему исполнилось пять лет, когда Гленна исчезла из его жизни. Он проснулся утром и позвал её обычным:

– Няня! Гленна! Доброе утро.

Но её не было, вместо неё вошёл другой, совсем другой человек. Его гувернёр и наставник. Мистер Стерлинг. И больше он Гленны не видел. Он ещё попытался узнать, где она, куда делась, но все молчали, как будто не понимали или даже не слышали его вопросов. Ответил отец. Кратко и, как он потом понял, исчерпывающе: «Её больше нет». О непроизнесённом вслух: «И никогда не будет», – он уже догадался сам. От Гленны осталась… Да, эта песня, которой она убаюкивала его и которую он больше никогда ни от кого не слышал.

Рыжий, рыжий дружище Джекки,

Рыжий, рыжий Джекки О'Нил!

Лучше б ты не родился вовеки,

Только б ты в палачи не ходил.

Будь ты шорник, кузнец и плотник,

Будь разбойник – ищи-свищи…

Будь лесничий или охотник -

Только, Джек, не ходи в палачи!

Рыжий Джек! Твои Дженни и Кетти

Не пойдут за тебя нипочём,

Будешь маяться в целом свете,

Если будешь, Джек, палачом.

Будь моряк, и покинешь сушу,

И отыщешь свой свет в ночи.

А кто спасёт твою рыжую душу,

Если, Джек, ты пойдешь в палачи?

Рыжий Джек! Самый рыжий в мире!

Вот и новые времена.

Ты устал, да и лошадь в мыле.

Брось уздечку и стремена.

Стань бродяга, последний бражник,

Всё пропей – с головы до ног,

Но не будь ни тюремщик, ни стражник -

Это всё палачи, сынок[1].

Может, из-за этой песни отец и убрал Гленну? Может быть. Но и отца убили. Передав ему вместе с кратким известием о смерти последний приказ. Отправиться в Хаархан для участия в операции по зачистке территории. Всё было понятно, и он без вопросов подчинился, зная, что и его убьют. Но ему уже было всё равно. И только песня Гленны назойливо звенела в ушах, заглушая выстрелы и крики. Палачом он не стал. Как? Сейчас уже не вспомнить и не понять, как, из какого слоя дьявольского «пирога» он сумел выкатиться. И остаться живым на мёртвой земле. А живым надо жить. Ему разрешили уехать. Разрешили жить. Этот… Никлас имеет право разрешать. Его разрешение он примет.

Вздохнул под кроватью Приз. Что-то пробормотал, поворачиваясь на другой бок, Фёдор. Ив снова лёг на бок, свернулся в клубок, натягивая одеяло…

…Тонкое поскуливание остановило его. Его шатало от голода и боли. И усталости. Но он остановился и пошёл на звук. Шёл долго. То ли звук далеко разносился, то ли он слишком устал, и каждый шаг давался слишком тяжело. Но дошёл. Очередной лагерь. Месиво обломков бараков, вышек и трупов. В лагерной робе и форме охраны. И среди этого месива тихий жалобный, почти человеческий плач. Да, уже не скулили, плакали. Он ползал среди трупов и обломков, поднимая брёвна и бетонные плиты, отчуждённо удивляясь своей силе. И нашёл. Вытащил. Большое мохнатое тело бессильно обвисало на его руках. Шатаясь под этой тяжестью, он встал и пошёл…

…Ив улыбнулся, не открывая глаз. Его выигрыш. Он взял свой выигрыш, свой приз. Больше он не был один. И не будет.

Эркин потянулся во сне, перекатив голову по подушке, задел локтем спинку кровати и открыл глаза. Нет, всё в порядке, все спят. Ну и денёк выдался! Хорошо, что всё обошлось. Видно, этот… Никлас Женю про «трамвай» не спросил, человек всё-таки. Женя повеселела, будто что очень хорошее от него услышала. Ну и хорошо. Ну и… ладушки. Он вдруг заметил, что и про себя думает по-русски, русскими словами. Смешно. Совсем русским скоро станет. Эркин повернулся набок, поёрзал щекой по подушке и, как Женя, подсунул под голову угол одеяла. И Алиса так же спит. Смешно… Что смешно, он додумать не успел.

Бредли оказался прав. С понедельника клиенты пошли, и уже вторую неделю они работали с полной нагрузкой. Роберт заметно повеселел, и, проспорив до полуночи, они решили купить и посуду, и одежду.

– В субботу отработаем и пойдём, – Метьюз встал из-за стола и потянулся, сцепив пальцы на затылке.

Роберт собрал разложенные на столе деньги.

– А в воскресенье в церковь уже в новом.

Найджел кивнул.

– Рубашки обязательно. И джинсы.

– Может, ещё и смокинги? – беззлобно фыркнул Роберт. – На рубашки хватит если, так и на том спасибо.

– Смокинг с джинсами не носят, – возразил Найджел.

– Знаток! – рассмеялся Метьюз. – Но если джинсы, то лопать и дальше из мисок. Так, Роб?

– Так, – Роберт, выходя из кухни, обернулся в дверях. – Из чего мы лопаем, только мы видим, а в чём ходим… – он сделал многозначительную паузу.

– Как говорит Бредли, резонно, – Найджел расставил помятые жестяные кружки. – И сахару меньше класть, верно?

– Как полопаешь, так и поработаешь, – Метьюз взял «кирпич» тёмного хлеба, примерился и отрезал три безукоризненно одинаковых ломтя. – На еде не сэкономишь, Найдж.

Убрав деньги в тайник, Роб вернулся на кухню и сел к столу. Найджел налил всем кофе.

– Ну, по кружечке с устатку, и завалимся, – Метьюз губой попробовал: не горячо ли.

Роберт молча кивнул, устало обхватив кружку большими ладонями.

– Уголь нужно купить, – вдруг сказал Найджел. – У нас ведь под уголь котёл стоит. И столько всего по хозяйству нужно…

– В том-то и дело, – Роберт обвёл их усталыми глазами. – Я ночью проснусь и лежу, считаю, считаю… Голова пухнет. На тепле экономить нельзя. Дело загубим. На еде нельзя. Не будет сил работать. Кремы ещё, растирки… Одна прачечная сколько стоит…