– Да мы его и пальцем не тронули, – чуть-чуть преувеличенно возмутился Крис.

– А что у него крыша такая слабая, так мы не при чём, – поддержал его Эд.

– Ах, вы не при чём?! – взорвался Жариков. – У него нервный срыв, а вы…

– А сколько наших он забил? – спросил Крис. – Конечно, спасибо ему, знаем теперь, куда нас в двадцать пять отправляли.

– Мы и вправду не хотели ничего такого, – перебил его Эд. – Просто как услышали…

– Нет, мы будем делать всё, как положено. И ухаживать…

– И кормить, и подмывать…

– Да, второй-то, как его, Чак?

– Да, Чак, – кивнул Эд.

– Он же без рук совсем.

– И, если очень надо будет, – Эд невесело улыбнулся, – приласкаем. Мы же понимаем.

– Но… – и Крис вдруг сказал по-русски: – душа загорелась, – и опять по-английски: – Мы и стояли у двери, чтобы не сорваться.

Жариков слушал их, переводя глаза с одного на другого. Искренни или играют? Никаких клятв или обещаний не дают, но, похоже, это и не нужно.

– Иван Дормидонтович, – с каждым разом у Криса получалось всё лучше, – ему гореть обязательно? Не выдержит он горячки.

– Почему ты так думаешь? – уже своим обычным тоном спросил Жариков.

– Кто не сам горит, тому из «чёрного тумана» не выйти, – ответил Крис. – Иван Дормидонтович, вот как мы стали по своему выбору гореть, так ни один больше не умер.

– Но и лечить научились, – возразил Жариков.

– И это, – кивнул Крис. – Но… Гэб хочет остаться рабом. Не просто палачом, а рабом.

– Так, – согласился Эд. – И не срыв у него, доктор Иван, а просто… – он запнулся, подбирая слово, – страхом накрыло, вот.

– Да, – кивнул Крис. – Это не срыв. Раб, когда срывается, то в раскрутку идёт, это совсем другое, и по-другому. Он… просто раб.

– Да. Мы, – Эд невесело хмыкнул, – мы ведь так же. И плакали, и просили.

– И в ногах ползали, – у Криса дрогнули губы, но он справился с собой. – И руки им целовали. Чтоб не били, чтоб…

– Руки?! – с медленно закипающим гневом спросил Эд. – А сапоги ты не целовал?

– Пришлось пару раз, – вздохнул Крис. – Мне ещё не хуже всех. Самого страшного у меня не было.

– А ты видел таких, у кого было? – возразил Эд.

– Нет, – кивнул Крис. – После такого не живут. Я слышал.

– Я тоже много чего слышал, – буркнул Эд. Покосился на внимательно слушавшего их Жарикова. – Ладно. Доктор Иван, а может, – в его голосе вдруг прозвучала надежда, – может, он наврал, а? – и, не дожидаясь ответа растерявшегося Жарикова, продолжил со странной, неслыханной ранее Иваном тоской: – Ну, обидно же. После всего. Что они сделали с нами, как мы работали на них, и после всего даже не Пустырь, не Овраг, а этим сволочам, чтобы они тренировались на нас. Ну, мы знали, что двадцать пять исполнилось – и всё. Смерть. А оказывается… даже смерти нам нормальной не давали. Даже этого… – он оборвал фразу и уткнулся в чашку с чаем.

Парни не защищались и не нападали. И не играли. Это Жариков понял. И ухаживать за Чаком и Гэбом они будут. Но подстраховаться надо. Пожалуй, да, Тётя Паша. Её авторитет для парней непререкаем. Она присмотрит. А он отоспится с утра…

Крис внимательно посмотрел на Жарикова и улыбнулся.

– Вы уже не сердитесь на нас, Иван Дормидонтович.

Он не спрашивал, а констатировал факт. Жариков невольно улыбнулся в ответ. Трудно сердиться на них. Как на детей. К сожалению, инфантильность остаётся серьёзной доминантой…

– Доктор Иван, – тихо сказал Эд, – ничего такого не будет, не беспокойтесь. Мы всех предупредим.

– Всё будет в порядке, – кивнул Крис. – Нас, конечно, малость шарахнуло, но остальным мы уже объясним.

Жариков кивнул. Что ж, срыв, конечно, возможен, но, если сумели сдержаться, не сделать второго шага… это уже достижение.

Дальше они пили чай, и разговор шёл уже беспорядочно, перескакивая с одного на другое. Парни очень старались говорить больше по-русски. Жариков подсказывал, переводил, осторожно поправлял. Однако же, как за русский взялись, неужели… неужели решили уже навсегда связаться с Россией? Интересно. Но это потом. У Криса получается лучше, но Эд его нагоняет. Если это и у остальных… раньше к русскому языку многие относились, скажем так, небрежно. Ругань сразу выучили и почти в полном объёме, даже свои конструкции изобретают. Многое понимают, но говорить то ли стесняются, то ли не стараются, обходясь мимикой и жестикуляцией. Очень интересно.

Крис поймал изучающий взгляд Жарикова и улыбнулся.

– Всё будет хорошо, Иван Дормидонтович. Если Гэб захочет жить, то выживет.

– А Чак? – спросил Жариков.

– Он злой, на злости держится, – ответил Эд.

– Да, – кивнул Крис. – Злые сами не умирают, их кончать надо.

– Крис!

– Чак выживет, – убеждённо сказал Крис. – Руки не поднимаются, а нас поливал… Ну, когда мы перекладывали его.

– Я не слышал, – удивился Жариков.

Парни рассмеялись.

– Камерный шёпот за два шага не слышен, – объяснил Крис и повторил: – Он выживет.

– А как он потом будет жить? – задумчиво спросил Жариков.

Крис пожал плечами, переглянулся с Эдом.

– Ну, не знаю. Может, и восстановится у него.

Эд кивнул.

– Да. Мы думали уже. Ведь, – он замялся, подбирая слова, – ну… ну, как сказать, Крис?

– Членом не только трахают, – не очень уверенно сказал Крис и, не увидев протеста Жарикова, продолжил смелее. – Остальное же мы можем. И в душе там, или на массаже трогаем и ничего. Слайдеры вон верхом ездили. Так, может, и у него… у них. Убивать не смогут, а остальное всё… пожалуйста.

– Молодец! – искренне восхитился Жариков. – Какие же вы молодцы оба. Спасибо, парни.

Крис и Эд одновременно расплылись в широчайших обаятельных улыбках. Мир стал окончательным, и об их визите в палату Гэба речи больше не будет. А значит, и самое опасное – их обман – тоже похоронен.

И разговор снова ушёл на всякие мелочи госпитального быта. После Хэллоуина парни избегали выходить в город, предпочитая свободное время проводить в госпитале. В общем, занятия они себе находили. В тренажёрном зале, в библиотеке, на курсах, куда ходило большинство. В закутке между лечебными корпусами они сделали себе что-то вроде маленькой спортивной площадки и там, несмотря на наступившие холода и дожди, всё время кто-то крутился, подтягивался и отжимался. Ещё весной им показали футбол и волейбол, и это тоже дало занятия вплоть до почти настоящих матчей.

О Гэбе и Чаке они больше не говорили. На рассвете все вместе сходили посмотреть на них. На этот раз спал и Гэб. Когда Жариков заходил в палаты, парни оставались в коридоре, но ни в их позах, ни в последующих высказываниях никакой враждебности, как, впрочем, и сочувствия, Жариков не заметил, только спокойная деловитость. Ну, раз парни обещали, то так и будет. Слово они держать умеют, в чём Жариков уже неоднократно убеждался.

…опять туман. Белый плотный. Тёмные полосы стволов. И тихий, как шёпотом, свист.

– Мама, что это?

– Не что, а кто. Это синички, Серёжа.

– А они добрые?

– Пей молоко, а я тебе расскажу про синичек.

– А мне?

– И тебе. Пейте.

Аня утыкается носом в большую фарфоровую чашку, так что её короткие толстые косички торчат кверху. Не отрываясь от своей чашки, он тянется к ним.

– Не приставай к Ане.

– Я не пристаю.

– Пристаёшь, – заявляет Аня, встряхивая косичками. – Мама, он пристаёт.

Он вздыхает. Мама смотрит на них, качает головой и улыбается.

– Не ссорьтесь. А то я не буду рассказывать.

Мама всегда так. Чуть что «не буду рассказывать». И папа. Папа тоже интересно рассказывает…

…– Увидев смерть друга, Ахилл обезумел.

– Гаря, что ты ему рассказываешь?

– Троянскую войну, Римма.

– Тебе мало той войны, что есть?

– Папа, а бывает так, чтобы войны не было?

– Вот, пожалуйста!

– Ну, устами младенца…