– А почему за ограду? – спросил Чак, облизывая губы.

– На территории госпиталя драки запрещены, – спокойно объяснил парень, ложкой подбирая с подбородка Чака крупинки. – Не говори с полным ртом, кашу роняешь.

– Накласть мне на твою заботу, – пробурчал Чак.

На звук открывшейся двери парень обернулся и окатил вошедших ослепительной неотразимой улыбкой. Гольцев настороженно покосился на доктора. Но на того, похоже, не действовало.

– Ты почему без шапочки, Андрей? – спросил по-английски Жариков.

– Не налезает ни одна, – вздохнул Андрей.

– Зайди к старшему завхозу и подбери, – с мягкой строгостью сказал Жариков. – Форму надо соблюдать.

– Хорошо, доктор Иван, – кивнул Андрей. – Сделаю.

Чак молча переводил взгляд с Жарикова на Гольцева и обратно. Мышцы на его груди заметно напряглись, но руки остались неподвижными. Андрей сделал движение от кровати, но Жариков покачал головой.

– Нет, заканчивайте спокойно. Мы подождём.

Андрей кивнул и повернулся опять к Чаку.

– Давай, открывай рот.

Тот ещё раз покосился на пришедших и подчинился. Жариков прошёл к окну, жестом пригласив Гольцева за собой. Чак ел теперь молча, с какой-то угрюмой ожесточённостью пережевывая кашу. Андрей, сохраняя на лице полную невозмутимость, покормил его, вытер ему губы, поставил пустую тарелку на тумбочку и взял стакан с компотом.

– Ты как ягоды хочешь? В начале или на конец? – спросил Андрей таким подчёркнуто заботливым тоном, что Чак не выдержал.

– А пошёл ты…!

– С компотом? – невинно поинтересовался Андрей, выбирая ложкой ягоды из стакана. – Давай, лопай.

Гольцев невольно засмеялся: с таким обречённым видом Чак взял губами из ложки ягоды. Жариков тоже улыбнулся.

– Кто кого заводит?

– Когда он злится, доктор Иван, – Андрей скормил Чаку ягоды и поднёс к его губам стакан, – ему меньше болит, он сам сказал.

– Та-ак, – понимающе протянул Жариков. – Но процесс-то при этом затягивается, об этом вы не думали?

Чак поперхнулся. Андрей вытер ему залитый компотом подбородок.

– Смотри, захлебнёшься и будешь первым утонувшим в компоте, – Гольцев заткнул себе рот кулаком, чтобы не ржать в голос, а Андрей продолжал: – А ему и так хорошо, доктор Иван. Кормят, поят, обмывают, с боку на бок поворачивают. А перегорит, так тогда ж работать придётся. А так… лафа, а не жизнь.

Чак судорожно сделал последний глоток.

– Убью, скотина вонючая! Спальник поганый…!

– Во, видите, доктор Иван. Меня обозвал, и лишний день, глядишь, и набежал, – Андрей снял полотенце с груди Чака и деловито собрал посуду. – Мне-то что, я за это зарплату получаю.

– За что, погань рабская?!

– Что тебя слушаю.

Андрей взял полотенце, посуду, озорно улыбнулся Жарикову и Гольцеву и вышел. Чак дёрнулся всем телом следом за ним и замер, бессильно дёргая грудными мышцами. На его глазах выступили слёзы, и он резко отвернулся от Жарикова и Гольцева, стоявших у окна.

Гольцев оттолкнулся от подоконника и подошёл к кровати.

– Здравствуй, Чак. Как ты?

– Почему? – хрипло выдохнул Чак. – Почему вы не убили меня тогда, сэр? За что вы меня… так?

– Ты хочешь умереть? – спросил Гольцев, усаживаясь на место Андрея.

– Чем так жить… когда всякая погань смеет измываться… простите, сэр, – Чак на мгновение повернул голову к Жарикову и уставился в потолок. – Это ваши… люди, сэр. Они делают то, что вы им приказываете…

– Разве у тебя боли не кончились? – спросил Жариков.

Чак снова покосился на него, вздохнул и честно ответил:

– Позлюсь, и опять… подёргивает.

Жариков подошёл и остановился в ногах кровати.

– Думаешь повернуть процесс обратно? Ладно, я ещё зайду, – и вышел, оставив их вдвоём.

Гольцев посмотрел на напряжённое, вызывающее и одновременно испуганное лицо Чака, достал пачку сигарет.

– Куришь?

– Если угостите, сэр, – после паузы ответил Чак.

Гольцев достал и вставил ему в рот сигарету, щёлкнул зажигалкой. Когда он подносил Чаку огонёк, лицо того на секунду сморщилось в гримасе ожидания боли. Гольцев сделал вид, что не заметил и закурил сам. Он не спрашивал, но Чак тихо сказал:

– Я был у одного… в аренде. Он любил жечь человека… сигаретой или зажигалкой. Я запомнил.

Гольцев молча кивнул. Он слышал о таком не раз. От разных людей и, скорее всего, о разных людях.

– Ты хочешь вернуться назад? К Старому Хозяину?

Чак глубоко затянулся дымом и закашлялся. Гольцев взял у него изо рта сигарету и, когда тот отдышался, вставил обратно. Чак взглядом поблагодарил его.

– Сэр, я могу спросить вас?

– Спрашивай, – кивнул Гольцев.

– Говорили… один из наших… перегорел и живёт… – Чак затянулся, сдвинул языком сигарету в угол рта и выдохнул дым в сторону от Гольцева. – Он… как это у него получилось, сэр?

Тихо, как-то очень незаметно, так что ни Гольцев, ни Чак не обратили на него внимания, вошёл Жариков и встал так, чтобы видеть лица обоих.

– Он усыновил мальчика, – Гольцев разглядывал завитки и струйки дыма от своей сигареты. – Спасал его, заботился о нём. Он не рассказывал подробно.

– Через боль?

– Да, думаю, так, – Гольцев забрал у Чака окурок, погасил его и свою сигарету плевком, спрятал оба окурка в карман и встал. – Давай проветрю, чтобы дымом не пахло. Не продует тебя?

– Мне заботиться не о ком, – не слушая его, сказал Чак. – И у меня уже вот… паралич. Пока болело, ещё двигалось. Через боль, плохо, но… я чувствовал. А теперь… – он закрыл глаза, оборвав фразу.

Гольцев посмотрел на озабоченное лицо Жарикова.

– Что там?

– У Гэба? Пока по-прежнему.

– Не будет он гореть, – глухо сказал Чак. Он по-прежнему не открывал глаз и говорил будто сам с собой. – Пока по приказу живёт, не загорится. Он упрямый. Сдохнет, а без приказа крошки не съест, – и убеждённо повторил: – Не будет он гореть.

– А без этого он останется рабом, – возразил Жариков.

– Рабом родился, рабом и помрёт, – в тоне Чака прозвучал вызов, и в щёлке между веками блеснул настороженный взгляд.

– Необязательно, – покачал головой Жариков. – Человека можно бить, морить голодом, заковывать в кандалы… но пока он сам не считает себя рабом, он – не раб. Разве ты не встречал таких?

– Таких сразу к финишу, сэр, – пожал мощными плечами Чак, усмехнулся и повторил: – Гэб упрямый.

– Странно получается, – задумчиво сказал Гольцев. – Гэб не горит, потому что живёт по приказу. А ты в тюрьме загорелся, как раз, когда приказы начались. Как это так получается?

Чак насторожился, поёрзал затылком по подушке и наконец нехотя ответил:

– Я из-за другого загорелся, сэр.

– Убивать некого стало, – понимающе кивнул Гольцев. – Но вот Ротбуса убили в августе, а взяли тебя первого ноября. Чего ж это ты за столько месяцев не загорелся? Ведь по собственной воле жил. И не убивал никого.

– Я… я на массаж ходил, – Чак открыл глаза. – Ну и… позлюсь, подерусь, бабу там возьму… отпускало.

– Насиловал? – резко спросил Гольцев.

– Деньги покажешь, так они сами на всё согласны, сэр, – насмешливо улыбнулся Чак. – Да и чего черномазых насиловать? Их ещё в питомнике, да по распределителям надзиратели по-всякому. Ну, когда приучают, что белому прекословить нельзя. Это они сейчас… «чуйства» себе напридумывали, а тогда… на кого ей хозяин укажет, под того и ляжет без звука, сэр.

– А ты сам? – прозвучал вдруг насмешливый вопрос.

Жариков и Гольцев повернулись к двери. На пороге стоял Крис с ведром воды.

– Что… я? – медленно спросил Чак.

Жариков нахмурился, шагнул вперёд. Насторожился, предчувствуя, Гольцев. Но Крис уже вошёл, поставил на пол ведро с плавающей в нём тряпкой и, медленно закатывая рукава синего халата уборщика, сказал:

– Ты на «трамвае» с какими, – он передразнил Чака, – «чуйствами» ездил, а?

Гольцев посмотрел на Жарикова, перевёл взгляд на Чака… посеревшее лицо, расширенные в немом крике глаза… А Крис, словно не замечая этого, деловито объяснял Жарикову по-английски.