…Нет, этого нет, и не повторится. Никлас снова закрыл и отложил книгу. Итак, главное – спокойствие. Не «память сердца», а холодный анализ. И лучше это делать с утра на свежую голову. А сейчас… сейчас наметим план. Он взял блокнот, карандаш и обстоятельно, чётко, как когда-то, давным-давно, когда он мог записывать, а не держать всё в голове, записал по пунктам. Организация… финансовые источники… структура… цели… методы… руководство… место в общегосударственной структуре… идеология… деятельность… и, разумеется, деятели. Вот теперь можно спать. Остальное – завтра.

Он встал, выключил свет и лёг. Нет, он не потеряет контроль над собой. Нельзя. Надо спать. Набраться сил. И утром, в вычищенных сапогах на свежей голове – он улыбнулся старинной, но не теряющей актуальность шутке – браться за дело. А сейчас спать.

Эркина выдернули из сна неожиданно и грубо лязгнувшая в неурочное время дверь и голос:

– Эркин Мороз. На выход. С вещами.

Непослушными то ли спросонок, то ли от неожиданности руками он намотал портянки, натянул сапоги и спрыгнул вниз. На ходу надевая куртку, пошёл к двери. Из-под одеял блестели глаза, но голоса никто не подал, даже головы не поднял.

Так рано… до подъёма… Зачем?! С вещами. Переводят в другую камеру? Так за что? У них всё было тихо.

– Давай живо. Руки за спину.

Коридоры, повороты, лестницы… Вывели во двор. Небо ещё только синеет, прожекторы… Эркин вдохнул холодный, чуть влажный воздух и чуть не поперхнулся им, закашлялся.

– Шапку надень. Руки за спину. Вперёд.

Он с привычным послушанием выполнял приказы. Мучительно знакомое отупение накатывало на него удушливой волной. Сколько помнит себя, и всё одно и то же.

Его подвели к маленькой тёмно-зелёной машине. Но это не машина для перевозки рабов. И не «воронок», как называл их Андрей. Но видел на перегоне, в таких ездили русские из комендатуры. У машины… тот самый. Его отдают этому хмырю?! Тогда конец. И улыбается ещё, сволочь.

– Подследственный Мороз доставлен, майор.

– Спасибо, сержант. Свободны, – и уже по-английски: – Давай руки.

Клацнули на запястьях наручники. Всё-таки спереди сковал.

– Залезай.

Эркин неуклюже, путаясь ногами и плечами в каких-то углах и выступах, полез в машину.

– Экий ты неловкий.

Его подтолкнули в спину и усадили на заднем сиденье.

Золотарёв сел рядом с шофёром. Гудок, и ворота стали открываться. Свиридов мягко стронул машину с места.

Когда выехали за ворота, Эркин осторожно скосил глаза на окно. Нет, вроде город незнакомый. Хотя… нет, не то, может, и был здесь весной, до всего, но не помнит.

– Майор, он сзади по голове не треснет? – негромко спросил Свиридов.

– Да нет, – весело ответил Золотарёв. – Он спокойный, – и еле заметно подмигнул Свиридову, – когда без приказа.

Они говорили по-русски, и Эркин старательно удерживал лицо неподвижным.

Пока машина крутилась по улицам, небо посветлело, и на выезде Свиридов выключил фары, поглядел в зеркальце на безучастное тёмное в ещё неярком свете лицо и плавно вступил в игру.

– Вы бы поспали, майор.

– И то, – согласился Золотарёв. – Путь не ближний.

– Точно. А… вопрос можно?

– Ну?

– Зачем его в больницу? С виду здоровый.

– На исследование, – вздохнул Золотарёв. – Спальников положено туда сдавать.

Исследование и спальников он сказал по-английски, внимательно следя в зеркальце за индейцем, и с удовлетворением отметил про себя еле заметно дрогнувшие ресницы.

Свиридов кивнул.

– Жаль парня.

– Кто бы спорил, – опять согласился Золотарёв, поёрзал, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза.

Эркин медленно отвернулся. Окрика не последовало, и он остался сидеть, глядя в окно остановившимися глазами.

У Свиридова чуть дрогнули под усами в улыбке губы. Точно рассчитал майор – проняло парня. То-то, от майора не отвертишься. До донышка вывернет и выскребет. Не было ещё случая, чтобы майор не нащупал болевую точку, не нашёл, за что дёрнуть. Держи лицо, парень, но зацепило тебя, точно зацепило.

После подъёма и утренней оправки, вернувшись в камеру, ждали обычного: завтрак, уборка, может, допросы, а может, и прогулка… Но вместо этого в окошко рявкнули:

– Крейс, Мюллер, Андерсон. На выход. С вещами.

Спортсмен, Адвокат и Филолог, растерянно оглядываясь, подошли к двери.

Когда дверь за ними захлопнулась, Айртон неуверенно спросил:

– Выпускают?

Ночной Ездок пожал плечами.

– Возможно.

– Но на тот свет, – подал голос из своего угла Маршал.

– В таком случае не смею вас опережать, – откликнулся Джонатан.

Фредди удивлённо посмотрел на него. Со вчерашнего допроса в себя не придёт? Неужели зацепило?

– Бредли. Трейси. На выход. С вещами.

С вещами – это шляпы с собой. Остальное немногое на них и в карманах. Ну, куда они не попадут, но сюда уже не вернутся.

– Руки за спину. Вперёд.

Направо – на допрос, а налево… во двор? Дворы бывают разными… Чёрт, такие глухие стены даже в Уорринге только в карцерном отсеке. Идёшь и ждёшь удара…

Михаил Аркадьевич выехал до завтрака. Доктор будет ругаться, но отпуск закончен. Машина знакомая и столь же давно знакомый сержант за рулём. Недаром «армия на сержантах держится».

– Здравия желаю, генерал. С ветерком?

– Доброе утро, сержант. Как всегда.

– Принято, генерал.

Первые фразы почти по Уставу, вожжи всегда лучше отпускать постепенно.

Шофёр прибавил скорость, искусно вписав машину в поворот. Михаил Аркадьевич улыбнулся. С кем бы без него Вецер ни ездил, но квалификации не только не утратил, а даже похоже кое-что и приобрёл.

– С кем тренировался, сержант?

– А что? – улыбнулся Вецер. – Заметно? У нас в хозяйстве ещё зимой, даже… да, перед капитуляцией парень один прибился. Из бывших рабов, – Михаил Аркадьевич заинтересованно кивнул. – Машину водит… как бог. Ну и… потренировал нас. И меня, и остальных.

– Значит, как бог, – улыбнулся Михаил Аркадьевич, – сильно сказано, Рыгорыч.

– Так правда же, Михаил Аркадьевич. Оформили его вольнонаёмным. И работает. Хороший парень. С заскоками, правда. Но у кого их нет?

– Тоже правда, – согласился Михаил Аркадьевич. – Значит, из рабов?

– Да, негр. И вот ведь интересно. Так, с кем из бывших ни поговори, такого нарасскажут, таких ужасов распишут… а этот – нет. Да и по нему видно, что не бедствовал особо. И выучили его, а это ведь запрещено было. А он грамотный, представляете?

– Совсем интересно, – подбодрил его Михаил Аркадьевич. Но и в самом деле интересно. Второй случай. Ларри и… – Как его зовут?

– Парня-то? Тим. А пацана, он пацана подобрал, усыновил, Димом. Тим и Дим. Смешно.

– Большой пацан?

– Да нет, Михаил Аркадьевич, лет семь, а может, и меньше. И самому Тиму и четвертака ещё вроде нет. Так сначала он и, что грамотный, скрывал, и пацана от нас прятал. Потом перестал.

– А заскоки у него какие?

– Ну так, кто без них. Да и нормально всё у него сейчас, – Вецер негромко рассмеялся. – Он слова боится.

– Слова? Как так? И какого?

– Situation. Да-да, Михаил Аркадьевич. Скажешь при нём по-английски, ну, нормальная ситуация, так он затрясётся весь, глаза сразу дикие, или столбом станет.

– И сейчас?

– Нет. Застынет так, постоит секунд пять, будто ждёт чего-то, и опять нормальный. А по-русски когда говорят, он и не дёргается.

– Интересно, – задумчиво сказал Михаил Аркадьевич. – Очень интересно. Он сам пришёл?

– Ну-у, и да, и нет. И сам, и позвали. Один из наших на дороге застрял. Мотор раскрыл и возится. А он подошёл и помог. Так с ним на базу и приехал. Ну, и остался. Война, считай, уже кончилась, засылать к нам незачем, да и не заслали бы раба. Приглядывали, конечно, за ним первое время, проверили, как положено, а летом он уже на доверии был. Может, отдохнёте пока?