– Да, – Спиноза с улыбкой покачал головой. – Непротиворечиво.

– С ума сойти! – вырвалось у Старцева. – И мне ведь говорили, ну, наши шофёры, с которыми он играл. Что парень, ну, совсем нашенский. Значит, вот оно что.

– Сколько ему лет? – тихо спросил Бурлаков.

– Лет двадцать мы определили, но очень примерно, по косвенным, – ответила Шурочка. – А что? Что с вами? Игорь Александрович?

Бурлаков сидел, закрыв лицо ладонями. И на вопрос Шурочки он ответил, не убирая рук.

– Я нашёл в архиве СБ своё дело и дело семьи. Их всех, жену и детей, арестовали в сто одиннадцатом, десять лет назад. Жену и дочерей убили на допросах, а сына… его отправили в спецприют, для перевоспитания. И через два года… как неисправимого… в лагерь. Сейчас… моему Серёже… ему двадцать лет… было бы. Он был светленьким, белоголовым… – он замолчал.

Наступила долгая, мучительная тишина. Никто не решался заговорить. Лагерник, двадцать лет, русский, светловолосый…

– Это слишком… – Золотарёв оборвал фразу.

– Да, – Бурлаков по-прежнему закрывал лицо, – разумеется, вы правы. Это слишком… большая удача. Я понимаю. Я всё понимаю.

– Игорь Александрович, – очень мягко сказал Аристов. – Ведь это только гипотеза. И я утверждаю. Этот парень не может быть лагерником.

– Почему? – резко обернулся к нему Золотарёв.

– Потому что индеец – спальник. Я говорил уже и повторяю. Спальники и лагерники не могут сосуществовать, о каких-то более тёплых чувствах я и не говорю. Когда… ладно, скажу… когда к нам привезли этих двух… лагерников, так парни специально ходили просить, чтобы их не ставили на эти палаты. Они боятся. Боятся самих себя. Что не смогут удержаться.

– У вас есть лагерники? – удивился Золотарев. – Что же ты молчал, Юра?

– Приказано было, вот и молчал. Да и о чём говорить? – Аристов закурил. – Несчастные люди. Такого… букета болезней и травм я, признаться, не встречал. Одного вытащили из рва. Случайно. Второго нашли… тоже у рва. Вылез и лежал на краю. Замерзал.

– Так они что, с зимы у вас?

– Нет. Их сразу пришлось ещё тогда к Романову.

– В центральную психушку? Знаю, – кивнул Золотарёв.

– Там их чуть-чуть подлечили и привезли к нам. Слишком сложный… букет.

– А поговорить с ними?

– Никаких разговоров, – отрезал Аристов. – Да и разреши тебе, толку не будет.

– Почему? – напрягся Золотарёв.

– Потому что они там. В лагере. Они не понимают, ни где находятся, ни кто вокруг.

Бурлаков наконец справился с собой, открыл лицо, взял свой стакан и не спеша размеренными глотками выпил остывший чай.

– Да, Николай Алексеевич, я видел их, пытался поговорить. Это бесполезно.

– И какой прогноз? – спросил Гольцев у Аристова.

– Медицинский? Касательно чего? Язвы зарубцуются, разрывы срастутся, это мы сделаем, полного восстановления, конечно, не будет, но в стационаре при постоянных процедурах будут жить. А психика… Боюсь, необратимо. Вот и два аргумента. Нормальная психика у парня. И дружба со спальником. Невероятная комбинация.

– Да, – кивнул уже спокойно Бурлаков. – Но знаете, Сопротивление приучило меня к тому, что невероятного нет. Ну, а эти парни, Николай Алексеевич, вам зачем?

– Лагерник нужен, сами понимаете, как свидетель. Спальник… – Золотарёв пожал плечами. – Да, пожалуй, ни за чем не нужен. Даст нам лагерника и всё.

– И всё? – переспросил Аристов. – Да ни черта он не даст. Ни Бредли, ни Трейси, ни, тем более, этого парня. Спальники…

– Ладно, Юра, – Золотарёв насмешливо улыбнулся. – Поживём – увидим.

– Сначала их нужно найти, – улыбнулась Шурочка.

– Найдём.

– Через Бредли и Трейси?

– Шурочка, не язви. Конечно, получается замкнутый круг. Пастухи нам нужны, чтобы прижать Бредли и Трейси и получить от них информацию о местонахождении пастухов.

– Ну-у, – Гольцев присвистнул. – По этому кругу мы до второго пришествия бегать будем.

Шурочка оглядела опустевшие тарелки.

– Спиноза, где у тебя продукты?

– Сейчас.

Новую партию бутербродов готовили совместно, разговаривая о всяких пустяках. И вернулись к прежней теме, только сев опять за стол. И начал Бурлаков.

– Я вот о чём думал. Вот вы найдёте парней. Этих пастухов. А дальше что? Как вы будете с ними разговаривать?

– Игорь Александрович, – засмеялся Золотарёв, – «Как» это не проблема. Когда нужно получить информацию…

– А если они не захотят… давать вам информацию?

– Ну, Игорь Александрович, это уже совсем пустяки. Я уже допрашивал индейца. В принципе, если умело надавить, и этот парень заговорит.

– Надавить? – переспросил Бурлаков. – Вы считаете его лагерником и собираетесь… допрашивать под давлением?

– Я сказал: умело. И не его, а спальника.

– Результат будет тот же, – усмехнулся Аристов. – Когда они не хотят, то заставить их невозможно.

– Ну, найдём и посмотрим.

– Найди, – пожал плечами Аристов.

– Юра, – Золотарёв отпил чаю, оглядел тарелки, выбирая себе бутерброд. – Чего боятся спальники? Кроме физической боли.

– Её они как раз не боятся, – Аристов поправил очки. – Их наказывали током, прикрепляя электроды к телу. А перегорая, они испытывали такую боль, что относятся к ней спокойно.

– Юра, я спросил: кроме?

Аристов поставил стакан и поглядел на него.

– Коля, пытка – всегда пытка. В этом я не помогаю.

– Ладно, – Золотарёв был подчёркнуто благодушен и покладист. – Если я к тебе привезу этого парня, индейца, ты дашь заключение: спальник он или нет?

– Дам, конечно. Осмотрю и дам. Если будет официальный запрос.

– Будет тебе запрос, будет.

– Хочешь напугать его больницей, – понимающе улыбнулся Гольцев. – Ну-ну, Коля.

– Да, – кивнул Новиков. – Индейца, конечно, найти легче. Особенно сейчас, когда основная масса вывезена.

– Голубоглазых блондинов пруд пруди, а красивых индейцев со шрамом на правой щеке… – Золотарёв победно улыбнулся.

– Ну ладно, ну, найдёшь ты его, а дальше что? – спросил Старцев.

– Дальше я у него, – Золотарёв насмешливо посмотрел на него и сидящего рядом Аристова, – предельно тактично и деликатно выясняю всё, что мне нужно о Бредли, Трейси и лагернике. Молчать сразу обо всех он не сможет. Либо он мне сдаёт лагерника, чтобы прикрыть Бредли и Трейси, либо сдаст их, прикрывая лагерника. В первом варианте я сразу беру лагерника и работаю с ним. Во втором варианте я беру за жабры Бредли и Трейси и получаю лагерника уже от них. Сбрасываю ненужное и работаю уже с лагерником. И конечно, на лагерника сразу подключаетесь вы, Игорь Александрович. С вашим Комитетом.

– Спасибо за предложение, Николай Алексеевич. Значит, вы допрашиваете под давлением бывшего лагерника, а я, член Комитета бывших жертв и узников Империи, вам помогаю. Интересно.

– Да, – кивнул Спиноза. – Пикантная ситуация, что и говорить.

– Пожалуйста, – улыбнулся Золотарёв. – Я не настаиваю, Игорь Александрович.

Гольцев задумчиво оглядел Золотарёва и улыбнулся.

– Ты чего, Саша? Думаешь, сорвётся?

– Обязательно сорвётся, – спокойно сказал Гольцев. – Твоя беда, Коля, что ты заводишься и прёшь напролом, уже не думая, нужно ли туда переть. Условия меняются, а ты маршрут не корректируешь. Водится это за тобой. Может, ты и найдёшь индейца. Сложно, но возможно. Но на допросе он тебе ничего не даст. Я же его видел. И говорил с ним.

– Ты с ним у костра болтал, Саша, за чаем, ведь так? Ты сам рассказывал. Там отмолчаться, увести разговор – не проблема. А в кабинете при соответствующем антураже…

– Лагерник ничего тебе не скажет, Коля, – вклинился Новиков. – Я с ним уже пытался и шуткой, и нажимом. Да, Юра, это лагерник, что бы ты ни говорил, ну, в крайнем случае, парень с большим тюремным стажем, – Старцев кивнул. – Его никаким допросным антуражем не удивить и не испугать, игры в «доброго» и «злого» тоже не прокатят. И не светловолосый он, а седой наполовину. Так, Гена?

– Так, – согласился Старцев.

– В двадцать лет и седой, – задумчиво сказал Бурлаков.